Нить родственной души

Каждому ребенку эта нить, наверное, казалось странной в детстве. Элиот не знал, когда она появилась, обвилась вокруг его большого пальца, в солнечном свете алым блестя, но почему-то был уверен, что она была с ним всегда. Неощутимая, неосязаемая, ее нельзя было разрезать, а свободный конец ее всегда исчезал где-то далеко — но ее можно было узреть. Красная нить родственной души, твоего соулмейта; ее видишь лишь ты да он, и чужие вы тоже увидеть не сможете. — Мам, а у вас с папой одна нить родственной души? — спросил как-то семилетний Элиот родителей. Герцог Найтрей хмыкнул и отвернулся, а мать Элиота устало улыбнулась и кивнула, сына по светлым волосам потрепав: — Конечно, Элли. И Элиот верил этому всю свою жизнь. Только эта нить, красная нить родственной души, приведет тебя к тому, с кем ты будешь счастлив — так говорили все предания, легенды, сказки и рассказы. С этой мыслью растили Ванессу; с этой мыслью вырос и Элиот, пусть к десяти и смирился, что найти родственную душу будет очень сложно, в таком-то большом городе, как Риверра. Когда он был маленький, Эрнест часто брал его на руки и отвечал на глупые вопросы серьезного младшего братца: — Наверняка твоя родственная душа — молоденькая маркиза, которая сейчас собирает цветы в фамильном саду. Вы встретитесь, когда ей исполнится шестнадцать и она выйдет в свет, так что не волнуйся, Элиот. — Но ты же сейчас не со своей родственной душой, — добавлял тогда Элиот. Лицо Эрнеста тут же менялось, едва уловимо, но заметно для такого внимательного ребенка, каким был Элиот. Уже тогда он начал готовить себя к мысли, что с его родственной душой что-то может быть не так. «Иди по красной нити родственной души, и она приведет тебя к самому дорогому человеку на свете», — так наставляла Элиота мать. Элиоту было четырнадцать, когда Эрнест взял его с собой в Дом Фионы, приют, который обеспечивал Дом Найтрей. И в четырнадцать лет Элиот впервые увидел еще одну красную нить, идущую рядом с его, уходящую и наверняка соединяющуюся где-то за поворотом. Элиот не знал, что делать, он просто решил пойти по ней — и пришел в библиотеку. В библиотеке его ждал… Лео. — Ты смеешься? — ответил на вопрос Найтрея парень. — Я ни за что не буду твоим слугой. Он фыркнул, а Элиот опешил. — Но… Но я же Найтрей. Я смогу обеспечить тебе хорошее место… — Как будто мне не плевать. Элиот скрипнул зубами. Он явно не думал, что тот, на чьем пальце он увидит узел красной нити — его красной нити! — окажется таким своенравным. Наверное… Наверное, загасить огонь Элиота судьба решила ледяным огнем души Лео, и это было так… странно. — Но… Послушай, — мягче стал тон Элиота, и он поднял свою руку, — мы же родственные души. В книжках страдалицы-девицы бросались принцам на шею, и жили они долго и счастливо. Лео же… Лео будто вышел из других книжек, тех, где все были своенравными гордецами, не чтящими святость уз судьбы. — И что? — проронил он, в книгу утыкаясь. Лео был крикливым. Лео был совсем не добрым, Лео был шумным и не терпящим неуважения, Лео… Лео был воплощением того, какой не должна была оказаться родственная душа Элиота Найтрея, младшего из Дома Найтреев, сына великого герцога Найтрея, брата хранителя Цепи одной из четырех Врат. Но Элиот быстро перестал сомневаться, что этот парень, которого ему постоянно хотелось ударить, — именно тот, кто ему нужен. Тот, с кем он будет до конца жизни. И не только потому, что у Лео хватало смелости ему перечить — один раз он даже стукнул своего господина; да, он все-таки согласился стать слугой Найтрея. Элиот мог слушать часами, как он играет на пианино. Элиот мог вечность провести, смотря на его тонкие пальцы, темные волосы и… глаза. Никто не знал, кроме Элиота, какие красивые у Лео глаза. Но Лео не любил, когда Элиот снимал с него им же самим подаренные очки; когда-то… Когда-то Элиот подумывал, что за черной челкой у Лео кроется страшный шрам. Но он подумать не мог, что Лео настолько красив. — Ты такой красивый… — Нет. — Такой красивый… — Эл-лиот, перестань, — дрогнул голос Лео. Это было одно из празднеств, устраиваемых Найтреями для других богатеньких людишек, и Элиоту с Лео явно было не место среди этил лживых и бесчестных «взрослых». Они хотели отдохнуть — и Элиот очень быстро привел Лео в свою комнату и, встретив совсем мало сопротивления, снял с Лео очки. Глаза Лео были подобны лиловой тьме, в которой плавали золотые огни. Элиот влюбился в них еще тогда, когда впервые увидел — когда вжал Лео в стену и прокричал, что не может этот дурень быть настолько уродливым, чтобы скрываться ото всех, — но с каждым разом восхищение не пропадало из сердца Найтрея. Он целовал его веки, его щеки, виски, а Лео пытался его оттолкнуть — но не ударить. Если бы он правда желал, чтобы Элиот никогда больше не делал подобного, он бы просто ударил, но не стал, не в этот раз. — Прекрати. — Нет, — мотнул головой Элиот, мягко пальцами подбородка слуги касаясь, и тот вздрогнул. — Элиот, это не ты. Это вино виновато. — Я выпил всего бокал, — прошептал Найтрей, крепче Лео обнимая. — Просто… Ты правда такой… Такой… Он взял лицо Лео в руки и осторожно поцеловал его в уголок губ. Ладони его тут же задрожали, но он не убежал — лишь прижался к щеке Лео своей и, выдохнув, произнес то, что без того самого бокала вина вряд ли бы решился сказать: — Я люблю тебя, Лео. Он был полностью трезв, в сознании был, но вместе с тем стал чуть смелее; ему казалось, что время пришло, пора, что хватит уходить от этой темы. С самого начала он так хотел, чтобы Лео стал его слугой, именно потому, что чувствовал в нем родственную душу — и знал, что это правда он. — Лишь из-за внешности? — спросил тихо опешивший Лео. Он был таким теплым. — Нет. Я люблю твои глаза, я люблю твой голос, твою музыку и то, что ты сопротивляешься… моим глупым приказам. — Это ты не любишь, — тихо усмехнулся Лео. — Да, но ты лучше меня знаешь… Лучше всех меня знаешь. Даже сейчас. Лео улыбнулся украдкой. Элиот отстранился; он взял руку Лео за запястье и поднял ее, а потом посмотрел Лео в глаза и спокойно выдохнул, большой палец слуги целуя. Обхватил губами красный узелок. — Ты же моя родственная душа. Я не смогу не любить тебя, как бы ни хотел. Лео ладонью прижался к щеке Элиота. Он, казалось, раздумывал; но на самом деле все уже было решено. — Останься со мной на ночь, пожалуйста. Лео испуганно одернул руку, но отступить назад не успел; Элиот продолжил: — Мне снятся кошмары. Успокой меня. Только ты можешь, — честно сказал он, — я уверен, что ты, ты сможешь. С той ночи Лео часто оставался с Элиотом в постели. Сам шутил, что его побуждения довольно эгоистичны: мягкая кровать сына герцога явно была удобнее той, что ждала его в его маленькой комнатке на этаже для слуг, так что он пользовался своей ролью камердинера как только мог. Только вот приходил он именно тогда, когда Элиота нужно было разбудить. Будто чувствовал. Они и правда были связаны. Элиот не знал как, не знал, как так выходит, но только с Лео он мог играть вдвоем так, будто его руки — это руки самого Элиота. Элиот точно знал, куда метнутся пальцы Лео над клавиатурой в следующий миг — и играл свободно, спокойно, даже если они просто импровизировали. Несмотря на ненависть к Лео, их любила послушать и Ванесса, и леди Найтрей. Однажды их услышал Винсент; они тогда только разогревались, но он подошел к юношам так тихо, словно был хитрой лисицей, и, склонившись между ними, сладко протянул: — Играете так, будто вы родственные души. И похлопал ледяной ладонью Элиота по плечу. Винсент был жутким — жутким даже по меркам семьи Найтрей, но Элиот никогда не понимал братьев и сестру. Ненавидеть Винсента и Гилберта за то, что они приемные? Этого казалось недостаточно для того, чтобы назвать подобное причиной. Быть может, именно потому, что Элиот не относился к Винсенту как к пустому месту, он их и не сдал. Винсент умудрялся быть везде и знать все; Элиот был уверен, что Винсент знает больше, чем положено. Иначе зачем бы он стал предупреждать Элиота, когда ему начали подбирать жену из числа безмозглых крикливых девиц?.. Элиот шел по коридору, и пятки его туфель с гулом опускались на пол. Лео покорно торопился следом; получив такие известия, Элиот не собирался оставаться в стороне. Никто не имел права решать, с кем и как ему прожить свою жизнь. Никто, кроме Лео. У Лео действительно было на это право, он был буквально благословлен судьбой. Элиот распахнул дверь настежь и сходу выкрикнул: — Я не собираюсь жениться! На него обернулось все семейство Найтрей. Только матери не было в этой комнате — ей нездоровилось, — Гилберта да дяди. Лицо Эрнеста вытянулось, и он тут же перевел взгляд на Винсента, который скромно стоял у шкафа с книгами герцога. — Прости? — проронил Эрнест недовольно. — Ты уже совершеннолетний, тебе шестнадцать. Мы не ищем тебе жену, мы ищем девушку. — Которая потом станет женой, — добавил герцог низким голосом и приподнялся в своем кресле. — Мы дадим тебе выбор из лучших кандидаток. — Но я не хочу выбирать! — воскликнул Элиот, и ледяные глаза его загорелись, когда он подошел к столу и пробежался взглядом по всем фотографиям. — Среди всех них нет моей родственной души! Ванесса устало вздохнула и прислонилась к родительскому столу. — Элиот, мы живем в прогрессивном обществе. Можно и не следовать тем древним правилам и предрассудкам, про которые все равно никто не узнает — наши родители не родственные души, и они… достойная пара. Для Элиота это был удар. Если бы… Если бы не Лео, он не справился бы. Он еще долго гневно возмущался, что не хочет жениться по расчету, и его семья уже привычно начала пропускать его слова мимо ушей. Если подумать, это была его судьба с самого начала. Для чего еще нужен младший сын в аристократической семье? Ему не достанутся ни звания, ни титулы, ни наследство. «Зато ты можешь выбрать, с кем жить». Эта мысль утешала его всю его недолгую жизнь. Что он не будет обязан жениться по расчету, что его фамилия не будет звучать так грозно, как у старших братьев, пусть она и одинаковая… Но реальность отличалась. Слишком сильно отличалась от того, чего желал для себя и Лео Элиот. Ночью был сильный дождь. Винсент бы сказал с лисьей улыбкой, что это погода плачет по Элиоту; Элиот не знал, почему именно эти слова всплыли в его голове. Он просто не мог сказать своей семье, что его родственная душа — это Лео. Несмотря на то, что все знали, что после смерти родственной души человек увядает, вряд ли бы кто из Найтреев поверил ему, и от Лео быстро бы избавились. Нашли бы способ, Элиот был уверен. Лео вошел с небольшой тарелкой, на которой лежала яблочная пастила. Элиот глянул на него; в свете масляной лампы Лео выглядел так умиротворенно и по-домашнему, что на душе стало чуть легче. — Они сказали, что если ты женишься, они оставят меня в покое. И, кажется, они осознают, что это будет фиктивный брак, — тихо произнес Лео, рядом садясь. — Если ты согласишься, они сами сделают так, что я всегда буду рядом с тобой. — Я не хочу соглашаться, — процедил Элиот вымученно. — Тогда они заставят тебя. — Они попросили тебя со мной поговорить? Лео сглотнул, а потом отвернулся. — Нет. Винсент. И он прав: будет намного проще и для тебя, и для меня, если ты согласишься. Будешь… пастилу? — протянул он Элиоту тарелку. Элиот осторожно взял одну. От всего этого у него в животе горело, крутило, и потому кисло-сладкая пастила, на самом деле, была очень кстати. Лео всегда знал, что ему нужно. Лео. Элиот повернулся к нему; Лео сам не ел пастилу. Она была очень вкусной, но больше пары укусов Найтрей-младший просто сделать не смог; он замер. Лео снял с себя очки, осторожно отложил на табурет, стоящий около постели, и приблизился к своему господину. Лео коснулся пальцами осторожно уха Элиота, а потом его губы поцелуем раскрыл, не нежно, не мягко, но просящее и в то же время словно пытаясь успокоить. Элиот вздрогнул — и, обронив пастилу, схватился за талию Лео, к себе его притягивая, привлекая. — Я хочу быть только с тобой, — прошептал он в поцелуй. — Знаю. Я тоже, — ответил Лео громче и простонал сквозь закрытые губы, когда Элиот прильнул к его шее. Красная нить родственной души загорелась в потемках, а потом Элиот дрожащей рукой погасил масляную лампу, и осталось только алое.