Страхи сильных

Жизнь была бы куда легче, если бы люди не боялись, если бы они не испытывали этого парализующего, словно змеиный яд, страха, который холодом растекается вдоль позвоночника, сковывая липкой паутиной сомнений мышцы и мысли. Люди были бы намного счастливее, но также и намного слабее, ведь не от чего было бы просыпаться среди ночи в пустой квартире, в которой даже самый тихий крик отражается от пустых стен, приумножаясь и раскатываясь в воспалённом от напряжения сознании громовым эхом. Никто не стал бы пугаться и успокаивать свои нервы, завидев краем глаза мелькнувшую на периферии восприятия несуществующую тень, никто не стал бы раз за разом искать спасения от своих внутренних демонов в ближнем. Никто не смог бы бороться против своих страхов, становясь более выносливым, сильным, мудрым, ведь не с чем было бы бороться. Так и пришлось бы искать ветряные мельницы, чтобы сражаться хотя бы с ними за неимением великанов. Сколько раз Мануэль успокаивал себя этим? Он уже сбился со счёта, да и, признаться, не начинал считать вовсе, просто каждый раз воспринимая свои опасения, копошащиеся в сознании мерзкими скарабеями, как прекрасный способ испытать собственную выдержку, проверить себя на прочность. И каждый раз он прятал в самый тёмный угол своей души осознание того, что уже давно провалил все эти испытания и проверки. Очень, очень и очень давно. Не успев даже начать. Первый номер Баварии не понаслышке знал, что такое страх – он сталкивался с ним чаще, чем смотрел в зеркало, чем мог себе представить. Страх подкарауливал его убийцей на поле, когда малейшая оплошность могла стать роковой: два сантиметра, всего лишь два сантиметра от кончиков вратарских перчаток до упругой поверхности предательски проскользнувшего мимо мяча могли обернуться сущим кошмаром, заставляя обречённо скользить полным беспомощности взглядом по кромке поля, лицам товарищей по команде и ярко-зелёному газону, который так странно контрастировал с черно-белой пустотой внутри, скрывающейся под разноцветной формой. Цвет футболки не так важен, ведь гораздо важнее, что под ней. А под ней всё всегда одинаково. Нойер повторял эту мысль, как мантру, когда узнал об уходе Бастиана из Баварии. Какая разница, за кого тот будет играть, ведь даже в майке другого цвета он останется тем самым Швайни, верно? Но Мануэль - родившийся кобальтовым Мануэль - прекрасно понимал, что пытается обмануть себя: у Бастиана под кожей вечной занозой засела Бавария, но у Баварии Швайнштайгера больше не было. Да, клуб продолжал жить: на поле всё ещё выходил Лам, который был её мозгом, где-то рядом ураганом носился неугомонный Мюллер – сердце Баварии. Ноги, руки, голова – всё на месте. Вот только душа пропала. И Мануэль каждый раз понимал, что ошибается, когда пытался убедить себя, что ничего не изменилось. И даже взглянув на своё отражение после непривычно неуютной тренировки, вратарь пытался по привычке донести до себя, что всё в порядке. Но вот незадача - глаза у отражения были подозрительно влажными, а Мануэль снова соврал самому себе, списав это на заливающий глаза пот. Он просто боялся признавать простые истины. У всех есть свои страхи, даже у стального первого номера. Мануэль прекрасно знал, что главным и, пожалуй, единственным страхом Бастиана Швайнштайгера являются пенальти, от необходимости бить которые ноги полузащитника готовы были подкоситься, заставляя капитана Сборной остаться лежать на поле в надежде, что о нём не вспомнят. После шокирующей игры с Челси в мае двенадцатого Бастиан подорвался, треснул, словно неосторожно задетое стекло. Ману понимал, что враждебно настроенная окружающая среда может разбить это стекло, кинув камень критики в Швайнштайгера, и если это случится, то легенда немецкого футбола замкнётся, коротнёт разлаженной электрической цепью, а после вспыхнет искрой и перегорит, сжигая самого себя. И вратарь взял на себя ответственность стать изолентой для оголённого провода нервов Бастиана, скотчем, который из почти разлетевшихся кусочков уверенности полузащитника в себе соберёт хрупкую мозаику, не позволяя треснувшему стеклу разбиться. Кто сказал, что голкипер должен хранить команду только лишь от забитых в ворота мячей? Именно это заставило его тогда подойти к рыдающему на газоне полузащитнику, чтобы обнять того, словно говоря: «Всё в порядке, Басти, такое случается, и тебя никто не винит, это же я пропустил». Но это были просто слова, просто объятия, тогда как короткое прикосновение искусанных губ к влажному лбу могло сказать намного больше. «Я не отвернусь и не оставлю». И он сдержал своё слово: не стал комментировать провальный со всех точек зрения матч, переложил всю вину на себя, хоть и понимал, что это не спасёт Швайнштайгера от последовательного саморазрушения. Казалось, тот готов был возненавидеть себя, май, сырой газон и синий цвет формы Челси. И Мануэлю было бы намного легче, если бы Бастиан, памятуя о карьере вратаря в Шальке с его сине-белой формой, возненавидел бы и его. Но нет, Швайни всё так же улыбался той тёплой улыбкой, от которой так хотелось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть ненароком, и именно из-за этой освещающей всю команду улыбки Нойер каждый раз бежал подбадривать товарища при малейшей возможности, успокаивал объятиями, напоминая тем самым о том негласном обещании. Конечно же, только из-за настроения команды, только из-за этого. Только лишь. Молодец, Ману, снова умудрился наврать с три короба самому себе. Браво. Но любимцу публики Бастиану ни к чему была подобная преданность и забота на постоянной основе, и Мануэль, стоя в пределах своей штрафной, всё чаще окидывал отсутствующим взглядом две счастливые фигурки на скамейке запасных – заливисто смеющегося Швайнштайгера и, вероятно, смешившего его своей активной жестикуляцией Лукаса Подольски. И даже подолгу простаивая в воротах без дела, голкипер никак не мог разобраться, почему ему было так тоскливо. Зато он понял, что издевательская цифра на его майке читалась не как «первый», а как «один». А Швайнштайгер просто привык к подобному проявлению дружбы, потому и бежал от вратаря к Подольски сразу же, как тот замаячит в поле зрения полузащитника. А он маячил там практически постоянно, будто бы ему платили за то, чтобы Бастиан не терял его из виду. Нельзя сказать, чтобы Мануэль ему в этом сильно уступал, но навязывался явно меньше, предпочитая терпеливо ждать и гадать, почему же Лукас отнял у него никогда не принадлежащую Мануэлю пальму первенства, которую он заслужил сполна. Ведь не Лукас отскребал Басти с газона после той злополучной финальной игры с Челси, не он сделал шаг через тонкую черту, с поцелуем в лоб позволив себе разлить бальзам на душу не только беззащитного из-за своей ошибки Бастиана, но и на свою собственную, не он оставался рядом, чтобы убедиться, что полузащитник не сорвется. Лукас в этот момент был далеко, он не видел раз за разом этих покрасневших от едва сдерживаемых слёз глаз. Но почему-то именно он чаще других видел солнечную улыбку полузащитника. Мануэль был рад хотя бы тому, что это улыбка, поэтому после просвистевшего мимо ворот мяча в четвертьфинальном матче против Италии его сковал ужас, а в памяти насмехающейся кинолентой пронеслись поросшие паутиной времени события четырёхгодичной давности: его ошибки в серии пенальти, ликующие лица игроков Челси, сверкающий пузатым боком не их кубок и рыдающий Швайнштайгер. Много Швайнштайгера. Главным страхом Бастиана были пенальти, это знали многие. И снова Нойер не дал тому сломаться после вырванной с мясом победы, с каким-то жестоким удовлетворением отмечая про себя, что вот он, Швайни, стоит рядом, ждёт, пока отойдёт Буффон, чтобы получить инъекцию позволяющей забыться поддержки первого номера, на которую он подсел, как на наркотик, покупаемый только у одного дилера. Со страхами нужно хоть как-то бороться. Но никто не знал, что и у бравого вратаря Баварии был свой страх, о котором он не говорил никому, даже себе. Сложно признать, что ты боишься не пропущенных мячей, не неполадок в двигателе самолёта, которые могут привести к падению, и даже не змей, летучих мышей, пауков, темноты, высоты и иных распространённых кошмаров среднестатистического человека. Мануэль пошёл дальше. Не признаваясь себе до конца, он чувствовал, что страшнее всего ему думать о том, что однажды настанет момент, когда небезызвестный Бастиан Швайнштайгер не сорвётся к воротам, чтобы с разбегу прыгнуть на вратаря, празднуя победу и зная, что его поддержат сильные руки в толстых перчатках; что Басти не станет дожидаться, пока голкипер распахнёт объятия, готовый прижать к груди, в течение пяти секунд убаюкивая срывающимся на галоп сердцебиением; что полузащитник в какой-то момент – и это будет самый тяжёлый миг в жизни Нойера – просто перестанет ему улыбаться, ограничиваясь лишь прохладным кивком и едва приподнятыми уголками губ. Мануэль очень боялся. Ведь самое страшное для человека – безответность. А Ману определённо был человеком.