Если бы только мог

      Бывали моменты, когда тебе до безумия хотелось схватить его за руку, дёрнуть на себя, прижимая так крепко, чтобы у него не было и малейшего шанса вырваться из твоих объятий и целовать, целовать, целовать... Со всей страстью, сжигающей тебя не один год, накапливающейся и выливающейся в постыдных желаниях, которые одинокими ночами доводят до сумасшествия, исполняясь во снах: слишком реалистично и слишком ярко. Так, что порой, проснувшись, становится трудно дышать от мнимого экстаза, стирая выступившие на лице капельки пота, комкая простыню и, проклиная собственное возбуждение, идти в ванну.       С болезненно-отчаянным стоном облегчения, как сгорающий от жажды, добравшись до воды, вкушает её, коснуться его губ — жадно и, не веря. Целовать властно, собственнически, смакуя каждый миг, упиваясь запретным наслаждением собственных ощущений и, молясь, про себя, всем существующим Богам, чтобы это не оказалось очередным сновидением. Долго, очень долго: насколько только хватит воздуха, не разрывать контакт, не позволять отстраниться. Чувствовать его вкус, вдыхать его запах, слышать его сердцебиение: только он, только сейчас, и только с тобой.       Ты никогда бы не вспомнил, с чего всё это началось, даже если бы очень сильно захотел — не смог бы. Ощущение как будто это было всегда, что-то естественное и само собой разумеющееся, неотъемлемое от твоей жизни.       В нём не было ничего необычного, что могло бы сделать его особенным. Непримечательная, лишённая красок, внешность, без какой-либо изюминки, притягивающей взгляд. Однообразные вкусы, примитивные и даже скучные, на твой взгляд, увлечения, которые могли бы вызвать к нему хоть какой-то интерес, да и насколько известно, талантами он тоже никакими не славился. Таких людей, подобных ему, было сотни, если не тысячи, но только он умел выделяться среди этой массы, привлекать внимание, оставаться в памяти, при том, сам того не замечая, он был как магнит, что притягивает к себе всех и каждого не зависимо от того, где находится.       Он переехал в ваш город несколько лет назад. Просто в один прекрасный день в стоящий рядом с вами дом заселилась небольшая семья. Весть о том, что у вас теперь новые соседи никак тебя не колыхнула, и уж тем более не вызвала желания идти знакомиться. Поэтому встретился ты с ним только через два месяца после их въезда.       Звонок в дверь, ты идёшь открывать. Как сейчас помнишь его аккуратно причёсанные короткие волосы, идеально выглаженную клетчатую рубашку, застёгнутую на все пуговицы и классические тёмные джинсы. Себя в свободных шортах, растянутой мятой футболке и с взъерошенной шевелюрой. Какой контраст. Он здоровается и на твой удивлённый взгляд, передаёт тебе собачий ошейник: толстый, кожаный, с выбитой яркими буквами кличкой «Гром». Начиная объяснять что-то про твоего пса, забравшегося в их теплицу, непонятно как запутавшегося в верёвках, что перевязывали рассаду цветов и каким-то образом, выбираясь, умудрившегося стянуть с себя ошейник. А потом он, немного замешкавшись, протянул тебе руку и чуть смущенно, улыбаясь, представился:       — Меня Серафим зовут.       Ты пожимаешь его ладонь на автомате, выговаривая стандартные фразы приветствия. Голос у него приятный был, мягкий такой. А вот имя странное, очень странное. Ну, вот кто в наше время назовёт ребёнка Серафимом? Нет, правда, не по столетию имечко. Но, однако, запоминающееся.       И время от времени, прокручивая в голове этот момент, ты каждый раз искренне, не понимая, задаёшься вопросом, почему так детально помня день вашего знакомства, ты не можешь вспомнить день, когда вы начали хорошо общаться, когда стали проводить время вместе, когда стали доверять друг другу, когда ты его полюбил… Особенно последнее.       Бывали моменты, когда ты почти срывался, неосознанно, поддаваясь нахлынувшему порыву, так сильно погружаясь в мысли, что не сразу разбирал свои действия в настоящем. Слишком уж притягательно было вымышленное. И не важно, что тобой руководило в те секунды: неумолимо захватывающая, поглощающая страсть или щемящая, обволакивающая каждую клеточку тела нежность — ты безропотно, целиком и полностью подчинялся ей.       Вы вдвоём в твоей комнате. Одни во всём доме. Как и каждое воскресенье, каждой недели. Он опять что-то увлечённо тебе рассказывает, что-то явно сильно его заинтересовавшее, но что-то абсолютно не интересное для тебя. Плевать, если тебе нравится слушать его голос.       Ты смотришь на него безотрывно, внимательно разглядывая, казалось бы, уже давно изученные черты лица и думаешь. Думаешь о том, что, наверное, было бы приятно прикоснуться к его коже, провести по ней ладонью, чувствуя бархатистую мягкость и обжигающее тепло его тела, а ещё… Нет, не так…       «…Ты бы подошёл к нему не спеша, медленно, сокращая расстояние, ты приблизился бы почти вплотную. Осторожно касаясь кончиками пальцев лица, очертил бы линию скул, постепенно переходя к губам, чуть сильнее, надавливая на нижнюю. Он стоял бы, не шевелясь, удивлённо хлопая глазами, и, не понимая, следил бы за твоими действиями. А ты бы, пользуясь его замешательством, его не осознанием происходящего, без грамма стыда продолжил бы дальше. И вот ты уже ласкаешь касанием изгиб его шеи, натыкаясь на стойку-воротник, непроизвольно тяжело выдыхая: он так плотно прилегает, что под него не забраться. Но это возбуждает. Так странно, да? Но, чёрт! Ты мог бы поклясться, что приди он к тебе полуголым, это завело бы тебя не так сильно как наглухо застёгнутая рубашка, скрывающая большую часть его тела. Не выдерживая, припадаешь губами к бледной коже. Он, конечно, испугавшись, дернется в сторону, попытается оттолкнуть, но ты этого не допустишь. Ты больше, ты сильнее. Обхватив рукой, поддаёшься вперед, толкая его на кровать. Он упрётся ладонями в грудь и прошепчет:       — Почему?       Ты не ответишь. Что ты можешь ему ответить? Потому что люблю? Тебе не хватит смелости. Потому что хочу? Тебе не хватит наглости. И трусливо молча, ты склонишься к его губам, целуя. Неторопливо, ласково, нежно...       Ты был бы с ним нежным, очень нежным, терпеливым и осторожным. Ведь ты у него был бы первым. Ты точно это знаешь. Он никогда не имел связи с мужчиной. Да и скорей всего не имел связи вообще. Сминая его губы своими, ты с упоением ловил бы каждый его вдох и выдох. Выталкивая из петелек пуговицу за пуговицей, постепенно бы расстегнул рубашку, распахивая её полы и, проведя по оголившейся коже ладонью, не смог бы сдержать предвкушающей дрожи. Да и зачем? Слишком долго ты этого ждал, слишком долго этим грезил. Разрывая поцелуй, насладишься немного припухшими губами, ярким румянцем на щеках, расфокусированным взглядом из-под полуприкрытых век. Он такой чувствительный: разомлел только от одного поцелуя и поглаживаний. Выстраивая цепочку едва ощутимых касаний губами по коже, ты медленно станешь спускаться вниз. Тонкая шея, еле подрагивающий кадык — ты не смог бы удержаться от соблазна облизать его, чуть ощутимо прикусив — это заставило бы его замереть, напрягаясь. Острые ключицы, тяжело вздымающаяся грудь — ты ведёшь языком, оставляя влажную дорожку, выкручиваешь пируэты по ореолам напрягшихся сосков, сдавливая их губами, втягиваешь в рот. Его бы начало трясти от переизбытка ощущений, ведь он не привык ни к чему подобному. Плоский живот, что он непроизвольно втягивает, когда твоё внимание доходит и до него, ты испещрил бы сотней поцелуев: щекоча, дразня, мучая. Толкнулся бы языком в ямку пупка — вырвал бы у него рваный вдох. Чуть ниже захватил бы нежную кожу зубами, оставляя соответствующий след. А после, когда бы ты стал ставить на этом же месте яркий засос, до твоего слуха бы донеся его стон. И закончив, увидев бы этот налившийся алым след, блестящий от твоей слюны, что так сексуально бы контрастировал с его молочно-белой кожей, ты и сам бы не смог сдержать стона удовольствия. Это просто невозможно передать…       Возбуждение становится таким сильным, что тебя начинает потряхивать. Ты замечаешь это, когда пытаясь расстегнуть ремень на его джинсах, пальцы перестают тебя слушаться. Наверное, ты начал бы нервничать. Возможность держать себя в руках, слабеет с каждым его ожидающим взглядом, смятой в руке простынёю, закушенной губой… Ты говорил, что тебе нравится, когда он кусает губы? Нет? Очень нравится. А когда он делает это лёжа под тобой наполовину раздетым, тебе нравится ещё больше. И в такие секунды кажется, что всё это ненормально. Болезненно ненормально. Разве можно испытывать столь ошеломляющую эйфорию только от созерцания объекта своего вожделения? Когда кровь стучит в висках, а сердце в грудной клетке бешено колотится, как на вылет. Когда каждый твой нерв напряжён, точно оголённый провод, а мышцы сводит от невозможности сделать движение. Когда дыхание сбито, а перед глазами плывёт, и всё что ты можешь, всё что ты должен, это только чувствовать. По-другому элементарно не выходит.       Лязг пряжки и ты уже одним сильным рывком стянул бы с него оставшуюся одежду. Теперь он обнажён. И как бы ты к этому не готовился, как бы не фантазировал, не представлял, ты уверен — это в тысячи раз превысило бы все твои ожидания. В голове бы, словно что-то щёлкнуло, резко, будто выстрел, и осознание того, что ты слишком долго сдерживаешься перед тем, кто уже давно готов к тому, чтобы беспрекословно, целиком и полностью отдаться тебе, накрыло бы тебя сметающей волной. «Он твой, возьми же!» — набатом в висках, в ритм пульса. И раздевшись за десятые доли секунды, ты навалился бы на него сверху, вдавливая в матрац всем своим весом, прижимаясь как можно ближе — кожа к коже, целуя несдержанно, горячо, страстно, так как хотел всегда, как даже подумать не смел в своих самых откровенных фантазиях: подчиняя, распаляя, совращая…»       — Ты чего? — Он тихонько толкает тебя в плечо, пытаясь удержать на расстоянии. Ты несколько раз быстро моргаешь, растерянно замирая. Проходит какое-то время, прежде чем ты понимаешь, что твое лицо находится в непозволительно близком расстоянии от его лица: всего лишь десять сантиметром между губами. Его по-детски выпученные глаза и растерянный вид приводят тебя в чувство. Накатывает паника. Ты резко отстраняешься и отводишь взгляд.       — У тебя грязь… — говоришь, первое, что приходит тебе в голову, наугад тыча пальцем в какую-то точку на лице, — здесь.       Он пару секунд смотрит на тебя, а потом с тихим «ой», начинает тереть рукавом то место, на которое ты показал. Твой облегчённый выдох ощущается физически.       — Убрал?       — Да.       Он поверил тебе. Снова. Сколько раз уже так было? Сколько раз твои иллюзии выбивали тебя из реальности? Ты не сосчитаешь, но знаешь, что достаточно много, чтобы это навсегда вышло из-под пометки «нормально». И вот опять. Ты ведь почти перешёл черту, нарушил ту самую границу, которая мигает запретным красным цветом, предупреждая об опасности. Так глубоко ушёл в себя, погрузился в свои мысли, что потерял контроль над телом, и оно двигалось без довода разума, подчиняясь лишь сердцу. Ты замечтался.       Сердцебиение не может успокоиться даже спустя десять минут. Волнение, смешанное с возбуждением, окутанное страхом разоблачения и укрытое чувством стыда — от такого сразу не отойдёшь. Ты не знаешь, сколько ещё так продержишься. По-хорошему тебе давно пора было прекратить с ним общение, хотя бы такое близкое. Но ты не можешь. Ты боишься того, что он узнает всё, отвергнет тебя, очень боишься. Но ещё больше ты боишься лишиться возможности видеть его и это единственная причина, почему ты до сих пор продолжаешь мучить себя. Терпеть и молчать. Надеяться…       А он сидит, как ни в чём не бывало, и пытается вспомнить, на чём закончил свой рассказ, который ты ни с того ни сего прервал, решив, так неожиданно оценить чистоту его кожи. И нет на его лице и тени смущения, будто он и не замечает твои лихорадочно блестящие глаза, порозовевшие скулы, тяжелое дыхание и так отчаянно скрываемое возбуждение в паху. А он ведь действительно не замечает. Ничего. Ни твоих постоянных случайных прикосновений к нему, слишком открытых для обычных друзей; ни твоего всегда бегающего по нему взгляда, что то и дело цепляется за самые «интересные» места, пока никто этого не видит; ни внезапных неловких пауз и недомолвок, которые в последнее время случаются всё чаще. Совсем ничего. Наивный, доверчивый мальчишка.       Ты не имеешь ни малейшего представления, сколько бы всё это могло продолжаться. Ты всегда жил настоящим и никогда особо не задумывался над будущим. Не забивал голову догадками, на счёт того, что будет дальше. Время покажет, ведь так? Только время шло, а ничего не менялось. В твоих чувствах — да, в твоей жизни — нет.       Холодный осенний ветер на улице срывал с деревьев пожелтевшие листья, а ты дома, надев наушники, неторопливо складывал свои вещи в чемодан. Пару недель назад ты получил ответ от администрации одного колледжа, в который давно и точно запланировал поступить. Тебя приняли. Ты едешь учиться. И радости твоей не было предела, пока, не придя поделиться этой новостью к самому близкому для тебя человеку, ты не услышал от него вопрос:       — А как далеко это находится?       Далеко. И ты только тогда по-настоящему осознал, насколько именно далеко: тебе нужно будет переехать. А переехать, значит потерять возможность видеться с ним. Расстаться. Тебе не передать ни словами, ни жестами, что ты испытал в тот момент, когда «разжевал» это слово: медленно и со вкусом. Ощущение будто тебя мешком по голове ударили, накатило быстро и надолго. Внезапно. Вот всё и разрешилось, да? Время показало…       Бывали моменты, когда ты себя ненавидел. Колко, жгуче, искренне. До скрежета зубов и пелены перед глазами. Ненавидел, потому что когда-то имел неосторожность влюбиться в того, в кого просто не имел никакого права влюбляться, потому что не обладал достаточной силой воли, чтобы задавить опасно вспыхнувшие в тебе чувства ещё в начале, или хотя бы держать их внутри, так глубоко, насколько только можно было. Ненавидел, потому что был слаб и труслив, чтобы набраться смелости и, вдохнув полной грудью, произнести эти, казалось бы, не сложные, но такие особенные слова, потому что был безнадёжно зависим от тешивших, едва пылающий в глубине души огонёк надежды, иллюзий. Ненавидел, потому что никогда не думал, не вписывал эти самые чувства в свои злосчастные планы на будущее, ты просто дышал ими, ощущал ими, жил ими, потому что теперь тебе придется разорвать эти скрепляющие тебя с ним ниточки, оставить, отпустить всё то, что держит и начать уже, в конце концов, взрослеть. Ненавидел себя, потому что был рад этому.       Иногда, вопреки всем своим страхам, ты мечтал о том, чтобы он обо всём узнал. Понял, наконец, догадался и будь что будет. Ну не настолько же ты хороший актёр, в самом-то деле? Одни твои нелепые объяснения твоего чересчур уж подозрительного поведения чего стоят: смешно и глупо. Он должен был увидеть и осознать, почувствовать. Ведь должен же был почувствовать! Что с тобой что-то не так, ты какой-то странный, не такой. Ведь вы же близки. И пусть не настолько, насколько хотелось бы тебе, но всё-таки… Этот осадок до ничтожности мал. Как бы там ни было, ты не станешь его за это корить, так же как ты не посмеешь упрекнуть себя в малодушии, ты не посмеешь упрекнуть его в безразличии. В этом деле виноватых нет. Однако, бьющаяся в сознание мысль о том, что ты, скорее всего, его больше никогда не увидишь — кто знает, как повернется его жизнь, когда тебя в ней не станет — поселила в тебе искрящее, тягуче-коварное: «а если…?».       Ты стоишь возле его дома, а позади, ждёт такси. Твой поезд через полтора часа. Ты должен был ехать утром, но за день до отъезда решил, что лучше отправиться вечерним рейсом. Так будет удобней. Неожиданность момента и наличие пути отступления.       От калитки до входной двери пара метров. Расстояние кажется таким огромным, когда ты преодолеваешь его, неторопливо перебирая ногами, оттягивая момент приближения насколько возможно: неосознанно, инстинктивно. Но когда ты оказываешься у входа, это самое расстояние уже кажется тебе до ужаса коротким. Руки начинают дрожать, и ты всеми силами пытаешься убедить себя в том, что это всё от холода. Ты настраивался на это шаг довольно долго, но сейчас, когда ты почти у цели, твой настрой начинает предательски подгибаться и похоже и вовсе норовит сломаться. Но лучше один выстрел в голову, чем вся обойма в тело — ты нажимаешь на звонок. Мелодичный звон сотрясает тишину по ту сторону от двери, а твоё сердце пропускает удар. Теперь уже не повернуть. Слышится щелчок замка, и он открывает тебе дверь. Растрепанный, помятый, сонный, похоже, он задремал и встал совсем недавно, а может это ты его и разбудил. На его удивленном лице мелькает улыбка: он не ждал твоего прихода, но рад тебя видеть. Это факт так приятно разливается внутри. Ты сглатываешь скопившуюся слюну и медленно выдыхаешь: пора. Сейчас самый подходящий момент. Если дашь ему заговорить, то точно не сможешь.       Ты переступаешь через порог, оттесняя его назад, и даже не закрывая за собой дверь, обхватываешь ладонями его лицо. Приподнимая, целуешь. Осторожно и, неожиданно для самого себя, так целомудренно. Прижимаешься своими сухими, обветренными губами к его губам, таким горячим и мягким. Вокруг всё рушится, а в животе начинают трепетать те самые треклятые бабочки. Вот и всё, ты сделал это.       Ваш поцелуй длится десять секунд. Всего лишь десять недолгих секунд, за которые ты успеваешь испытать фейерверк невообразимых ранее чувств и эмоций. Это всё по-настоящему, не сон, не фантазии, это реальность. Мир переворачивается. По позвоночнику точно электрический разряд и — ты не можешь в это поверить! — у тебя подкашиваются колени. Упоительное ощущение. Горько-сладкий вкус запретного плода.       Ты отстраняешься, едва подавляя в себе мучительный стон. Смотришь на его прикрытые глаза и чуть приоткрытые губы, запоминая всё до мельчайших деталей, и бежишь. Именно бежишь: отпуская его, резко разворачиваясь, вылетаешь наружу, хлопая дверью, и быстро добравшись до машины, садишься в неё, надломленным голосом приказывая водителю ехать. Точка поставлена, концы обрублены. Ты откидываешь голову на спинку сидения, прикрывая глаза, и только сейчас понимаешь, что тебя всего не на шутку трясёт. Но улыбка на лице растягивается сама по себе: счастливая и печальная одновременно. Пусть даже он никогда не поймёт, пусть даже возненавидит, кто знает, может быть, ты это и заслужил, но в твоей памяти навсегда останется воспоминание о первом в твоей жизни до боли и нежности сжигающем, сводящем с ума поцелуе слепящей, грешной любви.       Через час ты окажешься на вокзале. Он встретит тебя шумом снующих туда-сюда людей и пестрящим светом ярких рекламных вывесок. Ты заберёшь свой, заранее забронированный билет, и займёшь указанное в нём место в транспорте, убрав перед этим свой багаж. Наденешь наушники, выбирая какую-нибудь спокойную композиции из любимых, закроешь глаза и попытаешься заснуть. И ты только потом узнаешь, что через полчаса, после того как ты покинул его дом, на твою электронную почту пришло письмо, с по-особенному близким тебе именем в графе «отправитель», открыв которое, с затаившимся дыханием ты прочтёшь всего лишь несколько коротких слов: «Я тоже тебя люблю».