Homo Arachnid

Паутина уже расставлена. Ее нити тянутся далеко — незримые, но обещающие смерть. Кропотливый труд, идеальная работа. Совершенство, раскинувшееся средь извилистых ветвей дерева. Остается только ожидание. Я вышел на улицу, вдыхая гнилой застоявшийся запах большого города. Сколько в нем было всего — запрета, мерзости, отравления и… очищения. Я — единственный, кто мог ощутить это. Сотни и тысячи мушек-однодневок парили вокруг, по утрам спеша на работу, по вечерам — расползаясь по своим жалким каморкам. И цикл этот повторялся вновь и вновь. Деды, отцы, сыновья. Бабушки, матери, дочери. Лишь серая тупая масса. Корм. Я их даже не различал — зачем хищнику всматриваться в особенности строения жертвы? Вокруг меня роились эти мухи: светлые, рыжие, темные, русые. Большинство из них давно сгнили внутри, и мне казалось, что я всеми фибрами своей сущности ощущаю их разложение. Но мне надо было питаться. Закрывая глаза, делая все быстро, четко и уверенно. Только после смерти они становились красивы. Лица их разглаживались, кожа становилась аристократично бледной, а тела — мягкими и податливыми. Прекрасными. Охваченный страстью, я часто брал их — иногда еще теплых, иногда уже окоченевших. Однако самое большое наслаждение я получал лишь, когда в них вновь зарождалась жизнь, когда их души, заключенные в жалкой телесной оболочке, расцветали насекомыми, которых я обожал. Любил запускать пальцы в нутро, шевелящееся изнутри белыми тельцами; любил слушать жужжание выросших, очищенных от людской скверны, существ; любил вдыхать запах истинной смерти — а не ту вонь, что распространяли вокруг себя живые. Черная блестящая бабочка летела вперед, не замечая расставленной ловушки. Ветер подхватывал ее, возносил к вышине — туда, где блистало солнце: недостижимое, загадочное, манящее. Его лучи отражались на ее крыльях зелеными и синими бликами, заставляя каждую душу трепетать от восторга, едва взглянув на это чудесное создание природы. Паук был терпелив. Он видел ее. Он ждал ее. Мы познакомились с ней, когда я в поисках очередной освобожденной неожиданно для самого себя забрел в библиотеку. А там сидела она. Стройный стан, худые смешные ноги, хрупкие белоснежные запястья, золотистые локоны, свисающие над раскрытой книгой, аккуратная черная оправа очков, скромное темное платье. Сколько ей было лет? Десять, двадцать, тридцать? Для таких эфемерных фей, как она, время словно застывает — они не стареют, оставаясь вечными детьми, и лишь потом у этих детей резко седеют волосы, и кожа покрывается сетью морщин. Ее звали Аннет. Не Аня, не Анна, а именно так, на французский манер — красиво и величаво. Я сразу ощутил, как мое мертвое сердце неуверенно дрогнуло и вдруг со всей силы сжалось — будто невидимый кулак пытался раздавить его. Стало так легко… Словно на крыльях я подлетел к девушке и сходу завязал диалог. Это было так странно — вся замкнутость, стеснение, закрытость исчезли. Аннет приглушенно смеялась, помня о правилах поведении библиотеке, рассказывала о своей жизни, поддерживала любую тему, что я начинал. Оказалось, что она еще учится; когда же я спросил ее о планах на будущее, то блондинка, скромно потупившись, поведала о том, что мечтает быть арахнологом. Сердце мое, и так сошедшее с ума, пустилось в пляс. Дрожащим голосом я договорился с Аннет о свидании, и девушка, улыбнувшись, продиктовала свой мобильный. А уже вечером я неистово насиловал бессильно плачущую рыжую девчушку. Руки у нее были связаны, а ноги я подрезал так, что они только бессильно содрогались, но не могли мне помешать. Я закрывал глаза и представлял Аннет, как я сожму ее нежную кожу, резко войду, вырвав хриплый стон с алых искусанных губ, и начну двигаться, принося и ей, и себе невиданное удовольствие. Рыжая рыдала и умоляла меня остановиться. Пришлось заклеить этой шлюхе рот — скрипучие мольбы нарушали иллюзию. Закрывать глаза быстро надоело, и я перевернул девицу на живот, уткнув лицом в прогнившие доски и грязь и выставив наверх покрытую веснушками задницу. Шальная мысль, зародившаяся в моем сознании, мне понравилась — дырка рыжей уже была весьма растянута, кровоточила и не приносила должного наслаждения. А вот анальный проход явно был девственен — плотно сжатое колечко мышц с трудом пропустило даже мой палец. Новые ощущения заставили мою жертву кричать и вырываться, но я знал, что с этим делать. Острым ножом я подцепил тонкую полоску кожи у нее на спине и потянул. Адские вопли заполнили помещение, они звучали как музыка — чудесная, завораживающая. Ее хотелось слушать вечно. Кровь потекла по половицам — темная и красивая. Я нежно стер текущие капли и поднес пальцы к лицу. Металлический аромат действовал на меня, как афродизиак. Уже не отвлекаясь, я окровавленными руками провел по стоявшему члену, смазывая его, и приступил к осуществлению своей задумки. Сжатые мышцы никак не хотели пускать меня, но я резкими движениями отвоевывал себе пространство — сантиметр за сантиметром. В один момент я ощутил, как члену стало свободнее. Лишь когда его залило горячей жидкостью, я осознал, что разорвал девице кишку. Зато теперь мне ничего не мешало, и буквально спустя пару фрикций я кончил в уже давно не сопротивляющуюся тушку. Девица была без сознания, но слабо дышала и подрагивала — так я и понял, что она еще жива. Отлично. Тогда ритуал очищения будет проведен правильно. Я подошел к покосившемуся от времени шкафчику и открыл его. Сотни склянок с латинскими названиями неизменно услаждали мой взор. Я достал одну — внутри медленно переливалась тягучая маслянистая жидкость. Хватит всего нескольких капель — я осторожно растер их по бездыханному телу и, не удержавшись от соблазна, особое внимание уделил гениталиям. Одна резкая пощечина — и девушка, застонав, пришла в себя. Прекрасно. Очищающиеся должны быть в сознании, дабы полностью понять важность процесса. В неприметной нише я хранил своих верных и преданных друзей. Несмотря на то, что их приходилось держать в пластиковом контейнере, их одних я любил и уважал. Я сдвинул крышку, и они тут же взмыли вверх, вдыхая раздражающий их запах и с каждой секундой становясь все злее и злее. Полосатые тельца стали вибрировать от ярости, и воздух наполнился громким жужжанием. Мои друзья стали искать источник и быстро обнаружили его — скрюченное тело с отставленной задницей, от которой так и распространялся безумный аромат. В течение секунды живая желто-черная волна накрыла девицу. Раздался жуткий, холодящий душу вопль, и все затихло, но пчелы так и не могли успокоиться, залетая в растраханные мною дыры и беспощадно жаля уже мертвую девушку изнутри и снаружи. К сожалению, ритуал очищения губил их, и трупы моих маленьких друзей смиренно ложились рядом с телом жертвы. К концу осталось лишь несколько насекомых, которые, озабоченно жужжа, вылетели в щель в крыше. Я же почтительно опустился на колени. Слезы жгли глаза. Я был счастлив и осветлен — еще одна душа освободилась от бренных оков вонючего людского тела и получила возможность переродиться в существо более прекрасное! Одно неловкое движение — и бабочка прилипла крылом к паутине. Страх охватил ее сущность, но самоуверенная, гордая бабочка не сдавалась — она сражалась, отчаянно сражалась за собственную жизнь, трепеща крыльями и пытаясь вырваться. Зелено-синяя пыльца слетала вниз, украшая паутину разноцветными бликами, но все было тщетно — каждое усилие шло во вред жертве, с каждым рывком она все сильнее запутывалась в коварной паутине. Паук ждал. Он никуда не торопился — он знал исход и просто любовался невиданной красотой бабочки. Я летал на седьмом небе от счастья. Мы с Аннет сходили уже на три свидания — в кинотеатр на фильм, который я даже не смотрел, любуясь своей спутницей; в кафе, где я завороженно наблюдал, как аккуратно ест девушка, и потягивал сладкий кофе; и в парк аттракционов, где я, несмотря на свою обычно выраженную социофобию и мизантропию, прокатился на всем, на чем хотела прокатиться Аннет. После каждой встречи мне приходилось подыскивать жертву, чтобы хоть как-то погасить разгоревшуюся похоть. После третьей я был вынужден найти двоих — хрупких и маленьких сестричек. Вряд ли они были совершеннолетними — но разве была хоть какая-то разница? После того, как от разрыва внутренних органов младшенькая умерла прямо на глазах у старшей, та безропотно приняла свою судьбу и даже не пикнула, когда я смазывал ее смесью феромонов и меда. Закричала она только однажды — когда муравьи стали пожирать ее тело. Даже изуродованная, она и после смерти была довольно симпатичной, и, вскрыв ей череп и отрезав нижнюю челюсть, я хорошенько отымел ее в горло, ощущая окоченевшие и холодные от смерти жилы, связки и хрящи. Помню, что это принесло особое наслаждение, когда я представил на ее месте Аннет. Наше четвертое свидание должно было пройти у меня дома, я знал, что это значит. Знал и готовился. В этот раз все должно было быть по-другому, по-особенному, не так, как обычно. Бабочка бессильно обвисла на паутине, поняв тщетность своих попыток. Ее крылья глубоко завязли в клейких скрепах паутины, и ни единой надежды вырваться у нее не осталось. Вся пыльца – то богатство и роскошь, которым гордится любая бабочка – осыпались, превратив ловушку в подобие бриллианта — так сильно блестела она на предзакатном солнце. Паук замер, пораженный представившимся ему видом, но тут же спохватился и ловко полез по паутине к своей прекрасной пленнице. Она пришла ко мне ровно к обговоренному времени — к семи часам вечера. Когда я открыл дверь, то замер от восхищения — одетая в блестящее сине-зеленое платье, с изящными лаковыми туфельками на шпильке, завитыми золотыми волосами и крошечным алым ротиком, Аннет походила на изысканную фарфоровую куклу, которых так любят скупать коллекционеры. Ее голубые глазки хитро прищурились, она рассмеялась и припала к моим губам. И такая жажда, такая похоть была сокрыта в этом поцелуе, что я не мог воспротивиться и поддержал ее. Зверь во мне бушевал, когда я, рыча и кусая ее губы, прижал хрупкое тело к стенке. Моя девочка не отставала — она шустро расстегнула мне пуговицы на рубашке и отшвырнула ненужную одежду в сторону. Я с таким же успехом содрал с нее платье, продолжая упоенно и безумно целоваться. На ней не было белья, и вид маленькой стоячей груди с розовыми сосками и гладко выбритой белоснежной промежности окончательно лишил меня рассудка. Я поднял ее на руки и практически швырнул на деревянный стол. Аннет тихо ойкнула, но потемневшие от страсти глаза и быстро мелькнувший между распухших губ язычок выдавал ее истинное настроение. Она лишь хрипло рассмеялась, когда я привязал ее ноги и руки к ножкам стола. Глаза мне затянуло кровавой пеленой, член стоял, как каменный, пачкая одежду выделяющейся смазкой. Я поспешил раздеться — для моих идей одежда была не нужна. Аннет, увидев меня обнаженным, тихо присвистнула и облизала губы — от этой реакции меня будто прошило током и член, болезненно дернувшись, выдал еще смазки. Я подошел к ней и устроился между разведенных ног, любуясь зрелищем. Столь нежная кожа, что через нее просвечивают венки. Сами гениталии были бархатно-розового оттенка — как лепестки юной розы. Прекрасно. Идеально. Я прижался губами к этой красоте в страстном поцелуе, языком находя набухший клитор и приступая к изысканным ласкам. Стоны наполнили кухню, а я вкушал их, с наслаждением слизывая выступавшую смазку и дразня языком вход. Пара минут и девушка, сильно выгнувшись, вскрикнула. Я разогнулся, облизывая губы, и подошел к другой стороне стола. Аннет лежала, улыбаясь и щурясь от блаженства. Я провел по нежной щеке ладонью, и ее глаза закрылись, она потерлась о мою руку, как большая кошка. Я горько вздохнул. Это было необходимо. От красоты Аннет даже ангелы бы заплакали, но у меня нет выбора — этот грязный мир не для нее. Последней моей данью было наслаждение. «Прощай», — сказал я и отрубил ей голову заранее припасенным тесаком. После я пристроился к обезглавленному телу и спустил напряжение, кончив в эту невинно-розовую дырочку, которая еще не успела остыть и засохнуть. Ее тело я тщательно разделал, особенно выделив филейные части, отрезал грудь, отделил руки и ноги от туловища. Конечности я сразу бросил в муравейник, а вот десерт решил приготовить себе на ужин. Все же, в отличие от моих друзей, я не мог есть сырое мясо, а вот тщательно поджаренная вульва и грудь мне понравились. Еще несколько дней я питался Аннет, проводя самый длинный ритуал очищения в своей жизни. Ее голове и прекрасному личику я нашел иное применение — каждый день, утром и вечером я засовывал член в омертвевшие губки и насаживался, представляя, как она делает мне минет. Меня не пугали ни начавшееся разложение, ни заведшиеся в глазах личинки мух. Мухи тоже очищали ее. Остатки я закопал на заднем дворе, зная, что личинки, мои помощники и соратники, довершат начатое. Меня распирала невиданная прежде сила. Насекомые, чувствуя мою власть, сами ползли ко мне. Никогда еще я не был так счастлив — над моей головой порхали бабочки, по рукам ползали жуки, под ногами перебирали лапками многоножки, пауки вили паутины прямо у меня в доме. Членистоногие обожали меня, а я их. Я был их Царем. Их Богом. Паук тщательно опутывал свою жертву паутиной, превращая ее в неподвижный кокон. Наружу торчала лишь голова пленницы, которая до сих пор была жива. Хищник на секунду замер, трогая хелицерами рассыпавшуюся пыльцу, и тень сомнения пробежала в его холодном отточенном разуме. Но инстинкты взяли верх, паук укусил бабочку и несколькими глотками выпил всю ее кровь. Оставив иссушенный труп в паутине, он отбежал в сторону, быстро латая оставленные непокорной бабочкой дыры в ловушке. А после застыл. Начиналась ночь — а она предвещала новые жертвы. Новые — но далеко не столь прекрасные. Раздался едва различимый шелест. Паук насторожился, вперив глаза-бусинки в сторону шума. В паутину летел красивый мотылек, наслаждающийся потоками вечернего бриза. Хищник плотнее натянул ловушку. Время пришло.