***
Было начало сентября – а когда ещё спеют яблоки, скажете вы, хотя в этом чёртовом городе в этом чёртовом штате всё не как у людей. Когда Эмма увидела её, всё и правда шло не туда и не так. Она привезла домой своего новоявленного сына, к которому не испытывала ничего, кроме жалкого подобия чувства вины и тоскливой зависти – пацан явно как сыр в масле катался, когда у неё самой в его возрасте из имущества имелись разве что синяки на ногах от вереницы бесконечных приёмных семей, да одеялко, в котором её нашли. А Генри, как он представился, был одет в аккуратную рубашку, хорошо пошитые джинсы, тёплое пальтецо явно досталось не с чужого плеча. Видно было, что наряжала его та женщина, у которой он жил и кем бы она ни была, с любовью и заботой. И тем не менее, пацан что-то кричал про Злую Королеву и сказочные истории, и Эмма подумала, пожалуй, что надо было бы вызвать полицию, а самой завалиться на диван с бутылкой пива или чего покрепче, и забыть прошедший день, как страшный сон. Но первое, что она увидела в зыбком свете фонаря на Миффлин-стрит, были огромные глаза – отчаянные, тёмные и испуганные, и дорожки слёз, и жалко дрожащие губы, как будто их обладательницу долго хлестал по щекам любимый пьяный муж, а ведь так оно фактически и было, только не по щекам, и не муж, и не пьяный. Она вцепилась в пацана, как в спасательный круг, а он вырвался, и крикнув что-то едкое и злое, столкнул мать в пучину отчаяния – и убежал. Настоящую мать, не её, Эмму. А Эмма осталась стоять на крыльце, растерянно улыбаясь под взглядом своего персонального надзирателя, и попутно отмечала: вот пушистый завиток волос упал на щёку, вот пухлые губы приоткрылись – и снова сжались, будто боясь выдать лишнее, вот тонкие пальцы сомкнулись в кулаки, явно собираясь драться с ней, с Эммой. А может, и от волнения, кто его знает. Эмма никогда толком не разбиралась в людях, даром что могла почти безошибочно определить, врёт ей человек или нет, но вот от тюрьмы её это ничерта не защитило, это точно. Короче, Эмма пялилась на лицо своей прекрасной незнакомки, а та растерянно проводила пацана глазами и воззрилась на Эмму так, словно у той отросли рога и копыта. Эмма думала, что давно разучилась смущаться, но вот поди ж. И под взглядом женщины, у которой на лице будто все мускулы разом закаменели, ей пришлось сконфуженно пародировать радость и выдавливать из себя приветствие, а потом незнакомка предложила выпить сидра, и усмехнулась акульей улыбкой, отнюдь не доброй, и Эмма удивилась в первый раз – как будто вместо беззащитной овечки на поляне перед домом её ожидал троянский конь. И, конечно, пошла – Эмма Свон с детства любила загадки. И подумала, что пацан не так уж неправ. Улицы свято блюли целибат, и было похоже, что всё население этого дурацкого городишки если и не повымерло, то собиралось этим заняться в ближайшую минуту. Не слышалось даже сверчков, а звёзды на опрокинутой чаше неба явно забыли заглянуть сюда, в тишину, густую и вязкую. Эмма следовала за приёмной матерью своего кого? - наверное, сына – по роскошному белоснежному дому, и понимала, что приглашение внутрь явно было рассчитано на то, чтобы выставить её деревенской дурочкой, потрясающе неуклюжей белобрысой идиоткой, не понимающей элементарной разницы между каким-нибудь Шато Газен Помроль допотопного года розлива и ячменным самогоном. И стоило, наверное, развернуться, бросив что-то типа «приятно было познакомиться» или «прощайте», или вовсе ничего не говорить, и всем бы было от этого легче. Но Эмма ступала по блестящему паркету как загипнотизированная, не отводя взгляда от мягко покачивающихся перед ней бёдер. Янтарная жидкость плескалась в её глазах и янтарная жидкость играла в бокале, который она уверенной рукой протянула Эмме. Эмма взяла – пальцы соприкоснулись на мгновение, и это мимолётное касание обожгло почему-то своей неожиданностью. И вот она сидит на пуфике, а в руке у неё яблочный сидр, который она никогда не пила, и у них намечается словесная дуэль с той, кто десять лет разгребала за ней последствия её подросткового кретинизма, так что Эмме вроде как должно быть стыдно, но вот почему-то нет. Она переводила взгляд с глаз женщины – Регина, её зовут Регина – на её губы, но не было в этом ни толики желания, по крайней мере, сейчас. Эмма пыталась из потока слов, скользкого как змея в реке, выцепить хотя бы слово правды. И не могла. Регина вроде как жаловалась на жизнь ей, Эмме, создавала иллюзию откровенности, но главным было вовсе не это, а то, что промелькнуло в ней при встрече – и упоминании книги сказок пацана. Будто кто-то невидимый приоткрыл на мгновение шторку – и захлопнул, не позволяя свету или тьме просочиться вовнутрь. И сердце у Эммы колотилось с удвоенной силой вовсе не из-за неловкости ситуации, и не из-за того, что приёмная мать парня могла сниматься для обложек журналов, и не из-за купола презрения, накрывшего её с момента, как она разлепила пересохшие губы и вытолкнула «Привет», а из-за этой тайны, спрятанной от посторонних, надёжно укрытой от любопытных глаз. Манящей, так и просящейся наружу. И на одно мгновение Эмме захотелось сдёрнуть с этой тайны завесу, оставить её обнажённой и беззащитной – и тайну, и женщину напротив себя. Всего одно мгновение. А потом она овладела собой – и её выставили. Прямо и без экивоков. Уходя, она чувствовала потерянный взгляд пацана ей в спину. И довольный – его настоящей матери. Не слышалось даже сверчков, а звёзды на опрокинутой чаше неба блестели как яблочные бока в ярком свете фонаря на Миффлин-стрит. И возможно, ей надо было сбежать от женщины с янтарными глазами ещё тогда.***
В Зачарованном Лесу не было никаких психоаналитиков с именами победителей драконов, но если бы Регина могла сейчас вспомнить о них, то поразилась бы тому, как сильно сплелись сейчас в ней Танатос и Эрос - хотеть раствориться в объятиях своей собственной смерти; впрочем, ей на роду суждено было играть с огнём, и глупое сердце, звенящее в ушах тяжело и быстро, тому свидетель. Вот она и заберёт у тебя всё, твоего сына, твой город, твою жизнь; но когда Эмма впервые касается её, открыто и беспощадно, Регина замирает. Она не может пошевелиться, лишь стоит неподвижно, и Эмма ловит её дыхание, прежде чем вдохнуть в неё жизнь своими губами. И тогда в голове у Регины не остаётся никаких мыслей, только Эмма, желанная и манящая, сильная и единственная, и она выдыхает: "Эмма...", прежде чем скользнуть руками по её плечам, притягивая к себе. Эмма горячая, будто вылеплена из света, а она соткана из темноты, и когда руки Эммы обхватывают её, она чувствует, что её создают заново, она словно умирает и рождается сотни и тысячи раз здесь, на этом крыльце с белым штакетником и трелями сверчков. От Эммы пахнет корицей, и бензином, и немного ненавистью, но последнее она переживёт - если переживёт, понимает Регина, и наконец-то пытается отстраниться, но Эмма прижимает её к себе - молча и яростно, сильно и нежно, цепляется за неё, как утопающий за соломинку, и Регина задыхается, и кажется, она заранее проиграла в этой дуэли, кажется, их губы высекают искры тут, на крыльце, кажется, она никого и никогда так не желала, как Эмму - здесь и сейчас.***
Когда пацан полез в шахту, погода стояла сухая и безветренная – редчайший случай в этой заднице мира. Эмма, чертыхаясь, явилась на вызов с громом и молниями за спиной, выжимая из несчастного жука все его лошадиные силы, и ещё одну, на всякий случай. Телефон ещё хранил тепло их с Региной разговора, который был отнюдь не тёплым. Она завезла пацана после встречи в офис мадам мэра и думать о нём забыла, пока не протрубил первый ангел и не прогремела трель телефонного звонка. Эмма выставила боевой щит, готовясь отражать удары по сотовой связи, но опустила его, как только поняла, что Регина, невозможная и неуязвимая, сильная и саркастичная, напугана – нет, она в панике. Было что-то обезоруживающее в том, как она не сумела скрыть слабость перед своим главным врагом, или не захотела, или просто забыла о том, кем ей приходится Эмма, хотя возможно ли такое, скорее Земля налетит на небесную ось. Путаясь взглядом в мешанине жёлтых комбинезонов спасателей, пыльных серых валунов и нелепо длинных ног Руби на фоне стального скелета подъёмника, Эмма выискивала одну-единственную фигурку в чёрном, и нашла, в самом глазу шторма, собранную и деловитую, с идеальной укладкой и макияжем. Безусловно испуганную, но без того ужаса, который послышался ей по телефону. И это почему-то задело Эмму, как будто она примчалась сейчас на помощь не только сыну, но и Регине, которая в её услугах совершенно не нуждалась. Обида, которую Эмма пыталась выплюнуть, всё толкалась изнутри, пока Регина спокойным командным тоном отдавала распоряжения, словно она по-прежнему мадам мэр у себя в кабинете, или, скорее, лама в буддийском монастыре. И длилось это до тех пор, пока Земля действительно не налетела на небесную ось – до первого толчка. Когда поверхность ушла из-под ног, проход полузаваленной шахты ощерил серые каменные зубы, а под ногами будто заворочался в земных нетрях гигантский ёж, Регина рванулась с места, и с криками «Стоп! Стоп! Сейчас всё рухнет!», - помчалась к штольне. «Я пытаюсь его спасти!» - завопила Эмма, бросившись ей наперерез. – «Зачем он вообще туда полез, не потому ли, что пытается что-то вам доказать?!». Она знала, что бьёт ниже пояса, но это был единственный способ заставить обезумевшую Регину остановиться и не получить камнем с неба по великолепно уложенной макушке. В Эмме смешалось сейчас всё: страх за полунезнакомого, но такого беззащитного в своей трогательной откровенности сына, ревность к его идеальной второй матери и жгучее желание причинить боль этой красивой женщине, сделать хоть что-то, чтобы стереть вечную маску невозмутимой злобы с совершенного лица. «Кончай читать мне мораль, он задыхается!» - крикнула ей Регина, и это был первый раз, когда в ней прорезалось что-то человеческое, маска треснула пополам, черты лица исказились яростью и надломленным бессилием. Эмма, прикусив губу, глядела ей вслед, было странно видеть её, обычно такую сильную, раздавленной, тонкие плечи, обтянутые чёрным джемпером, вздрагивали, как под неподъёмной ношей. А потом земля ушла из-под ног во второй раз под трубные звуки второго ангела, и Эмма первая рванула к чёрному рту бывшей шахты, попирая вероломную поверхность ногами, сильно и уверенно, и через секунду в туманном пылевом облике никого не было видно – только алое пятно кожаной куртки. Маленькое зарево надежды, исчезающее в молочно-белом мираже, и Регина сама не сознавала, как она закусила губу, глядя на то место, где скрылась белобрысая идиотка, пока та не появилась и не сообщила, что их смысл жизни останется похороненным в каменном мешке. И тогда Регина кинулась к спасателям, и никто не мог дать ей внятного ответа, что же теперь будет, и Эмма, успокаивая – Эмма успокаивала её! - схватила её за руку чуть повыше локтя, и почему-то от её прикосновения слёзы прорвали плотину и ринулись вниз по щекам, незваные и непрошеные. Вот тогда-то Эмма придумала использовать пса. И если бы в этом унылом мире были феи-крёстные – настоящие феи-крёстные, а не та ханжеская благочестивая компания, которая сейчас лепила свечи в монастыре – Регина бы приписала это чудо им. Но никаких фей поблизости не наблюдалось, тем более, Регине они по статусу положены не были. Настоящим чудом была сейчас Эмма, живая и тёплая, никогда не унывающая и не сдающаяся Эмма, Эмма, щедро бросающая другим лучи своей силы, как маленькое солнце. Но где-то там в ледяном земляном чреве был её мальчик. И лучей солнца было недостаточно, чтобы вскрыть гнойник каменной плоти и спасти его оттуда. - Спускайте меня, - рванулась Регина к спасателям, пытаясь казаться спокойной. Она и была спокойной, истерически спокойной, она готова была отдать свою жизнь за него – без колебаний и сомнений, она могла бы хоть душу вытрясти из хромого чёрта, но только в этом мире всё не работало. - Ну уж нет, - встала прямо перед ней живой стеной Эмма, - пойду я. - Он мой сын, - возразила Регина. Взъерошенная Эмма глянула на неё устало: – И мой тоже. И добавила мягко, словно бы извиняясь: - Сколько лет вы просидели в офисе? Я поспортивнее. И вот тогда Регина не выдержала. Она рванулась к Эмме, смотря прямо на неё, не отводя глаз. А Эмма, в свою очередь, неотрывно изучала лицо Регины, переводя взгляд то на её глаза, то на губы, на глаза – и снова на губы. И время остановилось, схлопнулось в ловушку, не осталось ничего, ни криков, ни содрогания преисподней под ногами, ни ненужных лиц вокруг. Только Эмма, и Регина, и общий сын, и общая ненависть. И общее дыхание, которое перемешалось сейчас, когда они стояли так бесконечно близко друг к другу, протяни руку – и возьми, ищите да обрящете, стучите и откроют вам. Прах к праху, губы к губам, и если существовала бы в мире сила, способная перевернуть Вселенную, то это был бы их поцелуй. Только закрыть глаза и прижаться к ней, почувствовать сладость губ, огонь рта, скользнуть внутрь, изучая все изгибы и припухлости, сначала нежно, затем сильнее, сильнее, сминая её рот своим, оставляя клеймо, моя, моя, моя. Ничего этого не было. Было бесконечно близко и бесконечно далеко. Третий ангел дул в трубу, Вселенная продолжала вращаться, где-то над их головой умирали созвездия, нетронутые, и никто их не спас. - Верни мне его, - прошептала Регина, и это было всё, что она могла сейчас сказать. Высшая точка её доверия, как будто она позволила Эмме дотронуться до её сердца – всего на минуту. И может, именно тогда яблочным зёрнышком в ней проклюнулось чувство, которого нельзя было допустить.***
Губы у Эммы мягкие и тёплые, но поцелуй совсем не нежный, он яростный и жёсткий, её руки пробегают по плечам Регины, спускаются вниз по спине и прижимают к себе, сразу больше, жёстче, быстрее, сердце колотится как бешеное и готово проломить грудную клетку. Регина только вцепляется в Эмму сильнее – не отпускай! – и тянется за ней, вся отдаётся, раскрывается в поцелуе, когда Эмма пытается отстраниться, чтобы вдохнуть, она сжимает её с такой силой, что белеют пальцы, будут синяки – плевать. Это всё конечно, бесконечно конечно, бомба включена, триггер запущен, отсчёт пошёл и скоро её никто не спасёт, и она фактически в объятиях у своей погибели, Регина запрещает себе об этом забывать, но последний голос разума заглушается горячей волной – на этот раз Эмма нежна, губы дрожат и касание языка лёгкое-лёгкое, как пёрышко. Руки, горячее огня, сталкиваются, пока они изучают друг друга, дрожащие пальцы никак не могут поверить. Регина растекается медовой негой под чужими ладонями, пока Эмма губами очерчивает её подбородок, скулы, ресницы – такие длинные, что на щеках от них пляшет трепещущая тень, крохотную родинку возле уха, бьющуюся жилку на шее. Регина закусывает губу и зарывается пальцами в её волосы, притягивая к себе упрямую голову Эммы, пробует их мягкость, они на ощупь как лучи лунного света и шёлк, и Регина не успевает на себя разозлиться за такое нелепое сравнение, потому что она всегда это знала, наверное, до того, как встретила Спасителя, до того, как родилась. Поэтому она так сильно испугалась тогда, при первой встрече – не того, что проклятие падёт, не того, что у неё заберут сына, не смерти – она никогда не боялась умереть, но смерть была слишком жалкой соперницей – того, что всё это сделает именно она. Потерять всё из-за проклятой дочери Белоснежки, какая пошлость, думает Регина, и цепляется в Эмму ещё сильнее, и ищет губами её губы, так сладко, а на крыльце сливаются в одну их тени – не разорвать.***
Вначале было слово, и слово было сказано, как в той дурацкой книге Генри, где Регина была не похожа сама на себя, где для того, чтобы узнать всё её прошлое, достаточно было перевернуть страницу, а нарисованные человеческие сердца весело блестели типографским лаком. Она сама пришла к Арчи, чтобы записать ещё одну строку в летопись своей жизни – а если получится, то и несколько, а может, и ни одной. В Сторибруке шёл дождь, она бы предпочла грозу, молнии и хляби небесные, но это был дождь, обычный и серый, и он залил ей туфли, пока она расталкивала грудью спрессованный воздух, спеша войти внутрь. - Я всё время думаю об одном человеке, - нехотя призналась Регина, вытянувшись на кожаном диване, - никак не могу выкинуть её из головы. Мне кажется, что в последний раз такое у меня было давно, очень давно и не здесь. Что можно с этим сделать? Была бы она дома, в Зачарованном Лесу – о, она бы сделала! На худой конец выпила бы зелье памяти и дело с концом, Злая Королева всегда получает свой счастливый конец. Или заставила бы выпить Спасителя – так, что та бы и имя своё забыла, и не стало бы никакого Спасителя, не стало бы второй матери Генри, а была бы просто Эмма, и можно было бы не бояться, что у тебя отнимут сына, отнимут город, отнимут жизнь… Что можно с этим сделать? Арчи хлопал рыжими ресницами, суетливо улыбался. Чего он такой дёрганый, мрачно подумала Регина. Может, потому, что в этой жизни он не стал сверчком? - Простите, может, мне послышалось… вы сказали, её? - Что? – вскинулась Регина, будто сжатая тугая пружина расправилась внутри и толкнула в сердце – вперёд, вперёд! – У вас плохо со слухом? Конечно, я сказала «его». - Э-э, - замешкался Арчи, - простите, Регина, я вас не так понял… - А ведь понимать людей – ваша обязанность, - угрожающе сообщила Регина, не отводя презрительного взгляда от лже-Сверчка. Тот пытался поправить очки, за стёклами которых его и так большие глаза выглядели просто огромными и раздражающе мудрыми, как у больной черепахи. – И помните: я здесь только ради сына, поэтому не намерена больше выслушивать от вас ценные сведения о том, что у вас слуховые галлюцинации. В конце концов, кто из нас психиатр? А в ушах вибрировал тонкий комариный писк. Глупый старый диван, на котором она сидит. Глупые ходики отсчитывают время: тик-так. Глупое сердце, почему ты всё время боишься? - Расскажите мне о нём, - не очень-то ловко сменил тему Арчи, раскрыл кожаную папку и зачем-то постучал по ней пальцами. – О том, кто вас раздражает. - О нём… - начала Регина и замолчала, собираясь с мыслями. – Ну что ж, о нём… Он отвратительный, несносный, выводит меня из себя, невыносимый нахал и хам. Его вообще не должно тут быть! Он лезет к моему сыну, разрушает мой город и отбирает всё, что мне дорого! Никто не понимает, кто он, а я понимаю, и это меня убивает. Она замолчала, с подозрением глядя на лже-Сверчка. Кажется, тот почувствовал, как она сверлит его глазами, так как оторвался от окна и кивнул: - Пожалуйста, продолжайте. - Да, о не… да, конечно, о нём. Мне кажется, что с приездом его в город у моего сына начались обострения его навязчивых фантазий. Он отдаляется от меня, только и бредит встречами с не… ним. Он не расстаётся с этой дурацкой книгой. Он… - Постойте, Регина, - мягко перебил её Арчи, - речь сейчас не о вашем сыне, а о вас. Помимо дурного влияния, что ещё вам не нравится? Возможно, раздражает? - Раздражает? – переспросила Регина. – Да я его ненавижу! Ненавижу эти идиотские джинсы, которые оннн… он носит – какая безвкусица! Ненавижу чёртову куртку, которая постоянно маячит у меня перед глазами! Ненавижу его пародию на транспорт – жду не дождусь, когда этот гроб на колёсиках разлетится от того, что слишком резко наехал на кочку! Ненавижу, что он постоянно суёт нос в мои дела! Ненавижу его за то, что он поднял руку на мою я… на то, что мне дорого! Ненавижу его за то, что в этот момент мне хотелось его… - она запнулась. Арчи сочувственно молчал, лишь ходики на стенке отбивали время: тик-так. Тик-так, тик-так, признавайся, что ты хотела сделать под яблоней с тем-кого-нельзя-называть. - Убить! – выплюнула со злостью Регина. – Ненавижу за то, что я постоянно думаю о нём, что я не могу выкинуть его из головы. У меня навязчивые фантазии ненормальнее, чем у моего сына. – Она гневно сощурила глаза. - И если вы проболтаетесь кому-то, мистер Хоппер, считайте, что вы больше не живёте… в моем городе. Арчи покачал головой, рыжей, как кудри овечек из книг, которые так любил читать крохотный Генри. - Ну что вы, Регина… Я психотерапевт, и это моя работа: хранить чужие секреты. Кстати, - он улыбнулся сочувствующе, и Регине прямо-таки захотелось съездить ему по лицу, - а неужели у объекта вашей ненависти только плохие стороны? Попробуйте найти хотя бы пару черт, которые вам в нём нравятся. Я понимаю, что это сложно… но хотя бы пару. Или просто опишите его… только спокойно. Просто как человека. Регина со злостью уставилась на него. Да проклятый Сверчок сам окончательно из ума выжил! - У него нет никаких хороших черт. Я его ненавижу. - Закройте глаза, - попросил зачем-то Арчи. - Вот так… Теперь глубоко вдохните и медленно выдохните. А теперь постарайтесь всё-таки отыскать в человеке, о котором мы говорим, хоть что-то хорошее. Это важно, Регина, - и от его заискивающего тона Регина поморщилась, как от звука ржавого гвоздя, скребущего по стеклу. Она помолчала. Закрыла глаза, чтобы не видеть свидетеля своего падения. Глубоко вздохнула пару раз и заговорила, к своему удивлению, хоть и весьма кислым тоном. - Как ни странно, он находит со всеми общий язык и его все любят. Сама я никогда так не могла, хотя я и не нуждаюсь во всеобщем обожании. Но он… он тоже не нуждается, и это поразительно. Хотя то, что он нравится всем в этом городе, весьма объяснимо – у толпы нет вкуса. Ещё он настолько глуп, что ничего не боится и всегда готов рискнуть собой ради другого. Этого я тоже не понимаю, но он спас жизнь моему сыну… и мне. У не… него невыносимый характер и он единственный во всём городе не боится меня … не то, чтобы я не пыталась… Он никогда не думает, прежде чем что-то делать – весь в своих идиотов-родителей – но тем не менее, всегда поступает до смешного правильно, и это невыносимо раздражает. Мне нравится, когда мы ругаемся – он осмеливается мне возражать, хоть и весьма жалко, и я чувствую себя такой живой, чего не было уже тысячу лет. Ещё он неплохо смотрелся в той самой серой блу… рубашке, хотя вряд ли это можно отнести к его немногочисленным достоинствам. Мне нравится, что он высокий – выше меня… и ещё у не… него довольно красивые руки, которые неплохо выглядят в этой безвкусной пародии на одежду. Ещё у него сильные ноги – даже странно, что он не ездит верхом – и очень, очень светлые глаза. И да, я не знаю, зачем я вам это рассказываю. Надеюсь, вы помните, о том, что… Она выдохлась и осеклась, несмотря на многозначительность этого «что». Сверчок явно не был ни потрясён, ни впечатлён, и время текло сквозь него, сворачиваясь мягкими завитушками на плечах зелёного пиджака. Только очки-черепахи блестели загадочно, и не было для них ни страха, ни боли, ни печали. - Не волнуйтесь, - важно сказал Арчи, явно кичась своей неземной мудростью, - совершенно очевидно, о ком вы говорите. Брови Регины взлетели к затылку, но она тут же презрительно усмехнулась. При любом раскладе сохраняй лицо, этот урок был высечен на её личных скрижалях золотыми буквами. Тик-так. Тик-так. - Вы ведь об… Сейчас она умрёт. Прямо сейчас. -…Августе, не так ли? – довольно протянул сверчок. - Вы весьма проницательны, - язвительно хмыкнула Реджина, чувствуя, как тугая пружина в сердце понемногу начинает распрямляться. Глупой смерти не предвидится. Он не догадался. А значит, всё по-прежнему. Никто не возьмёт штурмом её мягкую уютную крепость, никто не разрушит её владычество в безмолвной обители. Проклятье не рухнет, Генри останется с ней, Принц снова уснёт, а Белоснежка будет баюкать его свой колыбельной в вечной тиши, пока Хромой Чёрт с тысячей имён бесконечно воскрешает свою непогибшую Красавицу. Таинственный Август заберёт шерифа, усадит на мотоцикл позади себя и увезёт из города под риффы Брюса Спрингстина, только золотистые пряди сверкнут в заходящем солнце… - …Что ж, - сказал Арчи, по-прежнему глядя мимо неё в окно, - похоже, та, о ком вы говорили – неплохой, в принципе, человек. - Хм, - не замечая ни ловушки, ни того, что произносит это вслух, кивнула Регина – возможно, даже неплохой.***
Эмма спускается пальцами, скользит руками по плавным изгибам, чертит путь до бедёр, и от её прикосновений на коже Регины загораются огненные искры. Сама Эмма дрожит как от холода, но не от холода, у неё никогда не было дома и знать, что такое остаться, ей не дано, но сейчас она второй раз в жизни хочет просто быть здесь, и первый раз – так отчаянно. Она зарывается рукой в шёлк чёрных волос, оттягивает вниз голову Регины и жадно пробует губами скулы, щёки, чертит дорожку от уха до подбородка, упрямого и нежного, слышит, как потрясённо выдыхает Регина, как яростно вцепляется пальцами в лацканы куртки, и её раздирают на части сразу два чувства – когда хочется взять кого-то жадно и сильно, и одновременно защитить его от собственных порывов, и Эмма отстраняется с мучительным глухим стоном. Но тут же ощущает на щеке прикосновение пальцев Регины, лёгкое-лёгкое, неуловимое в своей нежности касание, и все преграды и запреты смывает волной затопившего её счастья – она действительно тут, прикасается к ней, чувствует её, и в груди как будто раскрывает свои крылья огромное небо, и все запреты становятся совершенно неважными, потому что в её руках желаннейшая из всех дочерей человеческих. Они опять сталкиваются губами, мучительно сладко, и где-то над ними клубятся тучи, грозя потопить весь город в слезах за грехи людские, но ни одной до этого нет дела, и нет важнее сейчас для Эммы манящих губ напротив, и её глаз, тёмных как ночь, и её околдовывающего разум запаха.***
Когда Шляпник с воплем вылетел в окно, чтобы раствориться в обволакивающем лес туманном мареве, а Мэри Маргарет осталась на первом этаже вспоминать, не была ли она в прошлой жизни Пандой Кунг-фу, Эмма сама не зная зачем вернулась в комнату с телескопом. Жуткое пристанище сумасшедшего пугало её – и одновременно зачаровывало, так дети, подвывая от ужаса, свисают с кровати, чтобы заглянуть вниз и попасться в зубы какому-нибудь чудовищу, которое схватит их одним движением чавкающей пасти. Она прикоснулась к оптике на трёхногой подставке почти с отвращением, с удивлением отмечая, как быстро теплеет металл под её пальцами, а затем заглянула в окуляр. Как и следовало ожидать, маньяк навёл оптику прямо на её комнату. Эмма так и знала, но всё равно передёрнулась в омерзении, когда представила, как прыгающие зрачки Джефферсона шарят по ней, мокрый язык облизывает пухлые губы, а кадык на изувеченной шее дёргается как припадочный. Брррр, что за чёрт. Сколько же ещё тайн скрывается в этом искалеченном городишке, пронеслось в голове у Эммы, и она устало вздохнула, но вместо того, чтобы оставить долбаный телескоп в покое, почему-то решила пройтись объективом по улицам. Чувствуя себя при этом Оком Саурона, не меньше. Сторибрук оживал, но это лишь казалось со стороны. Сейчас он просто менял маску – с ночной на дневную. Яблоня у мэрии дрожала под порывом утреннего ветра, беззвучно разевала рот в кафе Бабуля Лукас, пока Руби в участке изучала какие-то бумажки, закинув на стол длинные ноги (Эмма сглотнула). Кутаясь в плащ из одиночества, прошаркал по улице Арчи, и непонятно, кто кого держал на поводке – он далматинца или наоборот. В лавке антиквара Голд запирал какой-то ящик старинным блестящим ключом – будто оставил внутри на отдых ночь, странную и тёмную изнанку города. Всё было предсказуемо и понятно. Эмма повела объективом в сторону. И конечно же, увидела ту, кого ожидала увидеть. Регина сидела на кровати, оттенённая белой каймой простыней, видимо только проснувшись. Бледное сторибрукское солнце ласкало смуглую нежную кожу, и если Эмма хотела ответ на вопрос, всегда ли Регина выглядит обезоруживающе безупречно, то она его получила. Через проклятые линзы были видны даже мельчайшие трещинки на припухших со сна губах; Регина прищурила глаза – в утреннем свете они точь-в-точь повторяли цвет янтарного выдержанного виски – и взглянула в упор на Эмму, казалось, она на расстоянии вытянутой руки, сейчас усмехнётся, одновременно гордо и презрительно – и придвинется ближе. Эмма с испуганным всхлипом рванулась от окуляра. Быстрее, быстрее, пока она не увидела! И остановила себя с жалким смешком. Регина не могла её увидеть, даже если бы захотела – а она бы не хотела, о, в этом Эмма была уверена точно. Не увидела бы, даже если бы обладала той самой магией, о которой постоянно талдычил пацан. Красивая. Красивая, красивая, красивая. Эмма снова дёрнулась, как будто к её лопаткам приставили электрод, нервно закусила губу, хлопнула ресницами. Она не должна была смотреть. Не должна была видеть узкие плечи с нервно выпирающими, беззащитными ключицами. Изгиб талии, плавно переходящий в манящую линию бедёр. Высокую грудь, обрамлённую нежным кружевом, так часто поднимающуюся, как будто Регина знала, что Эмма смотрит, как будто… Стоп. …Как будто хотела, чтобы Эмма на неё смотрела. Эмма помотала головой. Она вспомнила Мэри-Маргарет в камере, жалобно скорчившуюся за решёткой. Представила мёртвую Кэтрин Нолан, безвольно обмякшую, с разодранной грудной клеткой и проломанными рёбрами. Вообразила Генри, вжимающего голову в плечи, глотающего слёзы, когда его приёмная мать отбирала у него то, что он любил. Которая у всех отбирала то, что они любили. Это помогло. Хотя бы на время. Эмма нашла в себе силы разжать непослушные пальцы и оторвать их от телескопа. Нашла в себе силы сделать три шага по направлению к двери, и затем, словно очнувшись, броситься прочь из страшной комнаты, впечатывая каблуками сапог в паркет всю свою злость – на себя, на неё, на дурацкое стечение обстоятельств, которое привело её сюда. И которое заставило её хотеть злейшего врага. Спускаясь на испуганный зов Мэри-Маргарет, Эмма уже знала, что надерётся сегодня до чёртиков.***
Когда Эмма вталкивает её в дом и дверь за ними мягко захлопывается, Регина вздрагивает, как от удара. Они до сих пор прижаты друг к другу, переплетены, срослись за какой-то миг, проросли друг в друга, враг во врага, когда всё перевернулось с ног на голову, и вот они не Шериф Свон и Мадам Мэр, не Спаситель и Злая Королева, не соперницы, готовые рвать друг друга на части за каждый вздох, а любовники, которые сплетаются в объятиях так безнадёжно и отчаянно, но если для Регины это - конец, то для Эммы лишь начало, и бесконечность, и точка опоры, всё в одном. И она переворачивает землю Регины - мурашки, ползущие по её коже из-за чужого дыхания выбивают у неё из-под ног всех слонов и черепах, и она сама не понимает, как умудряется обвить ногами бёдра Эммы и притянуть её к себе, близко, близко, ещё ближе. Пальцы на плечах Эммы чертят древние заповеди, и где-то там растекаются слова "любовь", и "смерть", и "не возжелай", и "не отпускай меня", и Эмма разрывает очередной поцелуй - такой нежный, что это больно, и дрожащими пальцами обрывает пуговицы кипенно-белой пены её рубашки, а Регина, вместо того, чтобы её отстранить, стонет, и подаётся, и хватает нетерпеливо её ладонь, опуская на нежное полукружие груди, и выгибается, когда пальцы Эммы, отогнув кружево, начинают посылать огненные спирали вверх, к горлу, и вниз - там, где Регина жаждет её сильнее всего.***
Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. А было так: Регина никогда не думала, что попадёт в такое дурацкое стечение обстоятельств, но, по-видимому, обстоятельства считали иначе. А начиналось всё, тем временем, вполне себе неплохо. С утра она пришла к Бабуле, заказала салат и кофе, и развернула «Сторибрукское зеркало»: нет ничего приятнее, чем посидеть в тишине, наслаждаясь ароматом свежеобжареных зёрен и шелестом страниц. И даже злобная физиономия шерифа напротив с усами от какао не портила впечатление от утра: Регина придвинула поближе стул, изобразила нарочитую невинность, и уткнулась с язвительной ухмылкой в газету. Впрочем, бледность и круги под глазами проклятого Спасителя она отметила. И то, как тяжело и с нехорошим прищуром в глазах Эмма уставилась на её коленки под клетчатой сенью скатерти. Где-то по спине пробежал колючий холодок, что лишь добавило улыбке Регины блистательности, впрочем, завтракать перехотелось, и она наскоро допила кофе. Покидая закусочную, она не сомневалась: Эмма пристально проводила её взглядом, и это почему-то раззадорило её и взбесило одновременно. В итоге она выместила своё раздражение на секретарше и на Сидни, который невовремя засунул верблюжью физиономию к ней в кабинет, а затем сорвалась и укатила прямо по направлению к городской черте – посмотреть, как ведётся строительство детского городка. Она мягко хлопнула дверью «Мерседеса» - единственного существа в этом проклятом городе, которому она доверяла, повернула ключ зажигания и растворилась в туманной дымке беспокойства, оставляя за собой шлейф из неясных предчувствий. По ветровому стеклу ударили первые свинцовые капли. Регина не знала, входило ли в её проклятие бонусом плохая погода, но в отличие от Зачарованного Леса, где всегда царило солнечное безветрие, ясный полдень в Сторибруке был весьма редким гостем. Небо придавливало жителей к земле и не давало вдохнуть свободно, когда в её воспоминаниях солнечные лучи звенели между кронами вековых сосен и ветер гонял прошитые светом паруса облаков. И Регина почему-то почувствовала себя совсем молодой и свободной, и отвлеклась от постоянных мыслей о проклятом Спасителе, и... Её тряхнуло. Не так, как если бы Свон на неё смотрела, а в самом что ни на есть буквальном смысле - Мерседес влетел в яму после недавнего ливня, когда ручьи вышли из берегов. Раздался скрежет и на приборной панели жалобно замигал огонёк аварийного сигнала. Расстроенная донельзя Регина схватила телефон и набрала номер полицейского участка. Как назло, первой взяла трубку Эмма. Именно запыхавшийся голос шерифа возвестил ей: - Сторибрукский отдел полиции слушает вас! Регину снова залило раздражение. Однако она постаралась говорить с ненавистным Спасителем как можно более сухо и по существу, чёрт бы её побрал. - Здравствуйте, шериф. Моя машина сломалась на дороге 77, между стройкой детской площадки и поворотом в город. - Отлично, - сразу же отреагировала Эмма, - сейчас выезжаю. - Я бы хотела вызвать эвакуатор, - злобно прошипела Регина. Только шерифа с её разваливающимся на ходу «Жуком» ей и не хватало. - Хм, - раздался в трубке весёлый голос Эммы, - дайте подумать. Сдаётся мне, что наш эвакуатор уже неделю в ремонте. Да, точно, Майкл Тиллман говорил, что ему нужна как минимум ещё неделя. Вы подождёте ещё неделю на месте? - Пришлите патрульных! – уже не сдерживаясь, рявкнула Регина. – Перестаньте валять дурака, Свон, ваши жалкие попытки острить неуместны. - Хмм, - опять донеслось из трубки, - дайте подумать. Руби на вызове, а очереди из желающих помочь вам, мадам мэр, я что-то не вижу. Так что придётся вам как-нибудь потерпеть меня. Ждите, я уже выезжаю. Регина представила себе дребезжание жёлтой колымаги и застонала про себя. Поистине, белобрысый шериф собственными руками приближала свою смерть. Вернее, собственными колёсами, но это, решила Регина, не столь существенно. Она рассеянно вертела цепочку с кольцом на шее, сидя в машине, и думала, почему она не пошла более простым путём и не набрала, например, Сидни, но потянувшись за телефоном, увидела в зеркало заднего вида яркую неуклюжую машинку. У Эммы действительно была чудная способность появляться в самый подходящий - или неподходящий момент. Регина думала об этом, пока Эмма, спокойно и уверено, обследовала капот и пробовала переключать передачи. - Ну и что скажете? - насмешливо спросила Регина. - Нашли поломку? Само зрелище красной куртки шерифа в её "Мерседесе" - последнем бастионе её защиты - вызывало желание сбежать, и непонятно было, с Эммой ли или без неё. Поэтому Регина в основном смотрела не на шерифа, а на яблоко, невесть как завалившееся в бардачок и вызывающе выпятившее круглые бока. - Сломалась коробка передач, - ответила почему-то виновато Эмма. - Мне жаль, мадам мэр, но на сегодня ваша поездка окончена. - Почему-то с вашим приездом на меня продолжают сваливаться неприятности, мисс Свон, - хмыкнула Регина. Эмма вскинулась: - Вам, разумеется, трудно в это поверить, мадам мэр, но автомобиль, вообще-то, технически сложное устройство, для которого свойственно выходить из строя. - Для вашего - вполне вероятно, - заявила Регина. - А для моего - нет. А теперь будьте добры, отбуксируйте мою машину до города. Эмма посмотрела на неё как на слабоумную: - Не хочу вас разочаровать, мадам мэр, но авто с автоматической коробкой передач буксировать нельзя, это всем известно. - Уж не хотите ли вы, мисс Свон, сказать, что... - Увы, но вам придётся доехать до Сторибрука на "Жуке", - Эмма улыбнулась. - Боитесь испачкать коленки? - Я никогда не сяду в эту рухлядь, - презрительно поморщилась Регина. - Значит, вы остаётесь тут, - Эмма равнодушно отлепила от капота приставший жёлтый лист. – Найдут вас, в лучшем случае, к воскресенью. Я не собираюсь высылать за вами спасательную экспедицию, у полиции и так хватает дел. Регина вспыхнула: - Как вы разговариваете с начальством, мисс Свон? Ещё одно слово – и вы не увидите ни прибавки к заработной плате, ни моего сына! - Нашего, - перебила её Эмма, – нашего сына. - Он не ваш сын, - гневно процедила Регина и наклонилась к ней на расстояние вытянутой руки, готовая в любой момент вскинуться и ужалить, - в этом городе вообще нет ничего вашего! - Уверены? - с усмешкой парировала Эмма, придвигаясь поближе с нехорошим огоньком в глазах. Регина собиралась сказать ей что-то язвительное и колкое, но так и застыла, глядя на её губы. Эмма обошла её и села на водительское место: - Садитесь, мадам мэр. Иначе вам придётся идти до вашего офиса пешком, и вы заболеете… а все обрадуются. - Не забывайтесь, шериф, - процедила Регина, и удивляясь сама себе, влезла в «Жука». Мотор бодро чихнул и Эмма резко рванула с места – так, что Регину вжало в спинку сиденья. Она презрительно скривилась, но похоже, Эмму это не впечатлило. За окном мелькал бесконечный лес и смотреть на него Регину не прельщало; этот лес и близко не был похож на тот, что был у неё когда-то. Она украдкой покосилась на профиль шерифа, однако Эмма упорно продолжала пялиться на дорогу уже десять минут кряду и Регину захлестнуло жгучее чувство ненависти, смешанное с презрением к самой себе. Если бы ей предложили сейчас убить Спасителя без последствий - о, она не сомневалась бы! И тут, словно по волшебству, «Жук» взревел, нервно дёрнулся и завяз на дороге - ни дать ни взять великан-невидимка наколол его булавкой в свою коллекцию. Или Земля налетела на небесную ось. - Ч-чёрт! – Эмма повернула ключ в замке зажигания, но результата это не принесло никакого. – Я сейчас. Она открыла крышку капота, скинула куртку и нервно копалась во внутренностях «Жука». Регина, хлопнув дверцей, вышла следом за ней: - Похоже, вы специалист широкого профиля, мисс Свон. Приходилось подрабатывать, чтобы не умереть с голоду? - Рядом с вами ломается второй автомобиль за день, - нахмурилась Эмма, - что-то это да значит. Регина усмехнулась: - Проецируете свои эмоции на машины, мисс Свон? - Помолчите, мадам мэр, - Эмма сердито протёрла руки маслянистой тряпкой. – Если это карбюратор, то похоже, мы застряли тут надолго, и... - Я не сомневалась в вашей компетентности, - насмешливо оборвала ей Регина, сверкнув глазами – это из той же оперы, что и ваше призвание к материнству, шериф. Судя по возмущённому сопению, сарказм Эмма уловила. Однако отвечать на это ничего не стала, сосредоточенно продолжая расковыривать нутро жёлтого автомобиля. Дождь прекратился и ветер качал тёмные верхушки сосен, пробираясь под воротник пальто и холодными пальцами трогая шею. Наконец-то в прореху неба выглянуло солнце - слишком далёкое и бледное, оно рассыпалось бриллиантом по дождевым каплям и казалось, вокруг мокрого "Жука" засиял ореол. - Хорошая погода для прогулок сегодня, не правда ли, мисс Свон? – тонко усмехнулась ей Регина. Из-за капота донеслось нечто невразумительное. - Интересно, сможете ли вы хоть что-то в своей жизни сделать правильно? Вы постоянно меняете адреса, ваша любимая стратегия – сбегать, так что я не удивлюсь, если вам сейчас придёт в голову бросить меня и скрыться… Потеря вашей драгоценной консервной банки кажется не столь большой платой за удовольствие никогда в жизни не видеть друг друга, не правда ли? - Удивитесь, но вокруг вашей персоны мир не вращается, мадам мэр, - взъерошенная Эмма оглянулась на неё и упрямо смахнула прилипшую летучую паутину со лба. Над правой бровью остался тёмный мазок – странно раздражающий, чёрное на белом. – К вашему несчастью, всего лишь вышел из строя шарикоподшипник в распределителе зажигания и я его заменю максимум через полчаса. А до того помолчите немного, хорошо? - Беседы с вами, мисс Свон, несомненно входит в список самых больших удовольствий в моей жизни, – широко и недобро усмехнулась Регина, - но так и быть, ради ремонта антиквариата я потерплю. Эмма, склонённая над распахнутым капотом, выглядела жрецом культа поклонения ржавчине и машинному маслу. Она уверенно крутила в длинных пальцах отвёртку, прежде чем всадить её под ребро мотора. Сильные руки и красивые запястья были личным Регининым маяком; она полуприкрыла глаза, украдкой наблюдая из-под ресниц, как просвечивают рассеянные солнечные лучи сквозь золотистые волосы, пока Эмма возится с перебором деталей. И когда она поймала взгляд смеющихся зелёных глаз, было уже поздно. - Увидели что-то интересное, мадам мэр? - Эмма не стесняясь подмигнула ей, и чёрт возьми, почему это словно пробудило заново то, что давным-давно превратилось в пепел?.. - Вы слишком много думаете, шериф, - презрительно усмехнулась Регина, - это явно не ваш конёк. Оставьте ваши фантазии для заезжих небритых лжецов в кожанках - они оценят. - У вас всегда нет чувства юмора, мадам мэр? - Когда я смотрю на вас, мне даже не требуется шутить. - Это хорошо, - проворчала Эмма, запихивая отвёртку в чемоданчик с инструментами. - Говорят, если девушка смеётся твоей шутке, значит, либо шутка слишком хороша, либо девушка. - И она хитро прищурилась. - А я хорошо шучу, мадам мэр. Регине потребовалась секунда на то, чтобы осознать подколку: - Если это называется юмором, то стоит сказать, что девушка для вас слишком хороша, шериф. - К сожалению, - брякнула Эмма, и это почему-то прозвучало комплиментом. Регина уставилась на ближайшее дерево, пока сконфуженная Эмма убирала в багажник чемоданчик с инструментами и вытирала руки. Она отчаянно пыталась забыть о неуклюжей и смешной попытке флирта. Но глупое сердце всё не желало успокаиваться, билось и билось радостно, пока Регина подставляла прохладному ветру горячие щёки. Она перевела взгляд на "Жука" - и встретилась с прозрачными глазами Эммы, которая медленно выпрямилась, закрыв багажник. И эта картина врезалась в память Регины чётко, словно неизвестный скульптор провёл резцом по её воспоминаниям, не упуская ни единой детали: вот лежащая на багажнике красная куртка, вот закатанные по локоть рукава клетчатой рубашки, вот Эмма неотрывно смотрит на неё, нижняя губа закушена, ресницы подрагивают, и солнце сияет золотом за её спиной. Не в силах прервать молчание, Регина отвела взгляд, Эмма плюхнулась на водительское сиденье, и "Жук" заурчал на разные лады, явно выражая настроение своей хозяйки. Остаток пути они проделали в тишине, и Регина повернулась к Эмме только тогда, когда в оконном стекле мелькнул белый штакетник Миффлин-стрит. - Приехали, мадам мэр, - Эмма небрежно барабанила пальцами по рулю и на Регину так и не смотрела. Внутри почему-то царапнула обида: - И вы даже не откроете мне дверь? - Вы и сами справитесь. - Да, мисс Свон, - хмыкнула Регина, - но зачем тогда вы нужны в этом городе? - У вас полно людей, которые сделают всё по щелчку ваших наманикюренных пальчиков. Не хочу становиться вторым Грэмом, - отбила удар Эмма, гневно вцепляясь пальцами в баранку руля. Перегнувшись через коробку передач, Регина придвинулась к ней ближе. Непозволительно близко, вторгаясь в личное пространство как когда-то, без колебаний, будто могла забрать её себе. - Вы уверены, шериф? Эмма повернула голову. И воздух вокруг них сгустился, стал влажным и тяжёлым, захочешь вздохнуть – и не сможешь, электричество забьёт опалённые болью лёгкие, и сердце колотится так часто, что остаётся лишь облизывать пересохшие губы. Регина так и сделала, наблюдая, как медленно и неизбежно расширяются зрачки шерифа. Она могла бы увидеть в них себя – но кого видит Эмма? Врага, мать её сына, мадам мэра – жестокую и неприступную? Регина не знала ответа на этот вопрос, когда медленно проводила языком по губам. Она лишь заметила, как зажглись пунцовые звёзды на бледных ещё пять секунд назад высоких скулах. Как взметнулись ресницы, открывая отчаянную зелень глаз. Как судорожно стиснули пальцы шерифа старенькую обивку кресла, вжимаясь в неё в поисках спасения. И она накрыла своей прохладной ладонью горячую руку Эммы, а сердце взметнулось высоко и беспощадно, как будто она не просто только что предложила себя в этой машине – а вынула его из груди. Как только она коснулась шерифа, по её коже пробежали молнии, и видимо, Эмма ощутила то же самое, потому что судорожным рывком убрала руку и посмотрела на Регину потрясённо, будто увидела в первый раз. Затем она качнула головой и отодвинулась. - В чём дело, шериф? – ядовито процедила Регина, а что ещё ей осталось. – Увидели привидение или себя в зеркале? Не говоря ни слова, Эмма выскочила из «Жука», обошла его спереди, распахнула перед Региной дверцу, но руку не подала – Регина сама вышла, вскинув подбородок и стараясь не думать о том, что только что произошло. Ненавистная мисс Свон, чёртова Белоснежкина дочь, будь ты трижды проклята! Так же молча Эмма открыла перед ней калитку изгороди на Миффлин-стрит, и вовремя, иначе Регина снесла бы её валом гнева, и ярости, и жалости к себе. Она рванулась к дому, как утопающий к берегу, но чьи-то тонкие пальцы легли на её предплечье – и она развернулась, ударив со всей силы по источнику боли, так, как она умела, отвечать ударом на удар. Хлопок прозвучал пушечным выстрелом и голова Эммы бессильно мотнулась в сторону, а на щеке осталось ярко-красное клеймо ладони, и Регина почувствовала, как сильно сжались пальцы на её руке, и заранее представила, как взрывается щека раскалённым пятном, как тогда, у склепа. Но Эмма лишь придвинула её к себе, близко-близко, и склонилась, как для поцелуя, однако из зелёных глаз веяло холодом. Губы её разжались, опалив дыханием: - Я никогда не буду для тебя вторым Грэмом. Никогда, слышишь?! А затем несчастный «Жук» болезненно взвизгнул и лишь красные опавшие листья танцевали через мгновение на месте его – их – стоянки. Регина стояла на месте, придавленная к земле бесконечным свинцовым небом, и не было ни одного человека, способного остановить её личное солнце. Эмма сама разрушила всё. Не оставалось ни единого выхода. Вернее, остался только один. Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем. Ибо время близко.***
Всё записано в Книге Судеб и изменить никто ничего не в силах, но сейчас они своими же руками творят судьбу, а таблички с предначертаниями канули в Лету, и обнажённая кожа Эммы прижимается к такой же обнажённой - Регины, и горячий шёпот разносится по венам в оглушающей тишине дома. И в груди у Эммы только голубая пустота, и она разливается по венам откровенной беспощадностью, и звёзды в стремительно темнеющих глазах напротив отзываются мучительной радостью узнавания, как будто она уже знала эту женщину в других временах и других пространствах, снова и снова. И она в тысячный раз изумляется мягкости кожи, точёному рисунку припухших губ, красоте теней, пляшущих под ресницами, словно та, что напротив, вобрала в себя целый мир, и сейчас они с Эммой с каждым толчком творят собственную Вселенную. Изгиб к изгибу, плоть к плоти, и она прижимается щекой к медовому плечу дрожащей в её руках женщины, которую она ненавидела - и которая отвечала ей взаимностью, яростно и сильно, честно и чисто, и дрожит, и их общая дрожь разливается по коже золотым потоком.***
Тишина обволакивает сумрачным коконом, и запоздалый ледяной страх змеёй вползает в сердце. Неважно, сколько дней в твоей жизни, важно, сколько жизни в твоих днях, и Регина мотает головой, потому что наконец-то после стольких лет почувствовала себя живой, но она не проиграет, не может проиграть, и пряди волос хлещут её по щекам, и она прикусывает губу - до боли. Эмма непонимающе отстраняется: - Регина... Что ты... А затем следует толчок в грудь Эммы, сильный и резкий, и Регина отшатывается прочь от неё: - Уходи! Уходи, уходи... - Регина... - Эмма вся тянется к ней, и её глаза не отпускают - не вздохнуть, Регина собирает остатки разодранной гордости и старается завернуться в них, как в плащ: - Убирайся! Эмма отшатывается - бледная, со взъерошенными волосами, и кажется, что её уголья глаз подожгут сейчас чей угодно костёр. - Зачем, Регина? Зачем? - Сейчас же, - цедит Регина, и страх вздымается в груди удушливой волной: ей надо, чтобы Эмма поверила. Эмма делает шаг ближе, и из мрамора её щёк можно высекать скрижали. - Не делай этого, Регина, - голос дрожит и срывается, и пальцы на белых руках стиснуты в кулаки. - Не делай этого, пожалуйста. Мы нужны друг другу. Мы нужны Генри. При упоминании сына в груди Регины решимость собирается воедино. Она должна быть сильной ради него, она должна не позволять себе идти на поводу у той, кто появился на свет, лишь бы разрушить всё, что ей дорого. И вот она, насмешка судьбы, стоит и сморит на неё так, что сейчас её, Регину, мэра, Злую Королеву, женщину, размажет по стенам пятном боли и отчаяния. Поэтому Регина вдыхает и выдыхает, вдыхает и выдыхает, и собирает себя по осколкам, а затем гневно щурит глаза: - Убирайтесь, мисс Свон! И не смейте думать, что это действительно для меня что-то значило. Эмма лишь бессильно усмехается сквозь дурманящую бледность, радар распознавания лжи не сбоит. Регина понимает это и добавляет: - Но вам ведь не привыкать, когда вами пользуются, не так ли? Хотя я не удивлюсь, если вы пошли по тому же пути и общались с Генри в качестве прикрытия для того, чтобы пробраться в мою постель. Иначе у вас не было бы никаких шансов, правда, мисс Свон? И это помогает. Эмма вся вскидывается и замирает - будто она просунула ладонь ей под рёбра как тогда, в бытность Злой Королевой, и сжала в ладони трепещущее сердце. Она закрывает глаза и не видит, как скорбно ложится тонкая морщинка на уголок рта Регины, как незаметно и болезненно она закусывает губу. Она лишь накидывает на плечи куртку - и хлопок двери звучит одновременно и приговором, и пистолетным выстрелом. Регина медленно сползает со столика на пол, прижимается горячечным виском к холодной ножке стола. Сердце колотилось невыносимо, словно хотело проломить глупые прутья рёбер и улететь прочь из того остова, который поддерживал её, не давая рассыпаться на части. Она знала, что будет, видела так ясно, будто буквы в книге сына пронзительно отпечатались на подкорке мозга - после первого грехопадения их было бы не остановить. Эмма так открыто кричала о своей ненависти на каждом углу, что удивительно, насколько нежной в её фантазиях она становилась ночью, когда углы затягивает блаженной паутиной темноты. После первого раза, когда им обеим было бы всё равно, как, главное, сильнее, глубже, глубже, глубже – Регину будто током пронзало от того, как Эмма касалась её, как смотрела. Она уже давно не верила, что человек по собственной воле, в здравом уме и трезвой памяти может глядеть на неё так – как на святыню, величайшее произведение искусства, с затаённой печалью в зелёных глазах; сейчас они совсем не были холодными. Но Эмма смотрела, открыто и вызывающе, нежно и сумрачно, словно Регина – загадка, которую предстоит разгадать, и дороже неё у Эммы ничего нет. И это сражало, это бы сбивало с ног наповал и опрокидывало спиной на манящую белизну простыней, животом – на мраморную крышку столешницы, заставляло бы колени пересчитывать каждую зазубринку на паркете, а руки – упираться в любую подходящую поверхность, цепляясь за неё обессиленными пальцами. Она по-прежнему ненавидела Спасителя. И по-прежнему хотела Эмму. Великолепное сочетание, не правда ли? Всего два слова. Если. Бы. И этих слов нельзя было допустить, её крепость должна выстоять, даже если вся остальная Вселенная разлетится на осколки, на обломки атомов. Дочь Белоснежки. Проклятая дочь Белоснежки, чёрт бы её побрал. Бомба замедленного действия, живой приговор, личный всадник Апокалипсиса на жёлтом коне. Выбор между любовью и смертью. Регина сидит на полу долго и ни одна звезда не отражается в глубине её глаз. Затем она встаёт, и сладок мёд на устах её, но горька сердцевина. Она подходит к окну и распахивает его. Где-то наверху спит сын - её сын - и дышать легко, и боли почти нет: в конце концов, она переживала и не такое. Она думает о том, что её сердце - пустыня, что презрела ливень, книга, что не откроется никому, даже Спасителю, и что стоя на краю обрыва, все одинаково виновны. Она слушает дождь, который омывает Сторибрук и её сердечные раны, ощущает плечом гладкость стены, в которую упирается, и не позволяет себе плакать. Она знает, что делать, потому что на столе лежит красное яблоко - и смотрит на неё ударом меча. Осталось лишь заставить Спасителя отведать её Запретный плод.