Несерьезно

Я поднял на него взгляд своих зеленых глаз и не мог поверить в то, о чем боялся думать даже наедине с собой. Я действительно его ненавидел. Теплая рука сжала мою, как всегда холодную, и я на автомате улыбнулся любимой женщине. Ребекка легко коснулась моей щеки губами, прежде чем прошла вперед, чтобы поприветствовать гостей и обняться с давней подругой. Я смотрел на нее, такую живую и прекрасную, — девушку, что любил столько лет, и не мог поверить своему счастью. Она единственная на всем белом свете занимала мои мысли. Но в дверном проеме появился он, и все, что строилось мною долгие годы, рухнуло в миг. Бывший одноклассник, окинув оценивающим взглядом красиво обставленную общими усилиями гостиную, поднял уголок губ. Так незаметно, но до боли в костях знакомо. И только потом мазнул своим цепким взглядом по мне и приподнял брови в притворном удивлении. — Кайл, — лишь слово, но как приговор. Захотелось спрятать свои рыжие волосы, чтобы он не смотрел на них так пристально. Жизненно необходимо нужно было отыскать старую шапку и надеть ее. Будто бы я был виноват в том, что они такого цвета. — Картман, — я, насколько мне позволяло воспитание, учтиво улыбнулся. А в душе сгорал от захватившего меня ужаса. Быстро поймав за талию свою жену, я всеми силами увел свои мысли в привычное русло и попытался влиться в разговор двух давно не видевших друг друга болтушек. Конечно же, мне было неинтересно слушать, что происходило в жизни у Бебе. Неинтересно и противно от обсуждения личной жизни и интимных вопросов оной, но выбора я себе не предоставил. Я крутился на кухне, словно строил из себя шеф-повара, который не в первый раз видит, как нужно пользоваться духовкой. Крутился рядом с женой, отвечал на односложные и достаточно провокационные вопросы от Бебе и вновь пытался быть хоть чем-то полезным. Неудачно подвернувшееся на моем пути блюдо, которое разбилось с противным треском, вынудило Ребекку попросить меня уйти с женской территории и не мешать приготовлению еды. Не посмев отказать (Какая вразумительная причина могла бы заставить меня остаться на кухне?), я вернулся в гостиную. Легкий ветер тронул мою оголенную шею и я покрылся мурашками, почувствовав, как рыжие волоски на руках встают от холода. Приоткрыв окно, Эрик Картман неподвижно стоял и курил сигарету. Мысль о том, что я не знал об этом, вновь больно кольнула. Я сглотнул, отдавая себе отчет, что мы не общались более десяти лет после окончания школы. Конечно же, Кайл, он много раз мог начать курить без твоего ведома... Какое твое дело... — Не холодно? — Дурацкий вопрос слетел с моих губ, не успел я одернуть себя. Эрик повернулся ко мне, так лукаво улыбаясь, что я был готов разрыдаться от раздирающей меня печали, — в смысле, не кури тут... Нельзя. Ребекка беременна. Плохо, если будущая мама будет пассивным курильщиком. На удивление, он выбросил сигарету. Как-то плавно и задумчиво. Я остался стоять на месте, будто приклеенный к полу рыжий шут. Именно таким я ощущал себя в его присутствии. — Таким заботливым еврейским крысенышем я тебя и запомнил, — произнес он, в последний раз выдыхая в окно дым, и мягко прикрыл его за собой. На загривке встали волосы. В этот раз я был уверен, что виноват не холодный воздух. — На удивление, я запомнил тебя таким же расистским ублюдком. Видимо, ничего не изменилось. Ссоры всегда развязывали мне язык. Чуть расслабившись, я уселся в мягкое кресло и вперил внимательный взгляд в Картмана. Тот, казалось, совсем его не замечал. Но, тем не менее, прошел и сел напротив. — Сочту за комплимент, еврей. Он вальяжно развалился на диване, и выжидающе уставился на меня. Ждал хода соперника. А я не являлся его соперником. Тот, кто заведомо проиграл, играть не может. — Комплимент? Ты остался таким же ребенком, каким и был всегда. Неразумным. — Кайл, ей-богу, лучше быть ребенком, чем недовзрослым, какого ты из себя и строишь. Думаешь, наличие жены и ребенка сделает из тебя взрослого? На самом деле, ты все также хочешь творить со мной беспредел, от которого у тебя сносило крышу в школьные годы. Уверенность в его словах разъедала меня изнутри, пожирая все, что я заработал непосильным трудом. Начало подташнивать... — Ты не знаешь, чего я хочу, — слабо, отчаянно грустно. Я до зубного скрежета хотел сам поверить в свои слова, — у меня есть семья, которую я люблю. Я счастлив. Даже если моя фраза и задела его, он не подал виду. — Какое превосходное прикрытие, Кайл, — улыбчиво протянул Эрик, поймав мой взгляд, — а главное — не вызывающее никаких подозрений. Я задохнулся от такой наглости и был готов врезать ему по его самодовольной роже, но вовремя остановил себя. В конце концов, это всего лишь Картман, который всю жизнь только и делал, что выводил других людей из равновесия. Я не должен был вестись на его провокации... Хоть мне и очень хотелось. — Что ты несешь, жиртрест? Потому что он знает. Знает, что я нагло лгу ему в лицо. Эрик загадочно провел большим пальцем по своей рубашке, как бы разглаживая образовавшуюся складку, и на секунду прикрыл глаза. — Говоришь, что вырос, а сам обзываешься, будто нам по десять. Забавно, Кайл, ничего не скажешь. И о том, что я не вырос, он знает тоже... До кома в горле стал противен этот разговор. Ребекка впорхнула в гостиную так грациозно, словно бабочка, и заставила мое сердце вновь биться ради нее и будущего ребенка. Видеть ее было для меня подарком и одной из главных радостей жизни. Но видеть ее и Эрика Картмана рядом было... странно. Ком в горле возрос, стоило мне подумать о том, как с годами он похорошел. Как идеально была подобрана его одежда: сочетание классики и преппи. Как были уложены его волосы, вечно растрепанные и не расчесанные в школьные годы. И как блекло выглядела моя прекрасная жена на его фоне. В тот момент я еще сильнее возненавидел Эрика за то, что тот вызывал во мне такие ничтожные мысли. Я должен был быть выше этого. Должен был... Когда стол был накрыт и уставлен пышущей жаром вкусной едой и закусками, мы наконец уселись и я смог отвлечься на нечто нейтральное — еду. Ее было столько, что я мог, как минимум, еще несколько часов наслаждаться приготовленным и не отрывать взгляд от тарелки. Но не тут-то было. — А мы с Эричкой собираемся обручиться, — сообщила Барбара, сидевшая от меня наискосок. Мои глаза в одночасье сфокусировались на ее счастливом лице. Ребекка, радостно расспрашивая о счастливой дате, сосредоточила все свое внимание на волнующей новости и не замечала ничего вокруг себя. То, что Эрик вперил в меня свой заинтересованный взгляд. Особенно то, как именно он меня смотрел. Рука, державшая вилку, ослабела и чуть не выронила оную. Я опустил глаза на недоеденную еду, но сразу же поднял их обратно — к Эрику. Он смотрел так серьезно, как будто хотел поведать мне свой самый страшный секрет. Конечно же, нет. Это же Картман! Нацист и жиртрест... Эрик Картман... — Разумеется, мы думаем об этом! Но всему свое время, ты же знаешь... Я тоже должна подготовиться! Дети - это так серьезно! А ты на каком месяце? — Щебетала на заднем плане Бебе. «Дети - это так серьезно», — повторил я мысленно, не переставая смотреть в эти знакомые мне с детства глаза. Ведь мы с тобою до сих пор дети? Или ребенком остался только я? Его нога под столом коснулась моей и я таки выронил столовый прибор. Извинился перед Ребеккой за чуть не разбитую посуду, и вновь вернулся к созерцанию голубых глаз. Я видел, как он веселится, наблюдая за моей неловкостью. Прямо как... раньше. Почувствовав, как чужая нога поднимается выше, я внутренне задрожал. Это чувство было мне в новинку. Предвкушение и стыд, смешанные воедино, вернули меня на десяток лет назад, когда что-то изменить еще было в моих силах. Силясь и превозмогая себя, мне приходилось дышать размеренно, чтобы не выдать своего смятения. Эрик, пожалуй, не чувствовал себя неудобно. Наоборот, приклеившаяся к его губам полуулыбка говорила об истинном наслаждении ситуацией. Я понял, что мне физически необходимо дотронуться до него. Сжать его чертову руку всего лишь раз, чтобы вспомнить, каково это — трогать Эрика Картмана иначе. Но я этого не сделал. И все-таки отвел взгляд. Я был уверен, что буду жалеть об этом. Но, к сожалению, не знал, как долго. Остаток вечера я поглощал еду молча, лишь изредка натянуто улыбаясь и отвечая на вопросы. Временами, украдкой, смотрел, как Бебе ластится к Картману и мокро целует его в щеку, и тут же, словно запрограммированный, целовал свою жену. Когда за окном стало темным-темно, а животы набиты до отказа, гости собрались уходить. — Еда была превосходной, Ребекка, спасибо, — похвалила ее Барбара и приобняла Картмана, — но нам, к сожалению, уже пора. Я отодвинул стул и молча встал, чтобы отойти в уборную. На меня никто не обратил внимания, но это и к лучшему - быстро возвращаться я не собирался, чтобы пропустить прощание. Войдя в уборную и включив там свет, я первым делом подошел к зеркалу и уперся руками в мраморный столик. То, что я увидел в отражении, не обрадовало меня. Волосы растрепанны, лицо бледнее обычного, а белая рубашка под пиджаком, оказывается, была запачкана томатной пастой. Блеск. Этот конфуз наверняка улыбнул Эрика. — Выглядишь и правда как клоун, Брофловски, — с грустной улыбкой прошептал я и опустил голову. — Надо же, впервые я с тобой согласен, — раздался позади меня этот едкий голос, что заставил подпрыгнуть на месте. Я резко развернулся и наткнулся на расстоянии вытянутой руки на ненавистное мне лицо. — Что ты тут делаешь? Я не собирался поднимать на него взгляд. — Решил побыть приличным человеком и попрощаться с тобой, Ка-а-айл. Я не хотел смотреть ему в глаза. — Ты так быстро ушел... Я не поддамся. — Я подумал, что этому должна быть причина... Но он протянул руку и коснулся моей щеки. Мучительно долгие секунды я боролся с собой. Я медленно прикрыл глаза и коснулся его руки своей, целуя чужую ладонь. — Например, эта? — прошептал Эрик за мгновенье до того, как прильнул своими губами к моим. Я понял, что нет смысла церемониться, и вжался в него всем телом, углубляя поцелуй и обхватывая шею руками. Его властные и большие ладони разместились на моей спине, стараясь прижать меня как можно ближе к себе. Обжигающе горячий язык вторгался в мой рот в таком исступлении, что собственные ноги подводили и не желали стоять ровно, то и дело подгибаясь от нахлынувшей волны чувств и эмоций. Его желание ощущалось в неистовстве поцелуев, в жарких объятиях и громко бьющемся сердце. Впрочем, слышать я мог только свое сходящее с ума сердце, которое вопило от грусти и обреченности. — Давненько я с жидами не целовался, — весело поделился Эрик, прервав поцелуй. Неосознанно я уловил в его смешливом тоне нотки грусти. Мы были на расстоянии нескольких сантиметров, но не разрывали объятья. — Давненько я не целовался с теми, кого за толстую шею и обнять-то тяжело, — хохотнул я в ответ, но прервался, перехватив его сосредоточенный взгляд. И вновь я был прикован к человеку, от которого бегал, — осознанно или нет, — столько лет. Я должен был сказать ему хоть что-нибудь, чтобы стереть эту искреннюю грусть. Не понимая, что должен был не говорить, а делать. — Весь вечер... Он взъерошил мои чертовы рыжие кудри и прижался губами к губам, не дав мне закончить. Никогда. «Весь вечер я хотел поцеловать тебя». «Весь вечер я хотел сказать, как сильно мне тебя не хватало». «Весь вечер я ненавидел тебя так сильно». Но не сильнее себя, который так никогда и не решился. После случившегося я спустился вниз первым, чтобы обняться на прощание с такой неестественно радостной Бебе и пожелать ей удачи. Ребекка все лепетала о том, как хочет побывать на их будущей свадьбе, а я непроницаемым взглядом смотрел на Картмана. Я пожал его протянутую руку на прощание и улыбнулся еще более скупо, чем когда бы то ни было.