Эхо из прошлого

Сегодня был удивительный вечер. Лес погрузился в сумрак, и моя прогулка изрядно затянулась. Мягкий уютный мох на высоких деревьях, упиравшихся в небосвод, истончал удивительный запах, раскидистые папоротники колыхались под едва уловимым дыханием ветра. Мне показалось, что среди зарослей почудилось твоё любимое платье в мелкий красный горошек и поля изящной шляпки, за которой скрывалась неповторимая улыбка. Пройдёт пара мгновений, и ты вновь позовёшь меня с собой, взяв за руку, как много лет назад, когда мы были молоды и не думали о том, как нужно жить. После ливня лесная дорога пропиталась влагой, и почва так и норовила преподнести неприятный сюрприз, но мне удалось устоять на ногах, ведь до нашего дома оставалось совсем немного пути. В уютном дворе ничего не изменилось — всё те же верёвки с сохнувшим белоснежным бельём, длинный стол и натянутые через участок гирлянды. Никакой обрезки — кусты раскинули свои непослушные ветви, оградив дом от чужаков. Они помогли мне сохранить память о тебе. Я закрыл калитку и с надеждой заглянул в почтовый ящик. Увы, он был абсолютно пуст, даже утренняя газета сегодня прошла стороной — никогда ещё одиночество не дышало в спину так явно. Я присел за дубовый стол и дотронулся до пропитанной временем древесины. На столешнице, как и раньше, стояли десять приборов для самых близких друзей — помнишь, как твоя бабушка постоянно откладывала в сторону десертный нож? Она наслаждалась собственной образованностью и мудростью, ровно, как и ты. В моей памяти навсегда остался момент нашего знакомства. Прохладный ноябрь. Я заглянул по работе в одну из библиотек Парижа и устроился в дальнем углу читального зала, старательно скрывшись за кипой скрепленных воедино газет. Кажется, мне нужна была информация о Бетховене, но это мнение, вероятно, ошибочно. Очки то и дело съезжали на кончик носа, и проклятия сыпались из моего рта, словно из рога изобилия. К сожалению, средств на нормальную оправу не наблюдалось и приходилось довольствоваться малым. — Молодой человек, не могли бы Вы вести себя немного тише? — совсем рядом раздался рассерженный голос. Моё недовольное лицо отпугнуло тебя, и ты моментально ретировалась на рабочее место. Изредка я замечал, что под твоими тонкими пальцами мелькала старая потёртая тетрадь, и любопытство мешало сосредоточиться на работе. Что такого интересного таилось на пожелтевших страницах? Зал медленно опустел, и часы громко пробили семь раз. Ты задернула шторы на высоких панорамных окнах, попутно перепачкавшись осыпавшейся побелкой. Звук приближавшихся шагов заставил тебя вернуться к огромным стеллажам, и я понял, что мне пора восвояси. Так и не закончив проект, я сдал материалы и, попрощавшись, решил покинуть библиотеку. — Меня зовут Софи Абер, — эхом произнесла ты, когда моя подпись оказалась на бланке. На твоих стройных ножках красовались прелестные замшевые сапожки, и ты то и дело рассматривала забавные кисти, украшавшие подъем. Возле резных дверей метрополитена ты стремительно исчезла, даже не попрощавшись. Я посчитал наш променад случайностью, и совершенно забыл о нём до того момента, пока не попал в дом литераторов на одну из банальных творческих встреч. Ты читала стихи и изредка подглядывала в ту самую тетрадь, что прятала на абонементе в читальном зале. Серый растянутый свитер идеально подходил к аквамариновым глазам, в страхе оглядывающим местную публику. Ритм то и дело сбивался, и в помещении всё чаще раздавались совершенно неуместные смешки. Я не мог понять, как у тебя хватило сил выдержать испытание до конца и покинуть здание на своих ногах. Что могло произойти, если бы я не бросился следом? Ты бежала по набережной Сены и вырывала листы из невиновной рукописи, взывавшей о пощаде. Чернила смазывались под яростными пальцами, и, в конце концов, сокровище пропало в черневших речных водах. Не раздумывая ни секунды, я сбросил плащ и нырнул в ледяную пучину. Одежда моментально намокла и её тяжесть неумолимо тянула ко дну, но желание спасти реликвию оказалось сильнее. Никогда раньше я не встречал такого искреннего удивления, как на твоём ошеломлённом лице, когда разбухшая тетрадь упала на брусчатку. Мне в голову не пришло ничего другого, как поцеловать тебя, не спросив разрешения. Конечно, я получил свою порцию ругательств, и ты была абсолютно права, несмотря на хитрую улыбку, проскользнувшую сквозь напускную злобу. Именно в тот вечер ты впервые по-настоящему меня заметила. Я каждый день встречал тебя возле библиотеки и провожал до злополучной станции метро. Ты не была против такой компании, но и не подпускала близко, из-за чего моя самооценка плавно упала до критически низкого уровня. В действиях явно оказался прокол, но мне лишь со временем удалось его обнаружить. — Софи? Добрый день, с Вами хочет поговорить мсье Локонте из издательства «Ашетт». Не могли бы мы встретиться завтра в кафе «Два Маго»? Оно находится на четвертой линии метро. В шесть часов. Да, до скорого, — мужчина положил трубку, оставив тебя в замешательстве. Не знаю, сколько времени прошло с того момента, пока ты не поняла, кто причастен к твоему поэтическому дебюту. На презентации сборника я скромно стоял в стороне и не собирался выдавать себя с головой до того момента, пока не почувствовал в руках прохладный и дико чужой микрофон. Кажется, ты попросила сказать пару приветливых слов журналистам, и меня буквально прорвало. Я не стал открывать всех сокровенных тайн, что хранил глубоко внутри и знатно приврал для создания интриги, но не перешёл черту. Ты была по-настоящему счастлива и позволила обнять тебя. Я оказался на шаг ближе к святыне, но мне хотелось знать, что ты сможешь откровенно говорить со мной буквально обо всём, но этого не происходило. Я сам не понял, как потерял терпение и уехал. В спешке собрал чемодан и купил билеты на первый попавшийся поезд, даже не удосужившись просмотреть маршрут следования. В итоге я оказался на перроне Амстердама, совершенно не зная города. Ни единого знакомого лица, странные ужимки местных жителей, похожих на озлобленных гиен. Атмосфера, царившая на улицах, не пришлась мне по вкусу, и я снял номер в маленькой гостинице, оградившись от внешнего мира. В комнате не существовало изысков. Односпальная кровать с накрахмаленным покрывалом и пуховыми подушками, зеркальный столик с гордо возлежавшей на нём библией, огромное окно во всю стену и удивительный вид на окраину — крыши кирпичных зданий, в которых отражалось бесконечно серое небо, служили убежищем для многочисленных компаний, промышлявших не самыми законными вещами. В воздух изредка прорывались сдавленные крики случайных прохожих, попавших в западню, но лень не позволила мне вмешаться. Я не видел центральных улиц и достопримечательностей, и постепенно нахождение в четырёх стенах стало давить на психику, но сил на то, чтобы вернуться в Париж, не было. Ведь там жила ты. Помощь пришла с неожиданной стороны, когда кошелёк внезапно опустел. Платить за очередные сутки в номере оказалось банально нечем, и мне пришлось добираться до Парижа автостопом. Заинтересованный взгляд консьержа при моём появлении рассказал о много. Да, внешний вид оставлял желать лучшего, ведь за те дни, что я провёл в Амстердаме, одежда превратилась в бесформенный баул из-за того, что единственной подпиткой служили лишь сигареты. Как я мог считать это нормальным? — Сумеешь ли ты любить меня, если я окажусь рядом, а не в твоих грёзах? — спросила ты при нашей первой случайной встрече у Локонте, и я уверенно кивнул. С этого дня всё начало постепенно налаживаться. Мы переехали в деревню и выстроили свой собственный мир, в который редко допускались посторонние. С каждым годом чаша мудрости постепенно пополнялась, и я не мог нарадоваться на то, что мы смогли найти общий язык друг с другом. Прошло десять лет, пятнадцать, двадцать, а ты осталась всё так же хороша собой, украдкой записывала стихи в заветную тетрадь и дико стеснялась показывать их мне, на что я лишь смиренно улыбался, ведь знал — рано или поздно они предстанут перед моими очами. Изменения пришли внезапно и слишком не вовремя. Мы сидели за столом во дворе, как вдруг над нашими головами погасла любимая гирлянда, свисавшая с высоких кустарников. Ты купила её на новоселье, и все двадцать лет она служила нам верой и правдой. Я успел перехватить твой взгляд и прочёл в нём беспокойство от происходившего и сам не на шутку испугался, хоть и не подал вида, сославшись на возможную грозу поблизости. На следующий день ты слегла. Все знакомые, кричавшие о помощи в любую минуту, моментально испарились, погода испортилась, и транспорт не смог проехать до нашего скромного жилища. Агония ждала на пороге, когда ты собственными руками открыла саквояж, заботливо спрятала на дно несколько черно-белых фотокарточек, укрыла сокровище слоем чистых вещей и в последний раз расчесала длинные волосы, в которых проблескивала ранняя, но такая прелестная, седина. Наверно мой шок ухудшил твоё состояние. Усталое подобие улыбки, неряшливый пучок и рубашка, застегнутая под самое горло, словно хомут, благодаря которому ты ещё могла держать себя в руках и не показывать, насколько страх стал привычным и обыденным звеном твоей жизни. — Не нужно меня провожать, прошу, — произнесла ты и, поцеловав меня в лоб, словно брата, вышла во улицу. Я чувствовал всю твою боль до последней капли. Ты присела на лавку и провела пальцем по ряду лампочек, покачивавшихся под действием ветра. — Замени их, они обязаны гореть, — коротко раздалось в ответ на мой вопросительный взгляд, и я стремительно вернулся в дом, закрывшись в спальне. Впервые за долгие годы рядом с тобой я обрадовался тому факту, что у нас не было детей. Клянусь, что не смог бы сообщить им о твоём уходе в неизвестность. Я боялся посмотреть правде в глаза, что уж тут говорить о тех людях, в которых текла твоя кровь? Вернувшись во двор, я увидел лишь знакомую тетрадь, мирно покоившуюся на скамейке. Рядом с ней лежало зеленое яблоко, и фрукт на глазах покрылся отвратительной паршой. Дерево неподалёку скинуло листву, гирлянда не работала, а твоё любимое блюдо, на котором ты хранила рахат-лукум и инжир, треснуло. Именно в этот момент я понял, что ты ушла навсегда. Я привык к жизни в одиночестве. Каждый день начинался и заканчивался одинаково — лишь солнце освещало приветливыми лучами небосвод, мои ноги сами несли меня к почтовому ящику в надежде, что сегодня в одной из газет напишут о тебе. В своих фантазиях мне часто приходил уютный образ заботливой милой женщины с пером в руке, но это так и осталось недосягаемой мечтой. Звон велосипеда заставил меня покинуть уютную компанию воспоминаний. Приветливый почтальон Жан помахал мне рукой и, как всегда, победно улыбнулся: — Добрый вечер, мсье Изамбар! — радостно произнёс он, когда я оказался рядом с ним. Славный малый, хоть и довольно беспечен и наивен для своих лет. — Здравствуй, Жан, — киваю я, удивившись, как изменился мой голос. Где та звонкость и приветливость, куда это всё пропало? — Вам письмо, возьмите, — сказал юноша и протянул мне конверт, перевязанный зелёной лентой. У меня заныло под ложечкой от неизведанного предчувствия. Стоит ли надеяться на чудо? — Спасибо, — поблагодарил я и вручил смущенному собеседнику несколько евро, — возьми, тебе это пригодится и ступай, — Жан живо попрощался и уехал. Пальцы не слушались, а бумага, как назло, оказалась неумолимо прочной. Наконец, когда заветные листы оказались на свободе, я не поверил своим глазам. На пергаменте ровным знакомым почерком оказалось написано моё имя. Я мгновенно пробежал взглядом по строкам и едва не попрощался с жизнью — ты умерла буквально несколько дней назад и решила сообщить о своём решении уйти из жизни заранее. К письму прилагалась фотография, на которой ты, сидя в кресле, неестественно улыбалась и гладила старого потрепанного пса. Всего лишь несколько минут ты не рядом со мной. Я не видел тебя много лет и с горечью вспоминал твой голос, походку и смех. Вернувшись домой, я устроился в столовой и в сотый раз открыл знакомую рукопись на первой странице. Мне стукнуло пятьдесят, жизнь прошла свой экватор, но я всё равно любил тебя.