new friend.

Впервые они встречаются в баре, и вот тогда-то образуется эта связь: незримой красной нитью натягивается она над их головами, дребезжит и звенит от малейшего волнения. Воздух словно наэлектризовывается, когда Роман рядом: Питер чувствует его запах, отличный от тысячи других, пропитанный какой-то особой горечью и тоской (Руманчек назвал бы это скорее одиночеством или же ощущением себя не таким, как другие, какой-то отдельной, особой частью всего этого мира; ему ли не знать?), пропитанный чужой кровью, засохшей и давно смытой с рук, выстиранной с одежды. У Романа дорогущие шмотки, но язык не поворачивается назвать его пижоном — слишком простой, слишком свой в доску. Через неделю невербального контакта (простых переглядок за барной стойкой) Роман подсаживается к нему и спрашивает: — Как делишки? Ставит рядом две кружки холодного пива. Угощает. Питер берет в руку одну из запотевших кружек, делает несколько больших глотков, как-то абсолютно доверяясь (обычно он всегда соблюдает правило «пей только то, что приготовил сам» ), и кивает — то ли в знак благодарности, то ли приветствуя, то ли все сразу. — Возможно, у меня появился новый друг. Что насчет тебя? Роман улыбается, отнюдь не психопатично: — Возможно, у меня тоже. Первые полосы местных газет через месяц кишат статьями про зверские убийства. Мэр города что-то невнятно говорит о том, что, возможно, это все нападения диких животных. — Не исключено, что многие животные на данный момент заражены бешенством, потому мы убедительно просим местных жителей быть как можно осторожнее, не приближаться к диким и бездомным животным и не нарушать комендантский час. — Ну и мудила, — Роман берет в руки пульт и перещелкивает канал, по иронии попадая на передачу о диких животных, заваливаясь на диван рядом с Питером и отдавая ему одну из двух принесенных банок пива. — Пиздит же, как дышит. — А что ему еще сказать? — короткое шипение — и кончики пальцев Питера в пене. — В конце концов, — говорит он, облизывая пальцы и ловя на себе взгляд Годфри, — это единственное логичное объяснение. Человек бы физически не смог сотворить такое с телами. Вот и спихивают все на животных. — Да я о другом тебе речь толкаю, — Роман, отпив из своей банки, качает головой, улыбаясь: — Что тебя бы напугало больше: бешеное животное или маньяк? Они пытаются успокоить народ, а в итоге сами гонят свежее мясо в ловушку. Дебилы. — За чужой дебилизм? — Руманчек улыбается, поднимая свою банку вверх и слабо стукаясь ей о банку Годфри. Тот тихо усмехается такому нелепому тосту, но кивает: — За чужой дебилизм. Роман как-то упускает из виду тот момент, когда его дом постепенно заполняется вещами Питера. И не помнит, с каких пор они (в целях экономии, конечно) начали принимать душ вместе и помогать друг другу отмываться от засохшей крови. У Питера крепкие руки и железная хватка. Он тянет Романа к себе, и Годфри спрашивает: — А зубы у тебя такие же острые, как и клыки, а, волк? — Можешь проверить. Зубы у Руманчека действительно оказываются острыми. Не настолько, как клыки (Роман в этом просто уверен, проверять нет никакого желания), но достаточно, чтобы оставить на коже следы и почти прокусить нижнюю губу Годфри.