Пятьсот секунд

Прошло около месяца с тех пор, как Гермиона пренебрегла всеми правилами приличия и, вопреки логике и здравому смыслу, воссоединилась в полной идиллии с Люциусом Малфоем. С тех пор произошло много чего поучительного и интересного. Раз или два ей попытались напомнить, что такого просто не может быть потому, что не может быть никак. Ведь он был отцом ее одногодки с параллельного факультета, бывшим пожирателем смерти, просто взрослым мужчиной. Ну и что же, что он был прекрасен, что в любом публичном месте его сопровождали бросаемые исподтишка красноречивые взгляды. А приличествующая возрасту зрелость сродни выдержке коньяка – чем дальше, тем дороже и вкуснее. Да и пьянит на порядок сильнее и быстрее. Можно на время обмануться, предпочесть молодое, неотыгравшее вино – разница заметна только с утра. От второго встаешь с больной головой и без памяти, а от первого – с полным удовлетворением от проведенного вместе времени и желанием повторить. Да и цена вопроса, очевидно, возникает не на пустом месте… А вино всегда рискует перекиснуть и стать уксусом. *** К вечеру первого полноценного дня, проведенного в новом статусе любовницы лорда Малфоя, Гермиона встречалась с красным, под стать цвету своих волос, Роном в адвокатской конторе, находящейся в деловом магическом квартале Лондона. – Ты ш-ш-ш-ш-то?.. Умом повредилась? – зашипел Рон. – Я не знаю парселтанг. И Гарри нам теперь не поможет с переводом. – Хех! Ты как знаешь, а я… – Возьмешь деньгами? – спросил аппарировавший только что Люциус. – О! Гермиона, поздравляю! Тут по твою персону торжища устраивают. За что боролась… – А это с какой стороны посмотреть, мистер Уизли. Я лишь оправляю алмаз. И сдается мне, что его чистота и грани нуждаются в чем-то дороже меди. – В золоте? – уточнил Рон с издевкой. – В платине! – усмехнулся Люциус. – Однако я не затем завершил чуть раньше важную встречу, чтобы сейчас занимать себя дольше необходимого неприятными формальностями. – А мы еще не поговорили, – занудил Рональд. – Рональд Уизли, перед всеми собравшимися здесь уважаемыми людьми и гоблинами я повторю, что полюбила другого. Я не хочу и не имею сил врать тебе, скрываться и лгать всем окружающим, что нас еще связывает нечто большее уз брака. А как союз двух любящих сердец он давным-давно почил. Совместное хозяйство, не более того. Так позволь мне просто быть честной, а если ты сейчас попытаешься сказать, что все еще любишь меня, то найди в себе толику былой смелости и позволь мне стать еще и счастливой. – Знаешь, что я сейчас услышал? Бла-бла-бла… врать… Бла-бла-бла… счастливой… Будь счастлива и ври, кому хочешь! Но квартирку я тебе разменять не дам. Она мне целой нравится. – Значит, все-таки борзыми щенками?! Прав был Долохов, как всегда, борзыми-то сподручней, и совесть вроде чиста, – Люциус принял из рук пожилого седого гоблина бумаги и бегло просмотрел. – Да у вас еще не все взносы внесены… Юноша, идите с миром. Благодаря некоторым неприятным обстоятельствам я знаю, какие муки способна выдержать ваша бывшая жена. А вы, ей-богу, сейчас преступите эту тонкую грань. Гермиона ощущала, как дрожит подбородок, душат спазмы, а во рту копится кислая слюна. Но она дала себе зарок не плакать на этом мероприятии, что бы здесь ни было сказано, сколько бы оскорблений и в чей адрес ни прозвучало бы. Она только готова была, как пойнтер, сделать стойку, если бы неуважительно отнеслись к Люциусу. Он-то изначально был безупречен. Лихую кашу заварила именно она, сама, и никто другой не был виноват. Вежливо раскланявшись, радуясь, что обошлось все же малой кровью, каждый последовал восвояси. Малфой подхватил лишающуюся чувств Гермиону и аппарировал в поместье. Девушка откинулась назад в его руках – так выгибает дугой первый удар очень сильного проклятия – и завыла совершенно по-звериному. – Не надо так, – тихо попросил Малфой. Люциус явственно ощутил, как разверзаются под ногами половицы покрытые наборным паркетом. А под ними плещется адов огонь, начинающий облизывать не с ног, а с сердца, муками совести. Слишком быстро! Он не дал ей ни минуты. Она должна была подумать трезво, аналитически, как делала это всю жизнь, только тем и спасаясь иной раз, а не падать в омут с головой, затуманенной страстями. Удивительно, что за всю жизнь у нее не случалось сколь-нибудь впечатляющего секса! Ну да не для Грейнджер этот аргумент… Неужели этот странный товарищ, ее бывший муж, за всю жизнь не догадался сказать ей, что она нужна ему, необходима, что он всегда ждет встречи с нею, не важно, как долго приходится ждать? Он сам не кривил душой, делая подобное признание, просто в жизни приходилось выставлять другие приоритеты. И Люциус не шел на штурм этой баррикады по той простой причине, что война еще не была объявлена на границах его владений. Вполне возможно, он так бы и стал наблюдать отвлеченно за жизнью стареющей Уизли, в девичестве Грейнджер. Люциус Малфой всегда отличался прагматическим подходом к жизни. Тем приятней было иногда поддаться напору страстей, отпустить внутренние вожжи и понестись по ухабам неправильных решений. И тем веселее было знать, что русские горки приведут к цели кратчайшим путем. – Грейнджер, у тебя такая грубая, рычащая фамилия! Она мне совершенно не нравится. Я ее у тебя отберу. Хватит того, что твоим родителям достало фантазии назвать тебя Гермионой. В сочетании звучит… Она вдруг перестала надрываться в истерике и недоверчиво уставилась на предмет своего обожания, так внезапно со всеми потрохами начавший ей принадлежать. Хотя еще вчера она бы плюнула в глаза любому, у кого язык повернулся бы поставить их через тире. – И как это звучит в сочетании? – она воинственно подбоченилась. – Как будто симпатичная лохматая собачка предложила мне недвусмысленно убраться подальше. – Представляешь, всегда думала точно так же… – она потупилась. Вот ведь как… Злобная, брехливая собака, посягающая на жизнь и свободу нежного котейки с этакой мурлыкающей фамилией. Она засопела, как разгоняющий пары Хогвартс-Экспресс. Непонятно было, что делать, плакать или смеяться над собой да над темой разговора. – Так, сей вопрос мы худо-бедно прояснили. Теперь еще один! От слова «вопрос» Гермиона вытянулась по стойке «смирно». Каков же манипулятор! А ведь он знал ее основные черты характера, будто подбирал всю жизнь отмычки и противоядия для одной-единственной цели – заставлять глядеть себе в рот и ни о ком, и ни о чем больше не думать. – Какой? – так и срывалось с языка привычное: «Я знаю! Я все знаю!» – У тебя по заклинаниям Превосходно или Выше ожидаемого? – У меня Превосходно по всем предметам! – Так-так, – Малфой искренне наслаждался своей зазнайкой. Вопрос не содержал никакого явного подвоха. – Тогда поставь, пожалуйста, маленькое заклинание таймера на пятьсот секунд. Отличная штучка, необходимая в повседневной жизни: при выдержке зелий, в кулинарии, да что там, даже при мытье головы пригождалась. А еще и выглядит намного красивее, чем собственное утилитарное предназначение. Толстая, серебристая, переливающаяся капля бегает в воздухе по кругу, отмеряя секунды. А по окончании времени раздается мелодичный звон. – Хорошо, а зачем? – она торговалась, неплохо для начала. – Никаких сюрпризов. У тебя есть ровно пятьсот секунд, чтобы разобраться в причинах своей реакции и изыскать внутренние резервы для ее преодоления. Попросту, не пугай меня больше так, никогда! – Знаешь, за что ты мне всегда нравился? – первая капля описала круг в воздухе. – Если я и знала, как правильно, то ты всегда знал, как лучше. Не безупречно, не стереотипно, а просто лучше. – Не уверен в этом. Но мне понравилось уточнение всегда. Продолжай. Гермиона не присела. Она стояла меньше чем в нескольких дюймах, чувствуя стыд и раскаяние. Он был рядом, теплый, живой, странный, страстный, сильный… Она готова была продолжать список. – Люциус… – смешалась Гермиона. – Все так быстро! Это я от неожиданности. И я подумала о том, что все могло остаться по-прежнему. Я испугалась! Люциус, я люблю тебя. Но честнее, чем тысячи слов… Я еще и хочу тебя, очень сильно! Прям не могу! Она краем глаза глянула на петлю в воздухе, не предусматривающую никаких цифр. Сколько же могло остаться, каждый лишний вдох и выдох, каждый удар сердца крал время, отведенное для вполне определенной цели. Гермиона вспомнила, что кое в чем поднаторела достаточно за свою жизнь. Она была инициативна, и в постели в том числе. Там, где физическую любовь приходилось клянчить, и действовать приходилось самой. Рон был бездельником и сибаритом, его устраивало подобное положение вещей. Гермиона молниеносно расправилась с пуговичками на летней легкой рубашке и принялась за штаны, с удовольствием ощутив, что сделаны они были из чесучи – плотного шелка-сырца. И кожа у него была под стать, как шелковая. Скинув синее деловое платье-футляр через голову, Гермиона, испытывая собственнические чувства рабовладельца, обошла его вокруг, прикасаясь прихотливо губами и руками к тем местам, что считала всегда самыми желанными. Ей нравилась его спина, кажущаяся незаслуженно забытой в любом соитии. Она скользнула подушечками пальцев между лопаток, очерчивая красивые правильные мышцы, провела вдоль ребер с нажимом, будто концентрируя энергию у позвоночника. Опустилась к крестцу, чуть сжав ягодицы. Сколько прошло времени? Она больше не могла концентрироваться на ускользающем серебристом кольце, потому что поняла, времени у них было предостаточно. Она не узнавала сама себя. Разум довольно скованной прежде девушки порождал бесчисленный ряд фантазий. Гермиона поджала пальцы и костяшками пересчитала каждый позвонок, двигаясь к шее. Прижалась и обняла его со спины, поглаживая живот, наткнулась на нежную головку, а ощутив его дрожь, немедленно соскользнула змеей, встала на колени и поглотила его плоть с жадностью. Она все любила с этим человеком, хотя раньше полагала, что подобное доставляет наслаждение только мужчине. Ему почти не было нужды шевелиться. Она сама по себе была неутомима и горяча, ровно настолько, чтобы ее мужчина еле мог оставаться на этой грани. Наконец, он подхватил под подмышки ежиком сопящую, постанывающую, Гермиону, выдернул в воздух, лишая опоры. Она воспарила от ощущения легкости своего тела, он поднимал ее совершенно без усилий. – Обопрись на меня! Ты мне доверяешь? Я больше не совершу ни одной ошибки, слишком дорого время рядом с любимыми! – Всецело… Но таймер так и не сработал. Он весьма деликатно напомнил о времени. – А может быть, я стану тебе опорой? – парировала она, покусывая напряженно губу. Последовала калейдоскопная смена положений. Он побуждал ее наклоняться все ниже, пока она не уперлась руками в собственные лодыжки, а головой практически в колени. Странный, такой несуразный, но просто созданный для удачного финала ракурс. Она расслабилась и ощутила, что просто не может не кончить, хотя он не ласкал ее, не готовил, не сдерживался, но и не торопился. И ровно тогда, когда она тихо охнула, лишаясь оси и опоры, смываемая потоком удовольствия, а он прихватил ее чуть крепче, прижимая к себе, чтобы излиться наравне, прозвучал легчайший звоночек, прекрасно сработанного таймера. – Всего пятьсот секунд?! А мы уже, и оба? Да! А сколько это? Не соображу. Может быть, довольно много. – Если разложить на минуты, это восемь и три в периоде. В периоде, то есть бесконечно…