Самые разные начала

В романах все начиналось совсем не так. Там хорошим стартом считался первый взгляд: и он увидел, какие у неё прекрасные глаза, и пожелал быть с ней и в горе, и в радости, а она подумала о том, какой у него странный и притягательный гребень на голове, и поняла, что не сможет прожить и часа, если окажется разлучена с ним. После этого должно случиться несколько глупых и трагических недоразумений, появиться разлучница и общество, не принимающее их любви, а потом они должны справиться со всем вместе и жить долго и счастливо, страстно трахаясь на всех подходящих поверхностях до глубокой старости. В мелодрамах все тоже начиналось совсем не так. Там отличным стартом считалась беда: он отбил её у космических пиратов/батарианских работорговцев/кроганских наемников, и оказался поражен её красотой и хрупкостью, а она увидела в нем спасителя, и сердца их забились в унисон. После этого должно случиться несколько нелепых и смешных недоразумений, должна появиться его бывшая или её бывший, семьи, не принимающие их любовь… В любом случае, конец должен был остаться тем же: они справились со всем вместе и долго и плодотворно трахались, растворяясь друг в друге без остатка. И если бы Шепард встретила книгу или фильм, которые начинались бы так, как её единственный стоящий упоминания роман, она бы быстро решила, что читает или смотрит какую-то чушь и выключила бы терминал. Потому что больше всего в романтическом жанре её привлекала уютная предсказуемость и плюшевая безобидность: в мире пламенеющих сердечек, роз и возвышенных речей просто не было места мысли, с которой все началось. «Это будет интересно, но недолго». В мире ровных строчек и выверенных ракурсов из этого можно было бы сделать разве что чернушную комедию, где все кончилось бы похоронами, но всем все равно было бы смешно. А на самом деле все началось ещё раньше: с того, что Шепард никогда не влюблялась. Самым романтичным её опытом был четырнадцатилетний парнишка, с которым они вместе одно время учились: у Шепард тогда были ободранные коленки, совершенно плоская грудь, вечно встрепанные волосы и отвратительный характер, а у него слабость к бой-девочкам, которым можно подчиняться, не думая. Очень быстро она стала им помыкать: ходила за его счет в кафе и в тиры, единолично решала, куда им идти в выходные, сваливала на него свои домашние задания и вечно выигрывала у него во все, во что бы они не играли. Поцеловались они, потому что Шепард решила, что пора бы и попробовать, как это. Занялись сексом, потому что Шепард подумала, что пора бы зайти дальше и что это будет интересный опыт. Единственным подвигом, который он совершил в её имя был украденный из магазина рожок мороженого и несколько часов, проведенные в штабе у службы безопасности станции, за прослушиванием лекций о недопустимости воровства. Когда судьба разнесла их – отца Шепард перевели служить с большой станции на маленький кораблик у окраины территорий Совета - Шепард даже немного жалела. У неё больше не было возможности за чей-то счет получать любимые молочные коктейли, да и самих коктейлей уже тоже не было, потому что всем полагался один и тот же паек. После этого замечательного опыта были исключительно одноразовые отношения: уже в четырнадцать Шепард выяснила, что секс ей нравится, а вот слушать все то дерьмо, которое к нему прилагается – вовсе нет. Потому, уходя в увольнительную, она просто заходила в бар, находила там достаточно симпатичного и трезвого парня, и предлагала ему продолжить знакомство в более уединенном месте. Иногда парень был инопланетянином (но никогда – азари), гораздо чаще – человеком, и уже на следующий день Шепард навсегда забывала его лицо. Тем удивительней было, что после тяжелых дежурств она читала не что-нибудь, а романтические книжонки, которые почти ничего не стоили, или смотрела фильмы про неземную любовь. В них все было просто, понятно и предсказуемо, и именно это Шепард так нравилось. Всегда было ясно, кто с кем будет, стоило только прочитать пару страниц, пытки были игрушечными, кровь – кетчупом, страдания легкими и освежающими, а все конфликты обязательно разрешались к концу. Однако, если в двадцать Шепард получала незамутненное удовольствие, после её смерти и последующего воскрешения к нему стали примешиваться странные мысли. О том, например, что никогда не вступая в отношения, она могла чего-то себя лишать. О том, что любовь могла существовать не только на словах и на экранах, но и в жизни. И о том, что было бы интересно попробовать поиграть в роман. Если бы, конечно, это ни к чему её не обязывало и не отнимало слишком много свободного времени. И не принесло бы второй стороне боли: при всей своей душевной импотенции Шепард вовсе не желала, чтобы кто-то страдал. Все началось по-настоящему с того, что услышав от Тейна известие о его смерти, Шепард подумала не «О, как жаль», или «О, черт, вдруг он не доживет до начала миссии», а «Какой отличный шанс!» и «Это будет интересно, но недолго». Её это полностью устроило, ведь ситуация складывалась ко всеобщей выгоде. Она должна была получить романтический экспириенс (достаточно было посмотреть в грустные глаза Тейна и на его манеру держаться, чтобы понять, насколько глубока будет его романтичность), а Тейну должна была достаться интересная и насыщенная жизнь перед смертью, душевное тепло, страстный секс и полное неведение о том, что все это не из-за глубокой симпатии, а из-за желания получить новый опыт. И все было бы хорошо, если бы в человеческой жизни хоть что-то вообще могло идти по плану. Шепард сидела на стуле в отсеке жизнеобеспечения и сожалела о том, что рассказы Тейна никоим образом не располагают к тому, чтобы улыбаться. Напротив, выражение лица нужно было держать скорбным и сочувствующим, поддакивая в такт, а это получалось у Шепард из рук вон плохо, да и улыбка всегда шла ей куда больше – располагающая, открытая, широкая, она вызывала в людях самые лучшие чувства. Кому-то хотелось отдать делу Шепард все свои силы, а кому-то отдаться ей на столе тут же – в любом случае, эффект был заметен и очень полезен. Но на Тейна, к сожалению, не распространялся. Слишком уж у него были грустные истории. Про отнятое детство, про философию убийства, про судьбу дреллов, про будущую смерть – приходя почти каждый вечер и слушая все это, Шепард постепенно начинала задумываться о том, на самом ли деле её мысль была такой замечательной, как ей казалось. Слишком странным было ощущение, возникающее в процессе – словно она сидит в одиночестве в пустой комнате, и слушает голос своего безумия в рокоте моторов. А Тейн – ничто, пустота, мертвая вещь. И это не слишком располагало к романтике. Ещё меньше к ней располагали приступы солипсизма. Увидев это в первый раз, Шепард только в последнее мгновение сумела понять, что сейчас выхватит пистолет и выпустит в лоб Тейну полную обойму. Успела задержать руку. Слишком это было неожиданно и слишком уродливо – словно она смотрела на сумасшедшего, внезапно погрузившегося в свой собственный мир. После этого случая она не брала с собой оружия, когда спускалась поболтать, изменяя многолетней привычке. Из-за отсутствия кобуры на бедре она чувствовала себя голой, но застрелить члена команды было бы совсем уж неправильно. Кроме того, пришлось бы давать объяснения. Этого ей хотелось меньше всего. - Шепард. Шепард встряхнула головой, выходя из оцепенения, и поняла, что Тейн, видимо, уже какое-то время молча смотрит на неё. Глаза у него были огромными и отсутствие в них белка казалось очень неуютным. В паре триллеров, которые Шепард смотрела ещё сопливой девчонкой, именно такие глаза были у демонических тварей, прорывавшихся из темного космоса к теплу и свету. - Извини, задумалась. – Она спрятала растерянность за глотком кофе, отвела глаза. – Что ты говорил?.. - Что мне нужна твоя помощь. Шепард кивнула и подалась вперед, опершись локтями о стол. В последнее время от неё всем было что-то нужно и это, по крайней мере, было знакомо и понятно. Если бы ей ещё не хотелось материться и махать руками, когда она вышла из отсека жизнеобеспечения, все было бы совсем хорошо. Проблема была в том, что все претензии Кольята Шепард могла предсказать заранее и, более того, целиком и полностью их разделяла. Её живое воображение легко рисовало ей годы, проведенные мальчишкой у родни – годы совершенно нормальные, омраченные некоторыми воспоминаниями, но все же полные настоящего. И эффект, которое должно было произвести пришедшее письмо. Представляя себе слог Тейна, Шепард думала, что будь ей восемнадцать, не будь у неё отца и получи она что-то подобное, она бы потратила уйму сил, чтобы найти его могилу и поссать на неё. «Я бросил тебя, потому что я убийца и не хотел, чтобы моя работа сказалась на тебе». Пока «Нормандия» двигалась к Цитадели, Шепард побывала у Тейна ещё два раза, и, не совладав с собой, спросила, какого черта ему можно быть убийцей – и, более того, это одобряемо богами и оправданно – а Кольяту нельзя, на что получила нисколько не удовлетворивший её ответ, что для Кольята это неестественно. Очевидно, естественность и неестественность явлений в сознании Тейна определяли ханары. Лежа в постели поздней ночью, глядя на ленивых рыб в аквариуме, Шепард думала о том, каким он был бы, если бы не их воспитание – и понимала, что живое воображение отказывает, а желание романтики постепенно угасает. Заводить роман с Тейном значило пытаться удовлетворить себя винтовкой, используя его же собственную аналогию. Понимая, что это совершенно не смешно, Шепард долго хихикала в уголок подушки и утешилась, в конце концов, тем, что винтовка, по крайней мере, не испытывает боль. Отказываться от своего намерения она не собиралась – было бы просто обидно, если бы всё прослушанное было совершенно зря. Кольята, они, конечно, остановили. Сидя у себя в каюте, завернувшись в одеяло, Шепард написала ему письмо – «Скажу честно, если бы у меня был такой отец, я бы послала его нахер…» - и долго думала перед тем, как его отправить. Ей хотелось поддержать парня, сказав, что она-то его совершенно не осуждает и полагает, что он был в своем праве, но с другой стороны было неудобно перед Тейном, которому, похоже, всерьез хотелось исправить ошибку перед смертью. В конце концов, она все-таки нажала кнопку, решив, что про важность родственных связей найдется кому сказать и без неё, а вот про самоуважение Кольяту вряд ли много говорили, и перешла на страницу поиска, надеясь узнать, что такое «Сиха». Пришла в себя только к утру, поняв, что почему-то читает про психологические аспекты сотрудничества-симбиоза ханаров и дреллов. Закрыла страницу. Легла спать. С романтикой совершенно не складывалось – только с тем, чтобы желать оказаться рядом с Тейном лет на десять раньше и навешать ему живительных пинков, силой притащив к светлому будущему и осознанию простой истины: человек, который умеет убивать других людей, отлично справится с ролью телохранителя или инструктора по борьбе. Вовсе не обязательно так держаться за единственную функцию. Сидя следующим вечером в отсеке жизнеобеспечения, Шепард понимала, что медленно закипает. Характер у неё всегда был взрывным – не смотря на железобетонные принципы, она лучше уживалась с кроганами, чем с любой другой расой галактики, и не гнушалась рукоприкладства. В третий раз выслушав первое воспоминание об Ирике – уже на этом момент хотелось завопить «Тейн, я уже хорошо помню, хватит!» - и вместе с Тейном проследив за последовавшими событиями, она поняла, что сейчас не выдержит, и с громким стуком поставила стаканчик с кофе на стол. - То есть, большую часть жизни ты провел, не приходя в сознание, - подытожила она. – Сначала убивал, потому что ханары так сказали, потом убивал, потому что ханары только этому и учили, потом убивал, потому что месть, а теперь убиваешь, потому что я сказала, что с Коллекционерами нужно что-то делать. Романтический шаблон затрещал окончательно – в него вписывались тихие посиделки за кофе по вечерам, взаимопомощь на заданиях и «Я ни с кем об этом никогда не разговаривал», с горем пополам вписывалось тихое внимание Шепард и её внутреннее возмущение, но вот подобного надругательства он уже вынести не мог. Тейн отставил свой кофе – или то, что ему кофе заменяло, Шепард не принюхивалась, давно поняв, что еда инопланетян по большей части та ещё гадость – и наверняка нахмурился бы, если бы твердая чешуя это позволяла. - У тебя вообще были свои желания? Какие-то свои мечты? Интерес к жизни? Или исключительно работа, работа, работа до самой смерти, а Ирика этот паттерн сломала? Пожалуй, это было жестоко и бессмысленно, но Шепард не могла удержаться. - Если тебе угодно, можешь сказать и так. - Шепард, пожалуй, на его месте возмутилась бы, а Тейн только голову склонил, признавая её правоту. – У инструмента не может быть желаний. У винтовки – стремления мечтать. Единственное, чего мне хотелось – безопасности и мира для моих близких. Все, чего мне хочется сейчас – оставить галактику более светлым местом, чем то, которым она была до того, как я в неё пришел. Шепард откинулась на стуле, скрестила руки. Она впервые сталкивалась с таким подходом к жизни, и он ей совершенно не нравился. - Хорошо, а мелкие сиюминутные цели? Поесть особенного вкусного мороженого на Цитадели, купить снайперскую винтовку, которая по характеристикам в два раза превзойдет твою нынешнюю модель? Побывать на каком-нибудь море, прочитать интересную книгу? Этого инструменту тоже не положено? Тейн отвел взгляд, и Шепард напряглась, ожидая, что сейчас его опять прихватит памятью, как поносом, но то ли он удержался, то ли не все воспоминания приводили к неконтролируемому словоизвержению. - Это и было то «пробуждение», которое вызвала во мне Ирика. До неё я практически не различал вкуса еды. Менял оружие, когда этого требовала работа. Солнце было лишь деталью обстановки, которую следовало учитывать. В книгах содержалась информация, которую можно было применить. Она показала мне, что мир существенно больше. - А когда она умерла… - Я вернулся к прежнему состоянию. Шепард собралась было развести руками – что делать с человеком, который фактически не более чем неодушевленный предмет, но тут ей в голову пришла внезапная мысль: - А сихой ты меня назвал потому что… - …это слово значит… - Я знаю, что оно значит, вчера ночью я посмотрела его значение в экстранете. Но это не помогло мне понять, почему ты так меня назвал. Тейн посмотрел ей в глаза – и вот это, черт возьми, практически реанимировало шаблон, таким глубоким и проникновенным получился взгляд – и улыбнулся. То, что большинство рас улыбалось на одном языке, приводило Шепард в восторг ещё тогда, когда она видела даже банальных турианцев исключительно в приключенческих фильмах. - Потому что ты не похожа на обычного человека, сиха. Только вестница Арашу может вести себя так, как ты. Это было приятно. Шепард вытянула под столом ноги, сделав это так, чтобы не прикоснуться к Тейну и ненадолго задумалась. Она не привыкла отступать, и сколько бы всего не просрал Тейн за свою жизнь, это мало что меняло. Можно даже сказать, открывало неограниченное пространство для маневров. - Тогда, на правах сверхъестественного существа, делаю предложение, от которого нельзя отказаться: ты, я, моя каюта и все части фильма про Бласто. Начнем в семь вечера, закончим как получится. Не ожидая возражений – и не собираясь принимать их во внимание – Шепард поднялась. Несмотря на большую скорость перелетов, у них все же было время до прибытия на Иллиум, и она собиралась потратить его с пользой. Тейн только вздохнул, глядя ей в спину. Кажется, в его воображении все должно было пройти совсем не так. Так и пошло дальше – Шепард определяла, чем они должны заниматься, Тейн подчинялся – и романтичные повести все это напоминало довольно отдаленно. Шепард хотела было попробовать вести себя мягче – все эти характерные жесты, фразы, поступки, которые она могла бы вполне достоверно повторить, опираясь на багаж просмотренного – но быстро решила, что это только придаст происходящему оттенок глупого фарса. Вместо этого они просто проводили вместе много времени. Смотрели фильмы – большей частью старые, снятые каждой расой ещё до контакта с чужими – пили кофе по вечерам, тренировались, и Шепард с упорством, достойным лучшего применения, пыталась найти в Тейне те зачатки личности, которые даже полностью утилитарное воспитание не смогло убить. Что тебе нравится? – спрашивала она его, выбирая, что смотреть. – Боевики или триллеры? Что ты предпочтешь, сладкое или соленое? Чью кухню? Расскажи мне о своих заказах, - просила она его, а потом просила рассказать что-нибудь о быте дреллов. В свободное время – большей частью ночами, зарабатывая недосып – предлагала поиграть через экстранет и смотрела на его манеру. Предлагала почитать вслух книги. Невзначай прикасалась к его руке, думая про себя, что наощупь он похож на теплую антикварную сумочку из крокодиловой кожи. Рассказывала о своих мечтах. Вся эта кипучая деятельность приносила удовольствие, хоть в результате у Шепард и оставалось меньше времени на сон. Огорчало только то, что не получалось перевести все это в плоскость романа. Шепард предполагала, что ей нужно для этого сказать что-нибудь правильное, как-то подставиться, показывая, что её интерес не исключительно дружеский, но идей, как это сделать, у неё не было. Когда нужно было кого-то убить, ей не было равных. А вот с выражением чувств (особенно объективно несуществующих) было куда хуже. Под конец, плюнув, Шепард обратилась к Мордину за консультацией по физиологическим вопросам, узнала, что у неё на корабле все это время был фактически бесплатный источник кайфа, обзавелась необходимыми таблетками и перешла в наступление. Про себя она логично предположила, что если у неё нет опыта выражения чувств словами через рот, и это кажется как-то неловко, неправильно и тупо, то с выражением чувств через физиологию всё, напротив, прекрасно. Этим можно было пользоваться. Они собирались посмотреть турианский боевик, старый настолько, что изображенные в нем обычаи должны были показаться дикими обоим, но Шепард выбрала именно этот вечер для кульминационного момента. Окончательный поход на Коллекционеров намечался на ближайшее время, и Шепард полагала, что ещё немного – и у неё может не оказаться возможности. Вместо того, чтобы приглушив свет сесть в свое кресло, как она делала всегда, она села на колени Тейну. Руки его дернулись – Шепард не поняла, то ли он собирался сбросить её, то ли обнять – и на всякий случай перехватила его запястья. Прижалась губами к его губам. Ощущение было странным – кожа была гораздо жестче, чем у человека, она чувствовала себя так, словно целуется с чем-то вроде статуи – и когда его губы мягко раскрылись навстречу, она чуть ли не спрыгнула на пол и не заплясала вокруг с гиканьем. Проверенные временем средства, похоже, сбоев не давали. - Ты уверена? - спросил он, когда они, наконец, закончили поцелуй – у обоих уже не осталось дыхания. – Мне осталось не больше года… «Нашел, блядь, время» - подумала Шепард в ответ, и заткнула его самым простым и надежным способом. Возможно, если бы у неё были более слабые нервы, этой ночью ничего так и не случилось бы, но Шепард была уверена в себе, как танк, и уже отлично свыклась с мыслью о смерти. Про себя она опасалась только, что Тейн скатится в приступ солипсизма в самый неподходящий момент, но этого не произошло – и это было к лучшему, поскольку свою реакцию и степень её разумности Шепард предсказать не бралась. Уже под утро, засыпая, она подумала о том, что называть всех, с кем спишь, по имени воинственного ангела Арашу, это отличный способ не путать имена и не прокалываться при изменах. Потом уткнулась носом в подушку – разгоряченной, лежать в обнимку с дреллом было более чем приятно, но спать в одной постели было бы слишком непривычно для обоих и потому Тейн ушел к себе – и долго беззвучно хихикала, понимая всё собственное мудачество, но скорее радуясь ему, чем себя за него порицая. И после этого все перешло именно в ту плоскость, которую Шепард хотела получить изначально. В плоскость словно бы нечаянных прикосновений, тайных внезапных поцелуев, восхищенных взглядов, откровенного флирта, поздних посиделок, уютных разговоров и прочего романтического антуража. К её удивлению, в этом Тейн оказался великолепен – Шепард предполагала, что сказывается вклад Ирики, потому что представить ханаров, объясняющих воспитаннику, какие слова выбрать и что купить, чтобы показать свое внимание, у Шепард не получалось. Неожиданно увлеченная этой мыслью, она даже потратила несколько вечеров на чтение статей про брачные обряды огромных медуз и узнала много интересного: про то, что у ханаров существуют ритуальные танцы, выглядящие завораживающе-странно, что у них есть традиция формировать между двумя влюбленными особый язык из мерцаний и движений щупалец, что на начальных стадиях эволюции у них присутствовала стадия полипа, характерная для земных медуз, но к тому времени, когда у расы появился разум, размножение стало более традиционным, половым. Увлеченная, она рассказывала обо всем этом Тейну, который покорно слушал и только иногда вносил коррективы, показывая, что авторы статей не во всем компетентны. Иногда Шепард казалось, что ему вообще все равно, о чем она рассказывает – он скорее любовался её активной жестикуляцией, чем по-настоящему увлекался вместе с ней. По крайней мере, она выяснила, что ему нравится соленое, что фильмы он предпочитает со сложным и увлекательным сюжетом, что ему не нравятся боевики из-за их вопиющей сказочности, и что читать книгу вслух он может не только с датпада, но и по памяти. И что иметь постоянного партнера нравится уже ей. Его можно было научить всему, что мальчик-из-бара шансов узнать не имел, с ним можно было трахаться не только во время коротких увольнительных (которых у неё в последнее время все равно не было из-за избыточной полноты жизни) и, конечно, он был доступен для любого сумасбродства. Когда Коллекционеры напали на «Нормадию» и насыщенная, но спокойная жизнь очевидно кончилась, Шепард почти жалела об этом – настолько сильно, насколько позволял её характер и бушующее внутри желание лично оторвать Предвестнику голову, насадить её на пику и как-нибудь закрепить на внешней броне корабля. Позже она пожалела сильнее и о другом – о собственном неумении подобрать правильные слова. Когда нужно было воодушевить солдат, она могла импровизировать так, что даже трусы и дезертиры вставали и шли в атаку. Когда ей пришлось иметь дело с чужим страхом, который нельзя было просто расстрелять из винтовки, она осознала, что понятия не имеет, о чем говорить. Более того, понятия не имеет, почему вообще должна что-то говорить. В целом, это было даже и неплохо: своевременного объятия хватило. Уже потом, когда они лежали, обнявшись, и Тейн прятал лицо у её голого плеча, Шепард вдруг начала говорить о том, как однажды ей прострелили легкое, и как остро, как полно она ощутила, впервые вырвавшись из черного «нигде» наркоза, что хочет жить. Что хочет ещё раз увидеть Цитадель. Что хочет искупаться в море. Что хочет дослужиться до генерала и вставить пистонов всем, кто полагает, что ксенофобия принесет человечеству счастье. Она не проводила параллелей, просто говорила в тишину, зная, что Тейн не спит. Ей нечем было его утешить, но завтра все они могли умереть, и хотелось, чтобы он шел в бой с легким сердцем. Про себя Шепард чувствовала себя виноватой – она разбила его покой, она выудила из его тихого принятия смерти, и все это даже не потому, что ей жизнь без него была не мила, а потому что ей захотелось. - Прости, - сказала она наконец после долгой неуютной паузы. – Я не знала, что делаю. Тейн приподнялся на локте. В сумраке его глаза казались абсолютно черными – тонкая полоска радужки, едва заметная даже на ярком солнце, в таком освещении терялась полностью. - Дело не в том, что ты делала или нет. Дело в том, какая ты, - он отвел с её лица прядь волос – жест был таким бережным, словно он боялся разбить её. – Мне достаточно было просто быть рядом, чтобы проснуться. Шепард было скучно настолько, что она лежала в кресле вниз головой, закинув ноги на спинку, и любовалась перевернутым миром через панорамное окно. В комнате было жарко – она специально настроила контроль климата так, чтобы создать у себя ощущение пустыни – на датпаде проигрывалась смесь звуков: шелест песка, завывания ветра, редкий шорох хвоста пробегающей ящерицы. Протянув руку, Шепард взяла стоящий тут же стакан с соком, отпила. Ощущение было очень странным из-за позы, но все равно приятным – питье было ледяным. Сдаваться Альянсу явно было не самой разумной её идеей. Вместо того, чтобы оказать ей хоть какую-то помощь, её просто посадили под домашний арест, снабдили коллекцией фильмов и книг, четырехразовым питанием и Вегой, намертво отрубив связь. Пометавшись первые дни – стены до сих пор хранили следы от биотики – Шепард смирилась и стала скучать со вкусом, устраивая себе по настроению то пустыню, то снежные сугробы, то море, то лес. Кондиционер обеспечивал температуру, датпад воспроизводил звуки, ароматическая система исправно генерировала соль, хвою, прокаленный солнцем песок. Это позволяло не свихнуться окончательно – привыкнув к смене мест, Шепард боялась, что через несколько недель оседлой жизни в одном помещении у неё начнутся панические атаки от клаустрофобии. Единственное, что удручало её ещё больше – отсутствие связи с командой. Она и не предполагала, что успела настолько к ним привыкнуть. Настолько к ним привязаться. Даже к Миранде, которая первые недели две вызывала у Шепард исключительно желание запереть её в каюте и никуда больше не выпускать. Даже к Заиду, которого она чуть не убила своими же руками за нарушение субординации и попытки предъявлять претензии командиру. Что уж говорить об остальных. Лежа на кресле, чувствуя, как стекают от висков к волосам капельки пота, Шепард понимала, что недооценивала свою душевную организацию, считая себя человеком, на сильные привязанности не способным. Ей не хватало Легиона, Мордина, Гранта. Не хватало Гарруса и Джокера. Ей настолько сильно не хватало Тейна, что признаваться в этом даже самой себе было неприятно. Без него ей было не с кем поговорить, не с кем переспать и не об кого охладиться, устроив филиал пустыни. Шепард протянула ту руку, что не была занята стаканом, взяла датпад и принялась перечитывать последнее свое к Тейну письмо. То самое, которое она начала словами «Сраные мудоебки без мозгов!» и которое, конечно же, не было отправлено. Выбравшись из-под ареста, она рассчитывала отослать все письма разом, и уже предвкушала длину ответа, который Тейну придется написать. Эта мысль тоже помогала не свихнуться. Возможно, даже сильнее, чем забавы с кондиционером. В романах все было совсем не так. Они начинались с иного, иначе развивались, следовали другим законам и к началу войны со Жнецами перестали нравится Шепард окончательно. Она удалила всю свою обширную коллекцию мелодрам, стерла все книжки и загрузила на их место научно-популярные телешоу, рассказывающие о быте разных рас, об их обычаях и нюансах их физиологии. Просматривая их вечерами, Шепард испытывала странное ощущение уюта – галактика словно бы смыкалась вокруг неё, у существования органиков появлялся некий смысл и тонкие нити параллелей стягивали весь жизненный хаос воедино. Похожее ощущение посетило её на Цитадели, когда она впервые после своего заточения прошла по тонкому мостику над озером, встретила огромного элкора и подслушала несколько разговоров, которые не предназначались для её ушей. В тот раз она ещё долго стояла за спиной у Тейна, растягивая момент предвкушения, и поцеловала его сразу же, как только он обернулся, даже не дав себя толком узнать.

***

Получив письмо с Цитадели, в котором Тейн сообщает об экспериментальном курсе терапии, на который его записал Кольят, Шепард уходит в свою каюту, падает спиной на кровать и тихо плачет от облегчения.