Под покровом пустоты

      Каждый раз, когда Карлос, оправляя белый халат, заходит в палату, он чувствует на себе взгляд своего пациента. Тот охотно ловит каждое его движение, каждое слово, и это для него нехарактерно, неестественно. Сесил никогда даже не смотрит на врачей. Его бледные, невероятно бледные и красивые глаза всегда устремлены в сторону: в окно, в потолок, просто в пустоту — куда угодно, лишь бы дальше от жизни. Он отрезан от неё, и не только благодаря стенам.       — Вы слышите меня, мистер Палмер?       Больной улыбается — так светло, по-детски наивно, смущённо — и, отмахиваясь, неожиданно отвечает:       — О. Можно просто Сесил.       Услышав впервые его голос, Карлос чувствует, как у него мгновенно пересыхает в горле. Он обескуражен и просто не верит. Такой голос, мягкий, глубокий и сильный, можно слушать часами. Такой голос не может принадлежать простому больному в простом, совершенно обыденном мире. Может, поэтому Сесил этому миру уже давно не принадлежит, поэтому у него есть его собственный, где врачи не занимают такое значительное место. И болезнь тоже.       Прокручивая в сотый раз запись с видеокамер, ему уже кажется, что он сам постепенно заболевает. На записи всегда одно и то же: белые мягкие стены, кровать, ссутуленная фигура на ней, шевелящиеся сухие губы, отстранённый взгляд, улыбка. Из динамиков доносятся слова, которые Карлос мельком услышал из-за двери после их первой встречи.       — И всё в нём было идеально.       В такие слова всегда трудно поверить. Скорее они напоминают каждодневный бред больных.       — И я мгновенно влюбился.       Существует лишь одно веское «но»: Сесил Гершвин Палмер ничуть не похож на обычных больных. Он вовсе не болен. Его состояние слишком многогранно и необычно, чтобы устанавливать какие-то рамки определённого диагноза. Карлос готов это утверждать снова и снова, только кому какое дело? В конце концов, никто, и он в том числе, толком не знает, от чего его лечить. Всё, что в его силах, это выписывать как можно меньше лекарств, чтобы не навредить и без того ослабленному организму и при этом создавать хоть какую-то видимость лечения. Он вкалывает их сам, стиснув зубы от бессилия и злобы. Удивительно, но Сесил никогда не сопротивляется, скорее наоборот, с готовностью протягивает тонкую руку, на которой всегда легко найти синеющие сквозь бледную кожу вены, что-то бормочет про научные эксперименты и смотрит с обожанием.       Однажды он, внезапно осмелев, бережно касается его волос. Потом морщится. Выразительные, в чём-то благородные черты лица искажаются в непонимании. Карлос сбивчиво шепчет извинения и вводит лекарство уже осторожнее. А затем не выдерживает и сбегает. Его почти трясёт. В голове упорно крутятся мысли о том, что больной мог бы сделать, уже однажды позволив себе дотронуться до врача. Никто не знает его намерений, никто не может залезть к нему в голову. Впервые за долгое время от подобных мыслей Карлосу становится страшно. В тот же вечер он, сам не зная зачем, обращается к первому попавшемуся парикмахеру и просит постричь волосы так коротко, как только можно. Плевать, как, лишь бы выглядело более-менее прилично.       На следующий день он впервые узнаёт, что Сесил, кроткий, совершенно спокойный и не буйный Сесил, может впадать в ярость. Наблюдает с затаённым страхом, как лицо, которое можно было бы назвать симпатичным, не будь щёки слишком впалыми, уродует вначале ужас, а затем гнев. Неосторожное движение вперёд, и Карлос выскакивает в коридор, зовёт санитаров, пока прекрасный и чистый голос за дверью срывается на хриплый крик. Сквозь окошко в двери ему прекрасно видно, как на Сесила натягивают рубашку, как скручивают рукава за спиной, как в извивающееся худое тело пытаются воткнуть иглу шприца. Вопли разрезают пропахшую лекарствами тишину, и в них можно различить только одно слово. Одно имя.       «Телли».       Он не знает, кто это, и не хочет знать. Даже думать об этом нет никакого желания: в ушах всё ещё звенит пронзительный вопль, заставляя вспоминать о том, что могло бы произойти, останься он на секунду дольше в палате. Выйдя на улицу, Карлос с упоением вдыхает морозный воздух и дымок, струящийся от тлеющего кончика сигареты. Никотин туманит мозг и действует на удивление быстро, стирая из памяти лишний страх, возвращая такое необходимое сейчас рациональное мышление. Карлос позволяет себе вольную мысль о том, что всё стабилизируется, что новые лекарства непременно подействуют, что больше не придётся подобного видеть. Он привычным жестом хочет поправить волосы, но хватает пальцами воздух. Уже успел забыл, насколько коротко его постригли.       В палату он возвращается уже потом, убедившись, что больного успокоили. Если это вообще можно назвать покоем. Сесил лежит лицом к стене, скорчившись. Его бьёт мелкая дрожь — то ли от затухающей ярости, то ли от лекарства.       — Он обрезал их! — сухо бормочет он. — Так коротко обрезал!       Карлос уходит, чувствуя укол вины, и ловит на себе удивлённый взгляд коллеги, на который, как всегда, старается не обращать внимания. В кабинете он в который раз открывает карту пациента и, записывая изменения, понимает, что это всё действительно ненормально, ненормальнее любого понятия о ненормальности.       Этой реальности не существует для Сесила. Или же наоборот. Карлос так и не смог понять разницы. Его потрясает нечто совершенно иное — в выдуманной реальности почему-то нашлось место для него. Грех этим не воспользоваться. Кто знает, может быть, постоянный контакт с реальным человеком что-то изменит?       Утро начинается с визита. Именно с «визита» — с большой натяжкой можно было бы назвать это осмотром. У Сесила явно красные глаза и вид чуть более болезненный, чем обычно. Он смотрит на врача, поджав губы, то ли виновато, то ли обиженно. Наверное, всё ещё переживает из-за волос. Под пристальным взглядом тут же становится неуютно, и, вспоминая о вчерашнем, Карлос отодвигает стул немного дальше от койки. На всякий случай. После коротких формальных вопросов, ответы на которые слишком неопределённые и вялые, он выдавливает из себя вежливую улыбку и просит поделиться мыслями. Неважно, о чём. Просьбу, по обыкновению ставящую многих в тупик, Сесил понимает и без дальнейших объяснений. Он принимает её, как долгожданный подарок, и произносит его имя едва слышно, с коротким придыханием, прикрывая глаза. Сегодня ему открыли окно, и тоненький луч света, проскользнув в палату, затерялся в его волосах. Светлые, короткие и торчащие во все стороны, они похожи на гало, окутывающее мягким светом голову. Или даже на нимб. Сесил сидит спокойно на краю койки, свесив ноги. Его речь не похожа на бормотание, она плавная, текучая и абсолютно осмысленная. На мгновение Карлос теряется в ней, и это мгновение превращается в несколько часов.       Его возвращает к реальности настойчивый стук в дверь. Он с сожалением встаёт со стула и, словно под впечатлением от услышанного, выдаёт вместо извинений что-то совершенно несуразное про время. Сесил не злится, что его прерывают самым беспардонным образом. Только внимательно слушает, приоткрыв рот, а затем восклицает:       — Офигенно!       Карлос впервые за время их «знакомства» улыбается сам. С этим нелепым словом к нему возвращается надежда.       Вскоре она испаряется, как утренний туман. День течёт за днем, волосы отрастают сантиметр за сантиметром, их практически односторонние разговоры становятся дольше, и состояние Сесила постепенно ухудшается. Он грезит всё чаще, полностью забываясь в собственных фантазиях, оставляя позади больничную палату, болезнь и даже потребности своего тела. Иногда наблюдать за ним забавно, но гораздо чаще видеть подобное Карлосу просто больно.       Сесил незабвенно болтает обо всём и ни о чём в то же время, не позволяя себе замолчать до тех пор, пока не садится голос. Своими словами он превращает банальные вещи в удивительные. Не всегда приятные, но тем не менее удивительные. В его фантастических рассказах есть ангелы, есть летающий в туалете кот, грозное Светящееся Облако, непременно нуждающееся в восхвалениях, парк для собак, куда и собак-то не пускают, радиостанция, где обитает за стеклянной дверью зловещее начальство. Из таких мелочей, как мозаика, создаётся целый город с поэтичным названием «Найт-Вейл».       Сесил утверждает невозможное и отрицает то, что кажется очевидным. Когда он в очередной раз заявляет, что гор не существует, Карлос с трудом сдерживает смешок. Ему нетрудно доказывать, что это не так. Неважно, что Сесил каждый раз забывает его слова. Он готов повторять их бесконечно, лишь бы услышать этот невероятный голос снова и осознавать с облегчением: его слышат, видят и понимают.       Поначалу Карлос записывает всё в толстую тетрадь, но после замечания Сесила о «запрещённых пишущих устройствах» приносит диктофон. Их встречи для него почти бесценны, и не оставить хоть какой-то памяти о них — просто ханжество с его стороны. Если бы он умел рисовать, то изо дня в день увековечивал бы отстранённое и спокойное лицо Сесила на бумаге. Но ему остаётся только слушать, тонуть в звуках низкого голоса и поражаться. Убеждаться в том, что сознание Сесила, его воображение — нечто удивительное. В нём он создал целую вселенную, замкнутую на одиноком маленьком городке в пустыне. Карлос как-то не выдерживает и говорит, что с научной точки зрения это очень интересно. Сесил повторяет его фразу, как ребенок, радостно, с неиссякаемым восхищением.       Для него Карлос учёный, и тот ничего не может с этим поделать. В таинственном Найт-Вейле ему отведена роль скромного героя в белом лабораторном халате, героя, безвозмездно спасающего множество чужих жизней. Хотя какой он герой? Он даже не учёный, просто врач. В реальности ему редко удаётся кого-то спасти.       Здесь на него в его же кабинете падает стеклянный стеллаж с папками, возвращая к привычной жизни. Когда Карлос после удара приходит в себя, то обнаруживает, что лежит на одной из коек в пустой палате, что у него раскалывается голова и, в общем-то, всё тело. Но кто-то из санитарок испуганно шепчет о том, что «пациент неспокоен», и тут даже думать не приходится. Не хочется ему, припоминая ту вспышку ярости, предполагать, чем может обернуться беспокойство.       Дверь в палату, уже до боли знакомую, чуть скрипит, и Сесил вскакивает с койки, сам чуть не падая. Он хочет улыбнуться, но не может: вместо улыбки получается неестественная гримаса. Его снова колотит, и на этот раз точно не из-за лекарств. Неимоверно светлые глаза раскрыты так широко, что ему, наверное, больно смотреть. Карлос удивляется про себя: откуда он узнал? Хотя ждать ответа от напуганного больного, как минимум, глупо.       Кто-то из санитаров вынес из кабинета стул, поэтому они сидят вместе на койке. Матрас в ней уже жёсткий, то и дело чувствуются пружины, но их это не очень беспокоит. Сесил сидит покорно, молча, даже не шевелясь. Карлос кладёт руку ему на колено, пытаясь хоть как-то приободрить, и сразу же корит себя за такой вольный жест. На удивлённый взгляд он не отвечает, пялится в стену, как если бы там что-то было. Например, таинственные огоньки, сияющие в пустоте над Найт-Вейлом.       Тепло чужого тела чувствуется даже через плотную ткань, и это ощущение кажется таким подходящим, умиротворяющим. Кто знает, возможно, для них обоих.       Сесил успокаивается поразительно быстро и, расслабившись, опускает голову на его плечо. Кончики взлохмаченных волос чуть щекочут шею. Карлоса уже самого нещадно клонит в сон, правда, скорее из-за изнуряющей, ноющей боли, чем из-за усталости. В таком полусне он сам начинает бормотать себе под нос какую-то несуразицу. Будто они действительно в Найт-Вейле. Будто произошло нечто страшное, а не простая случайность. Будто над их головами не белеет потолок, а блестят огоньки.       — Иногда все кажется таким странным и враждебным, а потом… — он запинается, понимая, что говорит далеко не так гладко, как хотелось бы, но затем решает довести мысль до конца, — а потом ты вдруг обнаруживаешь, что под ним прячется что-то ещё. Что-то чистое и невинное.       Интересно, что он вообще хотел этим сказать? Разбираться в собственных мыслях, особенно сквозь туман боли, уже выше его сил, и Карлос бросает эту затею на полпути. Сесил всё так же молчит. Его дыхание ровное, размеренное, спокойное. Запах от него исходит резкий и не слишком-то приятный.       — Я знаю, что ты имеешь в виду, — отвечает он медленно и задумчиво, и Карлос усмехается. Действительно ли знает? Может ли знать? И ему ли предназначался ответ?       Карлос рассеянно думает, что стоит попросить санитаров ухаживать за Сесилом тщательнее, и понимает, что прошёл ровно год. Год постепенного спада и ухудшения. Теперь он не сомневается: выздоровления уже не будет.       Смириться с этой мыслью приходится не Сесилу, а ему. Ему приходится повторять это про себя каждый раз, когда он заходит на очередной осмотр, когда вкалывает новую порцию лекарств, когда Сесил приветственно ему улыбается и невзначай пытается дотронуться отросших волос, думая, что он не заметит.       В один из солнечных летних дней они идут на спонтанную прогулку по территории больницы. Вместе. Карлосу уже даже всё равно, сколько он за это получит выговоров и косых взглядов в свою сторону. Просто Сесилу нужен воздух и что-то ещё, кроме нескончаемой затхлой тишины. Наверное, тот с ним согласен. Он поначалу щурится от яркого солнца, но затем с довольным видом подставляет лицо тёплым лучам и улыбается. Бледная кожа почти светится, почти просвечивает. Может быть, такие прогулки не помешало бы устраивать почаще.       В тот день Карлосу невыразимо хочется очутиться в Найт-Вейле. Кажется, там что-то не так со временем. Что, если бы этот день продлился чуть дольше?       Сесил идёт рядом с ним неторопливо, бормочет что-то и затем, сухо смеясь, указывает куда-то между деревьев. Там для него есть люди, которые почему-то в невыразимом ужасе смотрят вверх. Словно желая получить подтверждение своей правоты, он оборачивается и останавливается в немом вопросе, будто выжидая. Карлос выкручивается из ситуации как только может. Его взгляд падает на высаженные вдоль короткой аллеи деревья. Что он может предложить? Эксперименты?       Предложение вызывает восторг. Так почему бы и нет?       Они стоят под деревьями, безжалостно притаптывая аккуратный газон. Карлос пытается отковырнуть пальцем кусок загрубевшей коры, забавляясь, прикладывает головку случайно захваченного с собой стетоскопа к обнажённой древесине и вставляет дужки в уши, принимая самый серьёзный вид. Конечно, всё это нелепо. Какое сердцебиение может быть у дерева? Он вслушивается разве что в шелест листьев у них над головами. И совершенно не замечает, как Сесил протягивает к нему руку и проводит кончиками пальцев по щеке. Аккуратно. Даже заботливо. Карлос держит глаза закрытыми чуть дольше обычного и выдыхает. Его переполняет удивительное умиротворение. Ощущение затишья на миг кажется чем-то постоянным. Пока не раздаётся рядом сдавленный возглас.       Сесил с каким-то затаённым любопытством и удивлением смотрит в сторону аллеи, туда, где в сопровождении санитаров уныло плетётся другой больной. Он явно их видит, Карлос в этом уверен. Только торжество это временное. Как он их видит? Кто для него эти люди?       В возобновившемся бормотании он различает слова «клубящиеся тени» и готов проклясть всё на свете за очередную вспышку надежды.       Ненавязчиво взяв Сесила за руку, Карлос ведёт его обратно, ничего не объясняя, чувствуя себя, как минимум, предателем. Тот шарахается от всех попадающихся им на пути людей, нервно оглядывается. Дыхание его сбивается и вырывается из горла с каким-то неестественным хрипом. Карлос не хочет знать, что Сесил видит в данный момент, как выворачивает происходящее его воспалённый разум. Ему больно и противно. Наверное, так всегда бывает, если осознать, что пытаться помочь бессмысленно.       Нервозность притупляется, стоит им переступить порог палаты. Сесил дышит уже ровнее, свободнее и, отпуская руку Карлоса, садится на койку, устало вытягивает ноги. На его лице постепенно гаснет улыбка, сменяясь непроницаемой маской отстранённости. Глаза блестят тускло и кажутся незрячими. Карлос осторожно садится рядом, чувствуя, как скрипят и прогибаются под ним пружины матраса, и понимает: Сесил уже в своём Найт-Вейле, начинает очередной эфир, бесконечно долгий, наполненный абсурдом и долей сюрреализма. На этот раз город поглощает его настолько, что реальность вокруг оказывается начисто вырезанной. Он ускользает из неё и оказывается в своей радиорубке, наедине с микрофоном, разговаривая с невидимыми слушателями. Не зная, что на самом деле у его эфиров слушатель только один.       Чувствуя, как в глухой тишине к горлу подступает отчаяние, Карлос наклоняется и не находит лучшей идеи, кроме как поцеловать его в губы. Простое, почти невинное, почти нежное касание, короткое и длящееся всего мгновение. За это мгновение он успевает понять, что губы у Сесила действительно сухие и искусанные, как и выглядят со стороны. И что от него всё ещё пахнет лекарствами.       Спустя какую-то долю секунды после того, как он отстраняется, Сесил вздрагивает, будто пробуждаясь ото сна. Его лицо каким-то волшебным образом преображается: он расплывается в робкой, чуть рассеянной улыбке, на щеках выступает румянец. Карлос плохо разбирается в том, что понимает и чего не понимает Сесил. Но сейчас ему кажется, что он счастлив. Причём настолько, что даже спать он укладывается прямо на его коленях. Карлос стягивает с плеч халат и дрожащими руками накрывает им сверху, как одеялом. Приглаживает его тонкие, малость грязноватые волосы, пропуская их сквозь пальцы. Случайную слезу, скатившуюся по щеке, он быстро вытирает и дышит глубже, начиная считать про себя, пытаясь таким образом сохранить остатки хладнокровия.       Сесил что-то удовлетворённо мычит и ворочается в теплом коконе из врачебного халата, устраиваясь удобнее. Во сне он кажется совершенно здоровым, совершенно нормальным. Это не такой человек, которого мог бы поглотить какой-то вымышленный город. Конечно, Карлос знает, что для Сесила он всё ещё существует. Но что произойдёт, если вся остальная реальность прекратит для него своё существование? Что будет с ним? Он исчезнет? Исчезнет ли учёный в Найт-Вейле? И кто тогда останется?       Ответ напрашивается сам собой. Останется радиоведущий. Останется его голос, гулко звенящий эхом в пустоте.       На мгновение ему в голову приходит мысль, что, может быть, Сесил — единственный нормальный человек поблизости, а выдуманный им Найт-Вейл в чём-то гораздо лучше этого ужасно несправедливого мира. Кто знает, может, там, где существует столько несуразных и невозможных вещей, всё сложилось бы иначе. Может быть, в маленьком городке под покровом пустоты, тьмы и тайн, затаившемся где-то в глубинах больного сознания Сесила Гершвина Палмера, они смогли бы быть вместе, не разрываясь между противоположными реальностями. Просто быть друг с другом рядом, как два обычных человека.       Как врач и пациент.

Как учёный и радиоведущий.