Мостовая

Всё рассыпалось, едва выстроившись в примерно знакомый силуэт, разбивалось о звук проезжающего мимо поезда, постепенно угасающий, а затем и вовсе резко обрывающийся по неизвестным нам причинам. До нас доносились лишь постукивания рельсов, если не поднимался ветер, или чей-то из наших голосов не нарушал тишину. Второе грозило в последнюю очередь. Мы сидели на брусчатом мосту. До воды оставалось порядка трёх воображаемых этажей. И мне казалось, что от прыжка вниз меня сдерживают лишь прутья ограды, небрежно измазанные облупившейся краской, сквозь которые я просовывала ноги. За шиворот подло забирался липкий обжигающий июньский ветер. Фальшивый, противоречащий всем законам физики, абсолютно не способный на самом-то деле что-либо согреть. Она вставляла меж губ никотиновую зубочистку, настолько плотно прижимая к зубам, что на фильтре тот же час оставались вмятины. Изо рта лились нити дыма, обхватывая рваными аморфными кольцами воздух. Я, не отрывая взгляд, следила, как его берут в заложники. Раскаленная капля на горизонте, по цвету напоминающая спелые абрикосы из нашего летнего сада. Из нашего сада, в котором я давно уже не появлялась, а абрикосовое дерево, по твоим словам, изнывает от жары и больше не дает плодов. Несмотря на восход всем хорошо известной звезды, чье имя в представлении не нуждается, избавиться от сумеречных теней на лице ты всё так же не можешь, лишь дополняя их желтыми пятнами от тлеющей сигареты. Небо напоминает старую дырявую футболку, настолько протертую, что другого применения кроме как половой тряпки, не раз уже побывавшей в обиходе, ей не придумаешь. Она усыпана ржавой стружкой солнца. На звезду хочется накинуть лассо, затащить её обратно за край горизонта, придержать чуть подольше, насколько это нам по силам. Дать людям возможность поваляться в мягкой кровати чуть подольше, перед тем, как собираться на работу. Продлить сегодняшний день, чтобы кто-то успел сделать чуть больше, побыть счастливым чуть дольше или неуютно сидеть взаперти самого себя, преподавая таким образом урок чертовой совести. И, конечно, выиграть для нас немного больше времени. Но веревка лопается, и серое небо неумолимо плавится, уступая. Мы сидели, свесив ноги вниз, раскачивая ими, от чего носок моей массивной черной обуви с толстой подошвой (ты всегда удивлялась, как я хожу в них летом) моментами непроизвольно ударялся о твой, за что я многократно извинялась, просто чтобы не молчать. Просто чтобы не ждать, пока где-то вдалеке пронесется очередной поезд. Я насчитала уже четыре. Просто чтобы избежать скопления мыслей в голове, похожих на образование гнойного абсцесса, таких же неприятных по консистенции. А тебя, я знаю, это неимоверно бесит. После глухого стука о подошву, я снова точь в точь глухо роняю извинения, и ты не выдерживаешь. — Зачем? — В голосе мелькает раздражение. Она проводит тыльной стороной ладони по лицу, всё ещё удерживая сигарету в руке, потирает уставшие глаза. Недовольно хмурится, меж бровей появляется складка. Смотрит на меня. — Зачем ты извиняешься? — Во второй раз вопрос звучит скорее рассеянно и недоумевающе. — Пытаюсь казаться вежливой? — Скорее вопросительно, потирая запястья, пытаюсь возразить после минутной паузы, пожимая плечами при этом, мол, что здесь такого. Ты щуришься, на коже переносицы у тебя появляются характерные зазубрины, затягиваешься, предварительно подбирая реплику для ответа, а неумело замаскированные на скорую руку синяки под глазами, я вижу, тебе рисовала далеко на ночь. — Вежливым нужно не казаться, — твой голос звучит ниже от выдыхаемого дыма. Пауза. — Вежливым нужно быть. Смотришь на меня ещё пару секунд, уже с безразличием и абсолютным непониманием. Отсутствием желания понять. И от этого взгляда не спасет ни один металлический выстрел рельсов из-под колес поезда вдалеке. И эти мысли, дребезжа, пробивают импровизированную декоративную дымовую завесу бронебойными патронами. В состоянии аффекта у каждого могут быть причины. Только вот когда опомнишься, страшно с ними знакомиться. Твоя ладонь с сигаретой, опирающаяся о камни, в паре сантиметров от моей. И я наблюдаю как ветер беспорядочно стряхивает пепел вниз. На самом деле пытаюсь рукой незаметно добраться до тлеющего наконечника. Ближе и ближе. Подставиться в роли новой пепельницы, заработать очередной ноющий отпечаток. Но план проваливается, когда, к моему сожалению, ты затягиваешься в последний раз и бросаешь бычок в воду. Губы обклеила сухая корка, доставляющая дискомфорт, которую я сдираю уже битый час, пока не чувствую проступающую пятнами приятную боль с металлическим послевкусием. А экспансивные пули вместо мыслей -продолжают продолжают продолжают- дробить сознание. — Я люблю тебя, — слова рассыпаются трухой на выходе из гортани, их сдувает, как тот же пепел от твоей сигареты. Мне этого очень не хочется. Ты снова оборачиваешься в мою сторону, упираясь лбом о прутья. На коже остается отпечаток. —Да? — Твой уставший взгляд, тембр — шуршащая под ногами, мешающая, осенняя листва. Ты резко заправляешь мешающуюся прядь волос, налезшую на глаза, за ухо и отворачиваешься. С таким же успехом ты бы могла плюнуть мне под ноги или банально послать. У меня начинают жечь запястья от формальности твоего тона, а к горлу подступает плотный горький ком. Солнце взгромождается на небе, окончательно занимая позицию, передает эстафету утру. Люди щелкают ключами в замочных скважинах. Перебоями с поездами проносится звук проезжающих машин. Я знаю, уже поздно.