Невесомость и чашка каркаде

Это было ужасно. Всё это дело. Всё, что случилось, как оно вышло и чем обернулось в последствии. Ничто не радовало Финитевуса. План слетел к чёртовой матери. Покатился к едрени фени, снося всё на своём пути: надежды, ожидания, задумки, старания. А сколько сил! Сколько сил и времени было вложено в этот запасной план. А теперь этот запасной план не только уничтожил другого Хранителя (ой, как смешно-то было, смешно и глупо!), но и ополчился против своего создателя. Неблагодарная, мелкая, лисья пакость, возомнившая себя всевышним и забывшая о том, кто всё это ему дал. Да кем бы ты был? Кем бы ты был, если бы не я? Если бы не все мои труды?! Паскуда. Маленькая, мерзкая паскуда. Ещё и угрожал. Вы только посмотрите на него! Почувствовал силу? Почувствовал власть?! Да кем… кем ты был, если бы не я?! Жалким, никчёмным пареньком! Никто бы не знал о тебе. Никем бы ты не стал. Никому по-настоящему не нужный. Брошенный щенок! И вот она… твоя благодарность. Финитевус сидел в своей лаборатории, уткнувшись взглядом в чертёж перед собой. Эту работу он уже очень давно не может закончить. Схема небольшого, но очень мобильного дрона. Теперь и не факт, что когда-нибудь альбинос сможет завершить начатое. Потому что не хочется… к чертям собачьим никакой работы! Он — этот треклятый сучонок — отнял у него весь смысл! Всё! За то, что он ему дал… вот как он с ним поступил! Альбинос заскрипел зубами. В лаборатории господствовал тихий полумрак. Но воздух был так напряжён, что казалось, будто всё вокруг готово вспыхнуть от малейшей искры. Любого лишнего звука. Учёный схватил чашку с едва ли выпитым на половину кофе и с размаху кинул её об стену. Бедная посудина разлетелась на крупные и острые осколки. На стене отпечатался внушительный мокрый кофейный след. Но взрыва не произошло. Мир как держался на воображаемых черепахах, так даже и не покачнулся... Внутри всё кипело. - Гррррррг… проклятье! - следом — в эмоциональном порыве - был перевёрнут стол. Все вещи, бывшие на нём, покатились по полу. Сам стол, не способный сопротивляться психозам Финитевуса, безвольно лёг на бок, открывая живот и готовясь к очередному удару. Которого, впрочем, не последовало. Весь мир летит к чертям. Весь мир горит в огне. Всё… совершенно всё катится в бездну. Стоя посреди кабинета, Фин не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать, рычать и ругаться или трагично молчать, носиться по комнате, снося всё на своём пути подобно сумасшедшему урагану, или бессильно осесть на пол, стечь вниз и слиться с полом. Никчёмный. Бесполезный. Всё проклято. Всё сломано. Всё потеряно. И альбинос медленно опустился на колени, царапая когтями пол. Притих. Пальцы на руках дрожали. Белоснежные иглы занавесили лицо. Местами они остались испачканы брызгами кофе. Финитевус кусал губы, нещадно жуя их, точно пытаясь сгрызть и их, и подбородок, и себя самого. - Будь т-ты… проклят… Энерджак, - едва-едва слышный шёпот сорвавшегося с языка проклятия. Почти что одними губами произнесённая фраза, которая всё равно не выражала всей бури внутренних эмоций, будь она произнесена хоть тысячу, хоть десять тысяч раз. Безвольный, сдавленный всхлип. Злобный, хриплый рык. Комок, застрявший в горле, мешал дышать. Грудь сдавило тисками. Лёгкие судорожно сжимались, а слюна во рту смешалась с кровью. Вся вселенная сжалась и сузилась до одной крохотной точки, в которой находился Финитевус. Сузилася до разбросанных вещей, раскиданных возможностей и разбитых надежд. Сузилась до давящей и изнуряющей боли. Вся жизнь уменьшилась до крохотного клочка, за пределами которого больше не существовало ничего. Вот надо же было этому проклятому Богу войти именно тогда, когда его осыпают проклятиями. Финитевус слышал, как Энерджак вошёл. Как обратился к нему, веля взять себя в руки. Чувствовал, что тот стоит сзади, сверля его взглядом. Альбинос, поняв, что он сейчас не особо тайно и скрыто страдает, вздрогнул. Но не обернулся. Смысл оборачиваться? Убедиться, что Бог действительно стоит позади него? Или позволить взглянуть на своё лицо? Увидеть глаза, полные бессилия? Глаза, в которых всё разбилось и потеряло смысл. И даже потом, когда привести Финитевуса в чувства методом кнута и угрозой смерти удастся, он всё равно будет долго отходить от этого. Потребуется очень много времени на то, чтобы что-то изменило порочную душу Тёмного Хранителя. Да, он будет услужливо подносить кофе, верным хвостом ходить за Богом, читать священные тексты и выполнить все три свои святые предназначения Жреца и Хранителя. Не убей. Не укради. Не умри. Аха-ха-ха. Нет, конечно. Будь Советником. Будь Защитником. Будь Посредником. Но как только Акира отвернётся — Док примется сверлить его спину тяжёлым взглядом. Как только Акира перестанет на время с ним заговаривать и оставит учёного наедине со своими мыслями, там — в его злодейской голове — уже будет расти новый план по тому, как всё перевернуть обратно в свою пользу. Нет, Финитевус так просто не отвяжется от этих мыслей! Ни через день, ни через два, ни через месяц, ни через год! Сами по себе они никогда не вылезут из его головы! И поехавшее во все стороны (а на деле лишь в одну конкретную) сознание, искривлённое Хаосом то ли во имя великой цели, то ли забавы ради, уже никогда не будет прежним. Впрочем, деяния Финитевуса в своём подавляющем большинстве тоже… нельзя исправить. Это придётся понять. С этим придётся смириться. И если уж так захочется видеть этого Жреца живым, придётся запастись терпением и настойчивостью. Иначе проще прямо сейчас вырыть ему могилу за неисправимостью. Или за неисправностью. Как угодно. Поставить клеймо. Думаете, что Вы, Ваша Божественность, будете первым? Нет. Вы лишь такая же пешка во всей этой психованной пляске. Право ставить клеймо здесь за другими. Даже не за вами, богами. ...кое-что, всё же, возможно исправить. Особенно когда ты — Бог — и у тебя есть целая вечность и ворох бесконечности на то, чтобы попытаться. Только стоит ли оно того? И стоит ли сам Финитевус, чья душа отравлена желчью, болью и безумием, таких над ним усилий? Внимания и трепета, последовательных разочарований от лжи и предательства? От неискоренимого злодейства. Да, таланты Финитевуса сложно переоценить — они велики и великолепны сами по себе. Но и прилагающиеся к ним несчастья не малы. И всё же, каков прок…? Если эту душу уже ничто не спасёт. Если ей — что живой, что мёртвой — суждено гореть в агонии собственных ошибок, злобы, одиночества, пережитых несчастий и принятых на их почве неверных решений, породивших цепь ужасающих событий и поступков. Страдать в цикле ежедневных разбиваний головы об стену, расцарапанных глаз, рассыпающихся рук, дневных кошмаров и недостижимой цели. О, что может быть хуже, чем это рвение, выгрызающее изнутри всю суть существования и бросающее тебя под пресс из нескончаемого «надо, должен, обязан»?! Когда твоя личность, разрушаясь, оставляет от себя только оболочку сумасшествия, которая и держит всю конструкцию на шатких столпах, готовых рухнуть от любого противоречия, что окажется достаточно сильным, чтобы пошатнуть многолетнее убеждение и слепую веру в одно истинное. Ты не живёшь, не дышишь, не думаешь. Всё, что ты делаешь — это жертвуешь собой во имя роковой идеи, что является лишь злой шуткой мироздания над тобой. Только мироздание пошутило и забыло. А ты уже не отвяжешься от этого. И если душе принято бесконечно страдать в каком-нибудь выдуманном Аду сразу после смерти, то Финитевус начал это делать ещё будучи живым. И продолжит, покуда небо не сжалится и не уронит этому несчастному безумцу на голову камень. Только чтобы наверняка. Зрачки сузились. Голос Бога резал уши подобно тому, как лезвие ножа медленно гуляет по контуру лица, очерчивая его кроваво-красным. Пальцы сжались, под бинтами что-то неприятно хрустнуло, но Финитевус проигнорировал этот звук. Стиснутые акульи зубы скрипели от досады, а испуганный и вместе с тем озлобленный взгляд продолжал сверлить пол. Но Акира не подошёл. Он ушёл. И напряжение, в особенности закостеневшее в этот момент в плечах, растворилось. Руки задрожали. Учёный почувствовал, что вот-вот готов рухнуть носом в пол, но вместо это лишь опустил голову, занавесив лицо иглами. Ему просто хотелось остаться сидеть здесь. Ничего не слышать. Ни о чём не думать. Больше никогда.