Вишневый йогурт для Чанеля

– Рассказывай, в чем твоя проблема, парень. Это моя работа, – бармен усмехнулась и взглянула на облокотившегося о стойку Чанеля. Она протирала стаканы полотенцем и выглядела так, словно ей все равно, но она все же внимательно выслушает все, что ей расскажут. Это подкупало. По крайней мере, Чанеля, который вообще-то совершенно не любил пить. Сейчас внутри него плескалось всего каких-то три порции не слишком дорогого коньяка, но этого хватило, чтобы захотелось рассказать. Чанель горестно вздохнул и уставился в свой наполовину опустевший стакан. – Когда мы познакомились, ему было семь, а мне одиннадцать. Жили всю жизнь в одном дворе, но я даже не видел его до этого. Уже потом я узнал, что родители старались по мере сил оградить его от сверстников во избежание возможных насмешек и упреков. Дети жестоки, мало ли что они могли сказать ему, совсем еще ребенку по сути. Возможно, его мать была права, не выпуская его: в свои семь он не считал себя... особенным. Знаешь, в одиннадцать лет ты мнишь себя очень взрослым и даже подумать не можешь о том, чтобы опять водиться с малолетками – нет, ты гоняешь мяч со старшими, задираешь юбки девчонкам и украдкой куришь за гаражами одну сигарету на шестерых. И это безумно весело и круто. По-взрослому. Ему было семь, и он подошел ко мне, отдыхающему на лавочке после игры, застенчиво улыбаясь и протягивая листок бумаги. "Бэкхени" – вот что там было написано. Я даже не взглянул толком: малолетка, что с него взять. Тем более я видел его впервые. Через минуту я вернулся в игру, потому что мое стоп-время вышло, а он так и остался стоять у скамейки. На следующий день он снова подошел ко мне – опять с вырванным листом из блокнота и несмелой улыбкой. В этот раз там было старательно выведено детской рукой: "Меня зовут Бэкхени. Можно дружить с тобой?" Он совершенно определенно не курил и не играл в мяч и, конечно же, не стоил моего внимания, но я почему-то забыл даже о войнушке, в которую играл с друзьями. – Почему ты пишешь, а не просто скажешь словами? – спросил тогда я, а он недоуменно пожал плечами и настойчиво протянул лист снова. Я решил, что это странная, но забавная новая игра, и, взяв у него ручку, написал на его листке: "Я Чанель. Не знаю. Что ты умеешь?" Дома, когда я рассказал матери о странном, играющем в молчанку мальчишке со двора, меня ждала пятнадцатиминутная лекция на тему "Не обижай Бэкхена, не проси его что-нибудь сказать и – не приведи Господь – не скажи ему, что он в чем-то хуже остальных детей". Я мало что понял кроме того, что по какой-то причине Бэкхен не может говорить, но эту тему лучше обходить стороной. Для меня это было слишком странно, потому что как это – не может говорить? У него, что ли, болезнь какая-то? А он заразный? А он точно нормальный? Строгий взгляд матери и ее поджатые губы доходчиво объяснили, что вопросы у меня возникают дурацкие. Чанель грустно усмехнулся и замолк, переводя дух. Бармен не торопила. Может, ей было откровенно скучно слушать о чужом глубоком детстве, но она не подавала виду. Пак приложился к стакану и, едва поморщившись, продолжил: – Я плохо помню, как это случилось, но через месяц я перестал ощущать неловкость и неудобство, говоря с ним. Я возился с немым мальчишкой, сам не зная почему, вместо веселых игр со старой компанией, и, как это часто бывает среди детей, вскоре обо мне забыли. Я не особо расстроился, чувствуя что-то сродни облегчению, когда игры во взрослого прекратились. С Бэкхеном я был старшим, но не взрослым, и мне это нравилось. Он еще не ходил в школу (должен был пойти только в этом году), но не особо-то туда рвался. Он не боялся других детей, но, скорее всего, чувствовал себя неуютно рядом с ними из-за того, что не привык к шуму и компаниям. Я до сегодняшнего дня понятия не имел, почему он вообще подошел тогда ко мне. Я привык, что с ним нельзя болтать без умолку; Бэкхен всегда внимательно слушал, а потом что-то старательно выводил в своем блокноте. Они у него почему-то всегда были с коалами. Через два года мы стали лучшими друзьями. Я и подумать не мог. Мы всегда были вместе, расходясь только на время уроков, даже ночевали часто друг у друга. Нашим мамам достаточно было знать, где один из нас: с вероятностью в 90% второй был рядом. Несколько раз я серьезно дрался за Бэкхена в школе, например, тогда, когда ему впервые сказали, что он... другой. Что он хуже. Его назвали ущербным, и я в первый раз в жизни сбил в кровь кулаки. Помню, как директор отчитывал меня за драку, а наедине вдруг потрепал по плечу и сказал: "Я не должен так говорить, но ты правильно сделал, Чанель". Понадобилось еще несколько стычек и вызовов к директору, чтобы Бэкхена прекратили дразнить. – Вы были очень близки, не так ли? – улыбнулась бармен. Странно, но она совсем не выглядела раздраженной. Людей было мало: Чанель попал сюда к самому открытию. Он вообще не собирался идти в бар, это было совсем не в его духе, но ноги сами вынесли сюда, а он не слишком и сопротивлялся внезапному решению. Голова гудела. – Да. Да, мы и сейчас... я... Я очень привязан к нему. Можно сказать, я уже не представляю своей жизни без него. – Вы истинные? – понимающе кивнула девушка, а Чанель болезненно скривил губы. Допил содержимое стакана, подвинул для добавки. Как правило, связь истинных возникала между мужчиной и женщиной: с точки зрения продолжения рода это было более рационально, однако однополые пары встречались тоже. Реже, да и браки такие не всегда заключались, но общество никак не порицало такие связи. Это природа, и они не были глупцами, чтобы идти против нее. – В этом все дело. Когда мне было восемнадцать, мама как-то спросила, не встретил ли я еще свою пару. Возраст ведь подходящий, самое время задуматься об отношениях, но я только посмеялся, потому что... я не встречал никого особенного, да и не стремился к этому, если честно. Приближалось поступление в университет, мне было не до этого. Мама согласилась, сказав, что всему свое время и, когда такой человек будет рядом, я пойму это сам. Вчера она спросила снова. Мол, тебе двадцать два, Чанель, и не то чтобы я волновалась, но все же. Я знаю, что она переживает, но что поделать, если я так никого особенного и не встретил. Сегодня после обеда я пришел к Бэкхену: помогаю ему готовиться к выпускным экзаменам. Мы занимались, а между делом я рассказал ему о разговоре с матерью. Посмеялся еще, потрепал Бэкхена по волосам, сказал, что мне все равно никто не нужен, кроме него. Мы же лучшие друзья. Я никак не ожидал, что он побледнеет и выронит ручку. Он сидел передо мной, не отворачиваясь от своих конспектов, с белым лицом, а я не знал, что такого сказал, что так напугало его. Я привык "читать" Бэкхена, нам давно не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Иногда он забывает брать с собой блокнот или мобильник, но у него богатая мимика или что-то еще и понимать его не сложно. Сегодня же я смотрел – и не понимал. Я допытывался несколько минут, сам испугавшись такой реакции, и в конце концов Бэкхен ответил. "Неужели ты действительно ничего не чувствуешь?" Я помню, как у него дрожали руки, пока он писал это в своем блокноте с коалами, а когда осознал... Бармен вздохнула, отставив в сторону очередной стакан и вешая полотенце через плечо. Чанель даже не замечал ее внимательного взгляда. – Выходит, все-таки истинные? – Да, должно быть, так. Но... то есть... как это должно было быть? Я знаю его одиннадцать лет. Мне всегда говорили, что ты сразу это понимаешь. Не знаю, что происходит, но тебя вроде бы пришибает по голове этой истинностью, тебя влечет и тому подобное. Меня никогда не пришибало. "Я подошел к тебе тогда на площадке, потому что ты мой, – написал Бэкхен, когда немного успокоился. – Я просто сразу понял – ты отличался от всех". По его словам, я даже пахну иначе. Бэкхен пахнет... йогуртом? Он обожает вишневый йогурт, я уже несколько лет покупаю ему его по дороге домой. Но это просто йогурт, а не что-то необычное, я никогда не придавал этому значения. А потом мне говорят такие вещи... Я не знаю, что мне делать. Это моя проблема. – В чем именно ты сомневаешься? Тебя напрягает то, какой он? – Нет, боже, нет. – Чанель запустил пальцы в волосы. Так сложно. – Это было то, о чем он подумал, но это не так. Мы говорили об этом. Я сказал, что он сам подошел ко мне тогда, хоть мы были детьми и вряд ли он до конца понимал, что делает, тем не менее он нашел меня. "Я был ребенком, – ответил он. – Это было до того, как я осознал, что со мной что-то не так". Я просто поверить не могу, что это было в его голове, несмотря на то, сколько времени я пытался отучить его от мысли, что он хуже других. Потому что Бэкхен не хуже – лучше многих. "Я нашел своего человека, – вот какими были его слова, – но это не значит, что мы обязаны становиться семьей. Это ни к чему тебя не обязывает, если ты не хочешь. Я все понимаю". А я... понятия не имею, что мне делать. То есть это же Бэкхен. Я не считаю, что он... Я его знаю сто лет. У него мягкие руки и мягкий взгляд, и он прекрасно готовит то, что я люблю. А еще плачет на грустных финалах фильмов, но зато ни за что в жизни не расплачется от боли или обиды. Он не плакал даже тогда, когда ему было семь и его обзывали в школе, зато сегодня был в шаге от этого. Бэкхен учится рисовать по видеоурокам, и у него постоянно кисточки или карандаши в волосах, о которых он забывает, а потом полдня ищет. Он очень любит музыку, – Чанель грустно улыбнулся, уйдя в себя, – сказал как-то, что ему не особо мешает немота, но он хотел бы будить меня пением по утрам. Я никогда не знаю, что отвечать на подобное. В такие моменты я словно чувствую вину за то, что могу то, чего лишен он, а потом получаю подушкой по лицу – Бэкхен, конечно же, все понимает. Чанель надолго замолк, собираясь с мыслями. Чем дольше он говорил, тем труднее становилось. Пришлось буквально выталкивать слова, ставшие внезапно тяжелыми и громоздкими. – Я не думаю, что Бэкхен соврал про истинность, но... мне страшно. Заводить семью... он мой лучший друг, кроме того, боги, совсем ребенок, еще школу не окончил. А я... я ведь и с девушками могу, я хочу детей и хочу порадовать мать внуками. Хочу полноценную семью. Чанель чувствовал себя последней сволочью, говоря это. Он никогда не считал лучшего друга неполноценным и не позволял другим – даже самому Бэкхену. Это было низко – даже в мыслях допускать такое, и слава богу, что его не слышит Бэкхен. Бармен молчала, рассматривая склонившегося над стойкой парня. Сначала она ошиблась, оценивая ситуацию. Она решила, что чувства его пары невзаимны, но после всего сказанного стало очевидно, что это не так. Тем не менее сомнения этого Чанеля были понятны. Это серьезное решение, он не мог не сомневаться. – А ты хочешь жениться на девушке? В самом деле? – спросила она. – Остаться друзьями с Бэкхеном и однажды сделать его шафером на своей свадьбе? Представь, что так и поступил. Так лучше? – Нет. Совсем не лучше. Почему все не могло быть проще? Почему я не могу просто чувствовать эту связь и не мучиться сомнениями? Что за глупость, что это работает только в одну сторону? – А кто сказал, что в одну? – прищурилась девушка. – Разве ты не понимаешь его без слов и не чувствуешь малейшее изменение в его настроении? Разве тебе не плохо, когда плохо ему? Что, по-твоему, такое связь? – А как же влечение? – растерянно поднял голову парень. – Ты же воспринимаешь его как ребенка, – негромко рассмеялась бармен, ловко наливая выпивку очередному клиенту. – О каком влечении ты говоришь, пока он для тебя несмышленое дитя? – Я просто хочу его защитить... Девушка кивнула, бросив на него взгляд, как бы говорящий "ну вот видишь". Чанель не знал, что на это ответить. Взглянуть на его Бэкхена как на свою истинную пару? Отказаться от возможности иметь детей и не нянчиться с внуками в старости? Семейная жизнь с Бэкхеном. Что это должно значить? – Вот что я тебе скажу, приятель, – оценив состояние клиента, хлопнула его по плечу бармен. – Это твоя жизнь, и, что бы ты ни выбрал, никто не будет упрекать тебя, кроме тебя самого. Бэкхен дал тебе выбор, теперь ты должен решить. Но в любом случае не позволь сомнениям разрушить все, что есть между вами, потому что нет ничего хуже разорванной связи между истинными. Хорошенько подумай. И удачи. Когда разберетесь, приходите вдвоем – посмотрю на твой вишневый йогурт, дружище. Чанель вышел из бара и полной грудью вдохнул прохладный вечерний воздух. Алкоголь не пьянил, а лишь немного согревал кровь, и это было преимущество никогда не пьянеющего Пака. Ему действительно нужно сейчас подумать. Не позволь сомнениям все разрушить, сказали ему. Неужели он в самом деле на протяжении стольких лет не замечал истинного? И что чувствовал Бэкхен, которого все эти годы не признавали? Если у него со связью все в порядке, надо думать, он... любит Чанеля? Любовь истинной пары ведь особенная, каждый ребенок знает, что нет ничего правильнее, искреннее и чище такой любви. Любит ли Чанель Бэкхена? Без сомнения. Влюблен ли он в него? Бэкхен действительно больше походил на ребенка, чем на молодого парня, и не только из-за своего сладкого запаха. Юркий и подвижный, он ни минуты не мог сидеть без дела. Учиться в школе ему никогда не нравилось, поэтому все свое время Бэкхен тратил на самые разные вещи, занимаясь уроками только из-под палки. Как правило, мотивацией служил все тот же Чанель. У Бэкхена все всегда было спонтанно, и его увлечения тоже не отличались постоянством. Неделю назад он учился плести браслеты, потом – готовить черничные кексы, а сейчас хочет освоить укулеле. Он никогда не смотрел фильмы спокойно, ему всегда нужно было ерзать или бегать за едой на кухню, переползая через Чанеля, сидящего ближе к краю кровати, и отдавливая ему ноги. Он любил бегать босиком по траве и лежать на коленях лучшего друга, жмурясь, когда тот походя проводил ладонью по его волосам. Чанель был не особо тактильным парнем, особенно когда повзрослел, а вот Бэкхен, наоборот, обожал прикосновения. Он ластился и лез обниматься, чем вызывал у Чанеля только смех. Ребенок. Бэкхена вообще было очень много. Пак был уверен, что, будь у мальчишки возможность, он болтал бы без умолку. Иногда старший пытался представить, каким бы был голос Бэкхена. А потом вспоминал о желании петь и грустнел, выбрасывая несбыточное из головы. Бэкхен, впрочем, вполне успешно компенсировал свое молчание другим шумом, и если бы Чанеля кто-нибудь попросил описать лучшего друга, он бы даже не вспомнил о характеристике "тихий". Мысли о Бэкхене согревали. Они, пожалуй, действительно были очень близки, и неважно связь тому причиной или нет. Возможно, она укрепится, если Чанель признает Бэкхена. Он очень хотел почувствовать всю ее силу, хотел знать, как это – быть связанным с кем-то, хотел понять, что чувствовал Бэкхен, говоря: "Я сразу понял: ты мой". Если вдуматься, все уже давно было так: Бэкхен принадлежал Чанелю, а Чанель – Бэкхену, с самого детства, с того самого вырванного из блокнота с коалами листка с надписью: "Бэкхени". Будь он, Пак, порасторопнее, давно бы уже понял. И не заставлял бы своего мальчика столько мучиться от неизвестности. Как дурак, столько времени потерял. Чанель свернул в родной двор и вместо того, чтобы пойти к своему, шестому подъезду, вошел в четвертый. Судя по светящимся окнам, Бэкхен с семьей еще не спят. Сегодня он поговорит с ними, а завтра утром обрадует собственную маму новостью об истинной паре. Что-то подсказывало Чанелю, что она совсем не удивится.