Дым и копоть

Вокруг - тяжелая бетонная пыль. И ветер поднимает в воздух песок из-под развороченного асфальта, создавая некое подобие маленьких песчаных вихрей, из-за которых нещадно щиплет и колет глаза, краснеющие от слез. Ванда трет веки, пока те не краснеют еще больше, не становятся почти пунцовыми, будто хочет стереть тонкую кожу, чтобы ощутимо, чтобы физически. Питер сует ей почти под нос свои серебристые очки и Ванда думает, что они отдаленно напоминают те, с которыми плавают в бассейне, только стекла у них толще и матовее, такие, что ничерта не видно, такие, что лучше песок в глазах. Лицо у Питера грязное от копоти и волосы будто бы с проседью. Ванда всматривается в его глаза и ей становится почти осязаемо страшно. Его глаза ожесточенные, холодные, будто бы не живые. Она не видит там маленьких ярких искорок, таких, полудетских, шальных, лишь языки огня горящего дома и пустота. Он будто бы постарел лет на десять, повзрослел слишком рано, он будто бы больше не ее брат. У него глаза мамины - черные, как дым, но пустые, почти болезненно уставшие и слишком взрослые для него самого. Она хочет схватить его за плечи и трясти, пока не сможет вытрясти весь дух смерти и боли, которым он, кажется, будто бы пропитался насквозь. Она хочет схватить его за плечи и кричать прямо в лицо, чтобы он не смел ее оставлять, потому что она не справится, потому что он обещал. Вокруг - тела гражданских, придавленных бетонными плитами и двухтонными автомобилями. И глаза у них такие же пустые как у ее брата. Это почти пугает. Почти или полностью. Ванда сидит, прислонившись спиной к куску развороченной плиты, служащей им чем-то вроде щита, обхватив ноги руками и ощущая, как сильно колотится сердце о пару сломанных ребер, задушено, будто собирается пережевать само себя. И грудная клетка так болезненно ноет, почти завывает, скулит и скребется. И Ванда не может сообразить от чего больше ей так тошно: от такого непривычного Питера или от того, что они не смогли спасти людей, которые сейчас так пристально смотрят на нее своими стеклянными глазами. И это правда пугает. Она ловит ожесточенный испытаниями, выпавшими на его долю, но все такой же ласковый взгляд брата и уголки губ дергаются, будто бы нервно, непроизвольно, будто бы она не хотела. Но она хотела, да не могла. — Иди сюда, — Питер протягивает руку в сторону, а второй стягивает с лица те самые защитные очки, натягивая их на макушку. Ванда суетится и ближе придвигается к брату, ощущая, как болезненно горячие пальцы касаются ее плеча. Его костюм твердый и черно-серый, как дым и копоть, из-за чего она не чувствует такого привычного мягкого тепла, исходящего обычно от груди брата, когда она обнимает его, прижимаясь настолько, насколько возможно, будто бы хочет вжаться в него, стать его частью, быть им. Вокруг - горящие здания. И огонь плюется в серое небо густыми, черными клубнями дыма, который настолько густой, что будто бы осязаемый, который будто бы можно было потрогать, сжать в ладони сгусток газа и если разжать пальцы, то можно будет увидеть жирный слой сажи на руке. В глазах у Питера - дым. Они красные то ли от песка, то ли от слез, Ванда не может понять, да и не хочет. Он больше не выглядит таким легкомысленным, почти ребенком и это по правде говоря заставляет ее бояться. Нога у него вывернута под неестественным углом и Ванда будто бы по привычке спрашивает насколько ему больно по шкале от одного до десяти. Он говорит, что, честно говоря, он совершенно не чувствует своей ноги и это, кажется, чертовски хреново, но ему как-то плевать. Она говорит, что это она блокирует его боль. Он говорит, что просил ее не лезть к нему в голову, потому что это блядски пугает, но его слова совершенно не вяжутся с мягкой, ироничной усмешкой, играющей на его губах. И Ванда наконец усмехается, тянется к его лицу, ближе, почти на опасное расстояние, и, видит бог, ей совершенно все равно, если кто-то заметит эти неестественно братско-сестринские отношения близнецов Максимофф, но Питер останавливает ее своей фразой прежде, чем она успевает коснуться его губ: — Где отец? И синхронно с этим вопросом Ванда отстраняется, оторвавшись от его груди, выпутавшись из его объятий, закрывается, будто бы строит огромную железо-бетонную стену из обломков этих плит, окружающих их, между ней и Питером. Ее взгляд ожесточается, тогда как в глазах Питера лишь непонимание. — Я не знаю, — строгая чеканка текста, она так похожа на Эрика, что от этого даже страшно. — Ты же можешь найти его. — Благодаря его шлему - нет. Вокруг - дым и копоть. И наседающая на легких тяжелая бетонная пыль не позволяет нормально дышать, а запах горелой резины и волос забивает носоглотку будто бы толстый мясистый червь. И грудная клетка со сломанными ребрами ноюще болит еще больше от почти полной невозможности нормально дышать. — Где Лорна? Я не могу услышать ее, — шепот глухой и хриплый от пыли и песка, но ей кажется, что ее голос настолько громкий, что от него закладывает уши. Питер молчит. Облизывает сухие потрескавшиеся губы и смотрит куда-то в сторону. И Ванда почти все понимает и осознание влепляет смачную пощечину, отбрасывая Ведьму как девчонку куда-то в сторону, заходясь в приступе гомерического хохота и хватаясь за живот. — Питер! — срывающийся крик, почти болезненно обидный, вмещающий в себя всю ненависть, которую она в состоянии испытывать к своему брату. Ванда думает, что больше не маленькая девочка. Она выдержит даже это. И Питер смотрит на нее так виновато из-под густых седых бровей и сжимает губы в тонкую полоску. Она хмурит лоб, ощущая, как вибрирует глотка и как неприятно покалывает в носу, когда смахивает с глаз соленые капли. — Иди сюда, — вновь говорит он, протягивая руку в ее сторону и Ванда так по-детски испуганно бросается в его объятия, позволяя себе захлебнуться в истерике, дать волю чувствам, уткнувшись в его влажную шею, пахнущую дымом и соленым потом. — Не плачь, тише. Я рядом, слышишь, я всегда рядом. И его голос почти успокаивает. Питер думает, что Ванда все еще маленькая девочка, а он обещал всегда ее защищать. Вокруг - смерть и боль. И Ванда ощущает болезненно ноющее чувство в грудной клетке, а Питер единственный, кто может помочь это пережить. Они - Максимофф, они есть друг у друга, а большего им ничего и не нужно.