Невесомость и чашка каркаде

В моём сне я стоял на пороге своего дома - едва ли дойдя и перешагнув его. Между мной и входом под потолком висела добротная петля. И мне почему-то казалось - было очень яркое ощущение - что эту петлю я подвесил. Для себя. И собирался сам на ней повеситься. Довольно показательно, перед родительским домом. Но осознание абсурдности и глупости самоубийства быстро остановили меня. И я чувствовал это так, будто запланировал свою казнь лет двадцать назад, а сейчас пришёл её исполнить и понял, что это абсолютно ни к чему. не правильно даже. Стою и понимаю, что бороться надо. Добиваться поставленных целей, сражаться за свои идеи, остервенело вгрызаясь в каждую возможность воплотить старания своей жизни, чтобы потраченные годы не прошли даром. Чтобы было, оглянувшись, что вспомнить и увидеть плоды трудов своих. И я стою, мол, все это понимать должны! Это же так просто и ясно, как чёртов палящий зной в пустыне. Это я, может быть, поздно понял, но все остальные наверняка уже в курсе. Да. Точно. Наверняка. Я стою и не знаю, сколько мне лет. То ли 34, то ли 14. То так, то сяк. И эта виселица - она то далеко от меня, потому что я маленький и низкий, то почти перед самым носом свисает. В коридор выходит мой отец. И собирается вешаться. То ли я его настолько обидел, разочаровал, достал, то ли жизнь в целом - мне не понятно. Но воздух такой пыльный и пахнет навязанной виной и надуманной обидой. Что, кажется, это я тут во всём виноват? То есть... из-за меня он собрался вешаться? И я ощущаю волну накрывшего меня абсурда и безвыходности ситуации. А также бессилие и возмущение, которым захлёбываешься. Натуральным образом. Как же, отец, ты не должен! Может я и не подарок, да, отрицать не стану. Я не такой, каким вы хотели меня видеть. Я не оправдал ваших ожиданий, но вешаться-то... вешаться зачем? Это тебя мать надоумила? Мать же?! Борись, отец. Борись за свои идеи и мысли. Сражайся с жизнью, чтобы не умереть! Доказывай себе, что ты можешь... пока не рассыпался в прах. Пока тебя не развеяло ветром. Пока есть хоть какая-то крохотная возможность отстаивать себя - отстаивай. А он качает головой и закидывает петлю на шею. Смотрит на меня грустно и отстранённо. Так точно я совсем чужой для него человек. Мимо проходящий человек, заставший его самоистязание. Истязаться сам можешь ты, но через руки других! Вот если ты спровоцируешь меня нарочно, а я вдруг решу сам тебя придушить - своими собственными руками - так пожалуйста! Выходит мать и начинает неистово на меня кричать, понося всеми возможными литературными и не очень терминами. Какой только тварью с её слов я не оказываюсь. Я снова 14-летний мальчишка, и она выгоняет меня из дома. На полном серьёзе свои ором выпихивает за порог и говорит, что больше видеть меня не хочет. Никогда. Что я не смею возвращаться. Но мама, мама! - я машу руками и указываю на отца. Мол, посмотри, он же вешается. А она говорит, что сама разберётся. И чтобы я катился отсюда на все четыре стороны. Мягко говоря. Я ухожу. Я маленький мальчик. Я живу на улице. Я встречаю там какую-то девчонку. Она гуляет во дворе. А я рассказываю ей о том, как построю за детской площадкой скрытое жилище. В кустиках. И буду там жить. Один. И никто не будет знать обо мне. И я не буду знать ни о ком. Больше никогда.