ЛЬДИНА

How we were young, and trustful, Prayed for transparent justice... Now love, and life, and faith- Just have become the things of date. 1 Она вздрагивала и с глупо-остекленевшим взглядом продолжала бессвязно мыслить вслух. -Нет-нет...Поверьте, я здесь не при чем... Просто бедная, бедная женщина... Это не моя оплошность...Слышите Вы или нет?! Истерические руки с заломанными морщинистыми пальцами, жидкие волосы, беспомощно растрепанные, как крылья ощипанной курицы перед казнью...Почему в первую очередь во всем обвиняют простых служащих, не то, что многоклеточное наименование запомнить не в состоянии, но даже расписаться верно над тонкой черной нитью после строгих «Имя Фамилия»? Нет, мистер Риткинс, я его не убивала — в тысячный раз повторяю. Клянусь, это все проклятый «Хертомет», тот самый, который только что нашли на полочке в ампулах. А номер я убирала всего-то раз — сегодня, около десяти утра, и никого там не видела. Мягкая, спокойная ладонь легла на нервное плечо, словно солнце опустилось на омертвелую,заветренную долину. -Успокойтесь,миссис Ампейл. Они набросились на Вас лишь потому, что Вы- единственная, кто сегодня к нему заходил. Всегда так бывает — для подобных случаев непременно требуется очевидец. Если его не находят, используют приближенное значение, - образно выразился человек с крупным ртом, из которого старушка Ампейл ожидала услышать гневную несправедливую брань(как-то мельком она видела, как он набросился на дворника). Однако ей повезло.Тело забрали спустя полчаса, так и не обнаружив ничего дискредитирующего личность горничной, и на следующий день в утренней газете (в силу возраста и привычки она совершала ежедневный ритуал, заключавшийся в изучении незатейливого чтива, доставляемого пунктуальным, все еще поныне существующим почтальоном в каждый дом) бросился в глаза коротенький, как и все остальные, некролог. «Мистер Грэт...22 сентября...улица Березовых Сережек, дом 18...сердечная недостаточность...`A.Pollonium`» и так далее. Ничего уже не значащие Имя, Фамилия; достижения, вскользь упомянутые в статейке. Ей вспомнились пачка `Captain White` и блокнот в синюшной обложке с каким-то неизвестным логотипом(когда-то уже встречавшемся, но когда именно и где- она уже не помнила — в силу возраста и привычки сжигать в памяти ненужныю шелуху). Миссис Ампейл беззвучно и глубоко зевнула, и, старчески скрипя костьми, медленно направилась на кухню — варить горький коричневый кофе. 2 Воскресный день конца апреля. Счастливые, залитые солнцем, как мёдом, молодая, только пробившаяся сквозь теплую землю трава, клейкие листочки, железные водосточные трубы, поющие мелодию талой воды. Не совсем еще ожившие, неопределенные лица мужчин и женщин, приветливый анфас которых рисует матовые мазки на общей картине. Сонный автомобиль бесшумно крадется , обгоняя и неторопливо удаляясь, превращаясь в блестящую заведенную игрушку. Ребристый камушек ежеминутно подбадривается пинком мальчугана, следуя за мандариновой машиной. Конечно, тот никогда ее не достигнет, - так же, как тот футбольный мяч, который позавчера безуспешно крутился вокруг ворот, передаваемый туда-сюда. Но ведь камень, в отличие от мяча — без цели?... Становится жарко. Можно снять бумажную ветровку и обвязать ее вокруг пояса, так мама завязывает халат. Именно она подарила радиоуправляемый серебристый катер с двумя алыми полосками по бокам — совсем новенький, без единой царапинки. Пластмассовый, невесомый, он надежно захвачен под мышкой, острым носом прорезая свежий голубой воздух. Антеннка пульта весело топорщится из кармана, как длинный прямой усик жука. Легко и хорошо на душе — как в тот день, когда они с дедушкой в пять утра поехали рыбачить, и сидели на камышовой кромке берега, почти не двигаясь — лишь затем, чтобы нанизать сочного опарыша на леску — только дед изредка курил, кашляя и выпуская белесые бесформенные облачка. Руки у него были смуглые и сухие, с кривыми, мозолистыми пальцами, насквозь пропитанными табаком. И глаза — полупрозрачные, как вода в журчащем ручейке по правую руку, прохладного оттенка, смотрящие всегда как бы насквозь. Кривое отражение движется с течением ручейка, вливающимся в мелкую прибрежную речушку с солнечными границами весенней зелени, вплетенную, в свою очередь, в озерцо, вымытое в песке настойчивыми волнами. Пляж с двух сторон сжат лоснящимися скалами.Лагуна расширяется, как нетерпеливая капля чернил по белоснежности бумаги, превращаясь в тихую, лениво искрящуюся безбрежную гладь. Здесь путь останавливается. Засучив рукава, сбросив куртку, мальчик готовится пустить лодчонку в первое плавание, стоя перед катерком, как заботливая утка-мать над своими желторотиками. Металлические вставки бросают в воду блики, как запонки на мятой светлой рубашке, кажущейся лазурной из-за запаха лавандового ополаскивателя для белья. Щелчок на пульте — что-то внутри игрушки развинчивается, механически жужжит, и совсем не по-машинному катерок острым лезвием днища вспарывает сонный океан. Резкий начальный рывок испуганно прерывается нерешительностью. К скорости всегда сперва нужно привыкнуть, иначе звезда никогда не научилась бы зажигаться , жить и умирать, вспыхивая на жалкую трилионную долю секунды и тут же освобождая место для новой; иначе не мучился бы человек ( и не радовался тоже), ибо не алкал рая, который стал бы сразу второй ступенькой после рождения. Движение от «ничего» ко «всему» обуславливается именно наличием скорости; но возможно ли сразу переути к сверхзвуковой?... Катер вяло виляет туда-сюда, оставляя рану, которая мгновенно затягивается, залеченная солью и солнцем. Набираясь смелости, владелец суденышка готовится расправить паруса. И вот уже — алые полоски несутся параллельно растянутой шелковой простыне, оставляя позади миниатюрную детскую фигурку, желтоватый мазок берега, неровные слепки скал. Секунда за секундой, и все детали пейзажа сливаются в одно светящееся пятно, иногда затемняющееся тут и там. -Черт! - шипяще-свистяще восклицает мальчик, точно капитан громоздкого фрегата, уведенного прямо из под носа более ловким морским волком. - Эй, вернись! Он бегает, звонко шлепая розовыми голыми ступнями по мокрому песку. Но песок — под ногами, совсем вплотную, другое дело — ускользающий вдаль белоснежный корпус, до которого рукой не дотянешься. Игрушка вышла из под контроля, и перестала быть игрушкой, обретя жизнь. Гадкий утенок, превратившийся в птицу,улетающий навсегда за горизонт. Мальчик хмурится и , стиснув зубы, махнув рукой, поворачивается и выходит из воды, которая достает ему до колена, облизывая бежевые штанишки, как крем-брюле. Разгоряченные волны пытаются затащить его обратно сетью пены. Раздосадованный капитан лягается, борясь со стихией. Бриллиантовые брызги вспыхивают на солнце и погружаются на дно, чтобы опять взлететь. Он выпутывается и направляется обратно, насупясь — по той же ручьистой дорожке. Огненный шар печет спину, глаза закрываются от жары. – Пудра матовыми кровоподтеками сходит с лица ее матери. Полная женщина в платье из материала, который он, за незнанием, почему-то называет крепдешином, маслится на солнце, как жирный блин с поджаристой корочкой (у нее темные волосы). Обмахиваясь брошюркой с телефонами такси, шоуменов и заказа столиков — свадебной белиберды — она ураганным потоком стряхивает с молодого мужчины в костюме, который грозит разойтись на локтях или лопнуть на коленях, последние крохи надежды. Сокрушительное безмолвие и скрытые сочувственные взгляды. Какой-то наглый тип,худой, как согнутая ветка, начинает стрекочущее вещание с дивана: -Что умирает последним, миссис Маримо? - губы расползаются в ядовитой улыбке. Грузная фигура в центре, принадлежащая жениху, не дает ответить настоящей адресантке вопроса, на щеках которой уже смешались в неприглядную массу пудра и соленые слезы. -Заткнись. Она придет. -Она из тех, что уходит, не возвращаясь, - сладко объясняет нахал. - Да будет Вам известно, товарищ жених. -Я тебе не товарищ, - скулы сводит от жгучей боли чуть выше ложечки. -А ей — тем более, - парирует ядовитый, протяжно и неспешно, будто ведет партию фехтования, которую знает наизусть. Высокий черный костюм стискивает кулаки, и, кусая их, удаляется из зала, в котором пахнет лаковым паркетом и стерильно-небесной безжизненностью. Крохотный островок балкона спасает едва заметной иллюзией свободы. Он с трудом закурил, долго вращая колесико зажигалки, никак не желавшей вспыхивать. Сильные руки дрожали, как у невротика, чего никогда с ними не случалось. Действительно, не каждый день Вас в последнюю секунду оставляет розовая невеста, прелестная, как иллюстрация нежных бисквитов и манящего кофе со сливками в бегущей мимо рекламе. Не каждый день капитаны, переправляющие через океан протониум, завладевают сладким десертом. Они скрылись, не дождавшись даже заката, и это хамство показалось ему высшей степенью кощунства. Любит ли он ее? Росчерк сигареты оставляет витиеватые узоры, тотчас же растворяющиеся в воздухе. Симпатия, влечение, забава — неопределенность — все, что угодно, но не то, что испытывают, бросаясь в реку или стреляя в висок. Однако она посмела задеть его самолюбие, обвести вокруг пальца, как нищего, у ног которого в последний момент франт передумывает, схватывая подаяние и удовлетворенно бросая монеты в кошелек. Пусть катится ко всем чертям, но тогда уже забирает с собой всю ватагу слюнявых, охочих до сплетен родственников: кокетку-мамочку, отца, манерами напоминающего ленивца с неопрятными ногтями, а также Бонни, Сюзи etc, которые выпили уже, по меньшей мере, на пять тысяч(исключая аренду зала и долговязого лимузина). Он щелчком избавился от сигареты и лихо повернулся на носках, обращаясь лицом к запруженной людьми огромной комнате. Спокойным шагом приближаясь к столику с подносом, на котором стояли вперемежку чашки чая, выдохшиеся бокалы шампанского и чей-то недопитый кофейный ликер, мрачный жених уворачивался от тихих насмешек и кривотолков, и они не достигали цели. Вдруг он схватил толстую бутылку приятно пахнущего смолистого ликера («Не надо, Стиллет!» - какая-то женщина чутьем догадывалась, что алкоголь делает его безумным в стельку) и резко подскочил к «нахалу». -Что ты там говорил? Я ей не товарищ? - громко отхлебнул прямо из горла. -Вроде того, - спокойно, но помедлив секунду, ответил тот. -Надеюсь, прачка из химчистки тебе товарищ! По стильной укладке, цветной бабочке, отворотам синего пиджака спускались тягучие коричневые струйки, оставляя склизкие улиточные следы. С перекошенным ртом и ненавидящими глазами обидчик напоминал адский черничный торт, облитый сиропом. Стиллет Грэт хохотал, вытирая непрошеную слезу. Мамаша Маримо схватилась за сердце и, не выдержав жары, покачнулась и упала в объятия своего ленивца. 3 -Чашку кофе, как всегда, Ди. -Секундочку, мистер Грэт, - эхом отзывается в коммутаторе влажный, красный голос секретарши. Мужчина в объемном кожаном кресле задумчиво почесывает колючие волосы на подбородке. Вчера он чудовищно злился и, пожалуй, зря так раскричался на бледного мальчика, что он даже покраснел, как вареный лангуст. Эта дурацкая коллекция, конечно, стала бы в переработанном виде лучшим ингредиентом состава краски `A.Pollum`. Стертые в порошок крылья бабочек мерцали под лаковым покрытием, как пыльца, собранная с пушистых макушек фей. Художники боготворили `A.Pollum`: благодаря усилиям химиков мастера творили красками, похищенными у самой природы. Коллекция Чешуекрылых Анри Феррена (того, что странно исчез) считалась одной из редчайших и наиболее полных; из бабочки индиго вышла бы непревзойденная по оттенку и блеску синяя краска. Теперь же вновь приходилось довольствоваться малым, потроша капустницу, оживляя муку синтетическим красителем с добавками. Это более затратно и энергоемко. Грэт подсчитывал убытки, но угольные цифры чернильно расплывались перед взором; мысль его витала далеко, то и дело останавливаясь на цветной фотографии, изображающей порт и безмолвную яхту с карминным бортом, и цеплялась за какое-то давнее, полузабытое воспоминание. На столе завибрировал крохотный черный прямоугольник, покрытый лаком, нахально сдвинул гелевую авторучку. Раздраженным, порывистым жестом он был поднесен к поросшей внутри светлыми волосками раковине уха. -Я слушаю... Ага, спасибо! Встретимся около восьми у «Палладии». Только без шуток, как в прошлый раз, - строго добавил глава компании. «Прошлый раз» окончился более чем плачевно — от передозировки «скопытился»(как вульгарничали между собой) какой-то длинноволосый, слаботелый юнец с рукой, увитой пестрыми веревочками самодельных браслетов. Потом он узнал, что это был сын ректора физико-технического университета, обаятельный разгильдяй, тренькающий на укулеле, как только проснется ни свет ни заря. Тогда Грэт еле выбрался из лап правосудия, как грешник, отскребший, наконец, застарелую грязь в Чистилище: индульгенцией в размере десяти тысяч. В трубке раздался гундосый, сдержанный смех, прерванный клавишей сброса. Разношерстная компания беззаботно приветствовала каждое лицо, давно с ней слившееся и неотделимое, как ангел внутри купола капеллы, которого невозможно вывести отбеливающим раствором, - вечный ангел. Он вобрал в себя едкий и сладкий дым в баре отеля «Палладия» - роскошного, как домик для фарфоровых кукол-аристократов. Терракотовые стены бара склеивались черным потолком, образуя непроницаемый для «черни» куб, заполненный изящной мебелью и посетителями в дорогих костюмах, делавших некоторых схожими с полнотелыми пингвинами. Впрочем, здесь были всякие: размноженные юнцы-укулельщики, - несостоявшиеся музыканты; миловидные хохотушки-актрисы, коротко стриженные или длинноволосые, как нимфы; политиканы, развлекавшиеся творчеством и прочий высококультурный, образованный сброд. Грэт с усилием просочился сквозь витиеватые соломенные стулья с мягкими сиденьями, обогнул круглые столы, остановившись перед центральным, оккупированным самой Беспечностью. -Доброе утро, Грэт, - добродушно протянул мясистую лапу конкурент — владелец канцелярской фирмы `Vitae`. - Всем тут доподлинно известно, что ты просыпаешься, когда зажигаются первые огни ресторанов, так что решили без тебя не начинать. -Бесконечно признателен, коллега. Язвительный тон рассмешил «витийщика»: он забарабанил по скатерти ладонями; глухие аплодисменты разбудили остальных членов компании. «Здравствуйте, мистер Стиллет!». «Добро пожаловать в Эдем, дорогой!» «Как здоровье, дружище?» Меткие взгляды и быстрые языки окружили его, как холодное пламя. Их было пятеро или семеро в общей сложности; два близнеца, игравшие в труппе «Аутлендер», запутывали счет. Трое других ему задолжали, давно позабыв об этом; высокая, рыжеволосая девушка в зеленой оберточной материи («конфетка») приходилась ему то ли троюродной племянницей, то ли любовницей( скорее всего, две роли). Каждый субботний вечер он проводил в обществе этих людей — в общем-то, чужих, но если приглядеться, можно найти связь между грецким орехом и дольками мозга дельфина. Эти яркие хрупкие фигурки, включая его самого-несуразного, полного и стыдящегося своей грузности — являлись клиентами «витийщика», щедро ( но за достойную плату) снабжавшего их «Хертометом». Пропуская в себя сахарный «дебюссо», пряный ром и жгучую анисовую водку поочередно, Грэт вспоминал, параллельно кроя роялем флэш-стрит одного из веснушчатых близнецов, как впервые вводил в сиреневатую веточку вены густую субстанцию из расколотой стеклянной ампулы. Внезапные скачки сердца, как полеты огромных лошадей сквозь барьеры на ипподроме, ускорявшие движение медленной крови, прояснявшие сознание, как солнечный луч сквозь большое стекло, обнажающий все эллипсисы ночи. Затем — ужасающе громкое жужжание электрических плафонов над головой и везде, металлически-звонкий лязг двери за спиной, долгий, многозвучный кашель — почти единая мелодия. Чудовищно алели губы любовницы-племянницы, кричало золото ожерелья на ее побелевшей шее - тогда она была с ним, так не очень страшно проснуться мертвым, гораздо хуже — в одиночестве. Неизвестные запахи — смесь Востока, ванильной колы и апельсиновой помады в сумочке — проникали в пазухи носа, оседая на слизистой и тут же испаряясь, сменяясь новыми — тоже неизвестными. Даже у тысячного из оттенков той комнатушки — уютной, как все чужие квартиры — имелся неповторимый, единственный в своем роде аромат. На небе, распахнувшемся за эмеральдовой занавеской, не было ни одной похожей звезды, и свет из них лился прямо в глаза Мэрилен, добавляя в них какую-то космическую чистоту и искренность. А потом — хруст постельного белья, зигзаго-спиралеобразные цветы на подоконнике, и долгожданная смерть — черная дыра в миниатюре, после которой зияющая пустота в памяти, вплоть до следующего кошмара утра. Грэт сгреб в охапку ставки, а игра начиналась вновь и вновь, так до бесконечности. Началось ночное шоу — в лаунж-баре каждую субботу появлялись местные и не очень саксофонисты с шаровидными щеками и напряженной жилкой у виска; гитаристы с проворными пальцами; пару раз никому неизвестный любитель вздумал аранжировать на саксофоне. Певичка была штатная — Берта; в ее гримерке наши знакомые устраивались поудобнее, распределяли между собой «сокровища» - словно пайщики доход по акциям — и праздновали в очередной раз окончание недели, которая (никто не хотел признаваться, но знали все) не имеет начала — потому что оно затерялось в сводках прожитых дней — и конца — ибо он слишком туманен, чтобы можно было разглядеть в столь примитивный бинокль, как близорукое человеческое сознание. -Я провожу Мэрилен, господа, - он имел в виду «конфетку». Девушка равнодушно пожала плечами и заложила выбившуюся прядь за молочное ушко. Она была пьяна июльской духотой и кофейным ликером, растворившимся в крови вперемежку с «Хертометом» - сокровищем «Палладии», и ей, в сущности, не важно было, каким путем идти, чтобы вдыхать освежающий ночной воздух. Кроме того, спутник ее жил на соседней улице, и они не раз квартировались друг у друга, находя обе квартиры «милыми». -Передай сумочку, Лев, - обратилась она к тому, в чьих руках случайно оказался клатч аспидного цвета с длинной узкой тесемкой, высунувшейся, как язык, с одного конца и вдетого в другой. Они освободились от Льва, «витийщика», неунывающих близнецов, расстегивая серебристую молнию на платье ночи, открывая ее кромешную ,вызывающую наготу. Мэрилен подхватила его под руку — точнее, он ее — боялся, что разобьется невзначай, как тот чайный сервиз дома на кухне. Ушли от постылого общества, но не от себя: и его снова пронзила боль воспоминания, вскрывавшего нарыв-истину — то, что под ногами(рядом)- в твоей власти, но стоит этой власти попытаться распространиться в неподвластное тебе — и она рассеется в никуда. Фонарный свет электрически вздрагивал и поеживался, когда мотыльки бились о стекло. Двое проходили мимо завешенных тканью витрин — закрытых глаз спящих магазинов, мимо неподвижных деревьев, бросающих скрещивающиеся, многозначные тени. Между собой они почти не разговаривали — так, перебросились тупыми осколками ничего не значащих фраз, таких нужных, когда уже не о чем говорить и думать, потому что нет сил. -Сосновая. -Да, точно, наконец- то, - вздох в тишине особенно громкий. Кругом не было ни души: четвертый час ночи вежливо наступал на пятки третьему. - Останешься, может быть? - спросила она, заранее зная, что вопрос риторический. -Может быть. Скользнули под неестественное освещение подъезда, во внутренности бетонной тюрьмы. Воздух сразу же показался спертым и удушливым, как будто содержащим хлор после живительной прогулки по девственному альпийскому лугу. Лифт немного притормаживал: его заставили выйти в ночную смену, чтобы плестись с первого прямиком, без отдыха, на седьмой. «Слава тросам, хотя бы не парни с тем жирным шкафом», - подумала кабина и выплюнула содержимое там, где ей приказали. Девушка долго возилась с ключами, досадуя и тихо смеясь над тем, каким предательским иногда бывает знакомый вход. -Давай я попробую. -Да нет же, я сама. Сейчас, еще немного... Хрустнула ручка, и все, что увидел Грэт за прямоугольной броней, оказалось тем, что он заметил и в первый раз, входя сюда. Разве что на стене справа, у вешалки, повисла на хлипком гвозде новая иллюстрация, - он не рассмотрел. Далее повторялось прошедшее — кричащее золото на шее, смятая постель. *** Он проснулся от звона стекла и озорного смешка ветра в лицо комнате. Мэрилен,обрамленная солнцем, как святые на иконах, полуголая — в шифоновой сорочке цвета топленого молока, оттенявшего белизну тела, выдыхала струйки трепещущего дыма. Силой мысли Грэт попытался вызвать в памяти события прошлой ночи, его сбил с толку долго кружившийся в воздухе лепесток вишни, опустившийся на аккордеоновую складку смятой рубашки на полу. -Который час? - неизменный математический вопрос в любое время суток и обстановке. -Без пяти четыре, - с точностью отозвалась девушка. - Я думала, ты выспишься к семи. Прости, я позавтракала без тебя. В четыре десять записана на прием к терапевту. (Терапевт был один на весь город, усатый невротик с подергивающимся левым глазом и замасленными манжетами. Стиллет зевнул.) -Перенести — никак? - зачем-то спросил он без особого интереса. -Прости, - повторила она, затушив сигарету о пепельницу с оранжевой блесткой на поверхности. Она собрала гармошкой колготку и стянула ей голень, затем бедро; то же самое проделала на второй ноге. Вывернула шкаф наизнанку — совсем не хотелось долго выбирать, и в руках после лихорадочного сомнения оказались серая юбка и клетчатая блузка с волнистым жабо, как у арлекинов. Одевалась она, «пока горела спичка» - опаздывала. Он ненавидел что-то делать впопыхах и тем более наблюдать суету со стороны. Так отчетливее проявлялась непривлекательная, но абсолютно человеческая черта — тратить бесценные секунды на промедление или блажь, чтобы потом расплачиваться горячечной поспешностью. Когда-то давно он выбрал именно менеджмент — для поступления на другой факультет требовались предметы, которые изучались им вскользь (те годы протекали бесцельно и беспутно — годы алкогольного, общекомпанейского беспамятства) — и сегодня он мучительно раскаивался, не имея доступа к вечным путешествиям по миру или владения игрой на рояле. Быть может, и Мэрилен выглядела бы не столь измученной и уставшей, протекай ее жизнь в размеренной гармонии: том ритме, в котором все успеваешь, даже подобрать нарядную одежду на прием к врачу. -Можешь заказать себе японскую еду или круассаны,- там телефоны, - она указала на записную книжку в толстой коже, подделке под змею.-Скажи, чтобы сразу прислали счет. -Хорошо. Она впрыгнула в белый жакет. На ходу застегивая ремешки лаковых туфель, бросила через плечо короткое «до вечера» и хлопнула дверью. «Забыла телефон», - взгляд остановился на обитом бархатом табурете в коридоре. Развлечься бы! Только она так же часто бывала здесь, как бродяга в библиотеке: семейные фотографии из далекого детства за пыльным стеклом; пестрые, испещренные мелким шрифтом брошюрки с объявлениями; посеребренная кошка с вытянутым телом и длинным хвостом для бижутерии — миллион безделушек, мелочь которых не представляла никакой ценности. «Пинк», оставленные на краешке подоконника — чисто дамская пачка с витиеватым рисунком и четырьмя высунувшимися палочками — как для жребия. Впрочем, на безрыбье и рак-рыба. Он жадно затянулся клубникой со слабым привкусом табака: все равно, что курить ароматизированный дешевый чай из пакетиков. Прилег на неубранную постель, распластавшись. Наверное, надо заказать суши. Искусственно состаренные листы А5 впитали запах шариковых чернил и ее духов. Нажим был сильный, и символы прощупывались на следующей странице. Здесь были строчки чужих стихотворений, даты вылета и прилета, театральных премьер, несложные расчеты доходов и расходов, даже незамысловатые рисунки — из тех, что ложатся на бумагу во время телефонного разговора или сосредоточенного раздумья. За этой милой чепухой, на предпоследних страницах, ровно располагались вклеенные из журналов адреса. `«Якитория» : 9....(тел), 547....(факс)`. Сбросив одеяло, Грэт утонул в траве ковра и по плитке зашлепал к табурету. И тут — за окном, внизу, тревожно и протяжно прозвучал гудок; глухой удар эхом отозвался в барабанных перепонках; после — душераздирающий незнакомый крик и быстрое цоканье многочисленных каблуков, стекавшее в одно место, как линия радиуса к центру окружности. Грэт молнией бросился к окну, больно споткнувшись о выступ журнального столика, и,сорвав занавески, высунувшись почти на две трети, понял, почему просил Мэрилен «перенести». На тротуаре беспомощно распласталось безжизненное тело, из которого брали начало багровые реки. Вокруг, словно это был алтарь жертвоприношения, копошились муравьи в летних шляпах и подвернутых брюках, в коротких юбках и сандалиях на босу ногу. Они суетились и время от времени на секунду падали в обморок, - правда, никто за другим этого не замечал. Какая-то мужеподобная женщина злилась больше всех, вызывая поочередно «скорую» и полицию. Нерадивый водитель стоял поодаль, запустив пальцы в вихрастые каштановые волосы, подожженные небесным огнем. Грэт все силился разглядеть его лицо, но оно почему-то ускользало вниз, на асфальт. Он вполз обратно, в комнату, и опустился по стене параллельно лучу на перегородке кровати. «С`est la vie`- заявил бы он с пафосом, если бы не ширялся ночью вместе с ней. Как приятно разглагольствовать о судьбе, когда она отвлеченна, а значит — лишь игра, о правилах которой и не догадываешься, потому что не участвуешь. А вот Мэрилен, напротив, верила в теорию шести рукопожатий. Но не могла же амплитуда любой человеческой катастрофы достичь мутного озерца жизни его самого, вызвав рябь на поверхности? Или, все-таки, могла?... В дверь размеренно постучал кто-то, представившийся участковым. «Мистер Стиллет разве сегодня не с нами?» - «Черт знает, какой он выбрал притон; его нигде не слышно». Приблизительно такие разговоры велись в баре «Палладии» после таинственного исчезновения богатого завсегдатая. Притворялись, якобы ничего не случилось, но удушливый запашок смерти искусно перемешивался с табачным дымом, обнаруживая себя в самый неподходящий момент. Близнецы так же неумело вели покерные партии, компания так же пользовалась фармацевтическими связями главы `Vitae`. Сбитая пешка погружается в свой черный гроб как побежденная. И будут ли ее оплакивать ферзи или короли, если игра продолжается? 4 Он обосновался в северном городке, на высокой точке земного шара. Фирму передал Сэмюэлю Лаурелю — он был ретивым и исполнительным работником, а значит — лучшим наследником из претендентов на престол. В Сети периодически появлялись новости об обновлениях в `A.Pollonium`: учреждении художественной премии, выездах на пленэр и присуждении бронзовых статуэток крылатой богини с руками, обнимающими мольберт. Шестидесятилетний мужчина с удовольствием читал, как продолжалось и росло дело, на которые он бросил силы еще тридцатилетним. Бабочек использовать перестали-посредством химического анализа выявили состав крыльев насекомых, и сама собой отпала необходимость перемалывать живых существ. Феррен обрадовался бы — если он действительно был. В Совероне Грэт первое время жил в коттедже сестры, успевшей окружить себя многочисленной семьей, будто женщина с южного континента. Добропорядочный муж(Гейб), странное сочетание с довольно взбалмошной женой, трое детей — двое мужчин и женщина(Адам, Вирт и Нинель), , всем за сорок, и целый выводок внуков(Нед, Леда, Парис, Фрэнни, Гек и трое совсем еще малышей, имена которых в детстве так часто заменяются на уменьшительно-ласкательные производные) мал мала меньше, все — русоволосые, упитанно-румяные и резвые. С Констанцией они никогда не общались особенно близко(редкие поздравительные открытки с видами гротов и холодных лесных рек; короткие звонки раз в месяц-два), и он был слегка удивлен неожиданным гостеприимством. Но разве может не способствовать гостеприимству обладание всеми материальными благами? Двери двухэтажного добротного домика в солнечное время года были полураскрыты — свежий воздух вытеснял по-осеннему тяжелый запах бордовых роз и деревянной мебели. Тропинка от лестницы, спускавшейся с веранды, вела к чугунному забору, серые прутья тесно слиты между собой. Справа от нее стыдливо спрятался в поросли бельведер из того же материала, что и заграждение. Скамейки в беседке были припорошены еще зелеными, с поржавевшими кончиками,тополиными листиками. Трепыхались страницы детской энциклопедии с картинками. Вокруг - одиноко и пусто, ребра деревьев просвечивались желтыми рентгеновскими лучами. Порыв ветра, хватая из оставленного мангала горсть угля, швырнул его на квадраты плитки. Заныло сердце, терзаемое продувным безжалостным потоком воздуха. Семья ушла смотреть циркачей в городском парке. Он отказался, хотелось побыть одному, думая о том, что уже тысячу раз перемолото, как твердые зерна кофе. Есть ли в его существовании какой-то смысл? Пожалуй. Есть ли какой-то смысл продолжать существовать? Вряд ли. В невеселых мыслях он нажал кнопку на воротах, они с шумом раздвинулись, щелкнув, оставляя двор позади. Прощай, ярмарочная площадь, Зрелище никогда не оставит эти золотые небеса. Грэт хрипло напевал почти про себя строчки, которые услышал когда-то на фестивале. Разноцветно мигали лампочки на перетянутых над головой гирляндах, отовсюду раздавались хлопки пронзаемых дротиками воздушных шаров, выстрелы в тире, убивавшие деревянную утку или раскрашенную субмарину. Пьяные от счастья и безделья люди чокались друг о друга в нескончаемой толпе. Он лавировал сквозь нее, пробираясь к красной будке у чертового колеса, увенчанной дьявольскими рогами. В окошке за стеклами очков блеснули глаза кассирши. «Двенадцать пятьдесят на одного.» - «Спасибо». Металлическая окружность, подопранная балками, скрытыми за перегородкой,без желания, со скрежетом вращалась, каждые пять минут собирая новых «чертенят». Залез в кабинку, не пристегиваясь, перегнулся , неспешно удаляясь от земли. Странное волнение заполняло его — уже не ребенка - до краев. Макушки деревьев приветливо покачивались, шурша гривами. Вдалеке, в порту, растворялось золото маяка. Где-то на горизонте еще теплилась жизнь, догорая в темном изумруде океана. И вот — кроны снова над ним, а горизонт исчез, оставляя перед глазами светящуюся полосу. Грэт прижал дверцу и тяжело ступил на землю, покачиваясь: после высоты было немного дурно. Казалось, это было лишь вчера. Сегодня на ярмарочной площади, оскудевшей, обедневшей, давался прощальный концерт. Гастроль бродячего цирка пожходила к концу, чтобы умереть до весеннего сезона. Пожилой мужчина некоторое время считал чередующиеся рдяно-васильковые полосы на шатре. Вскоре ему это надоело, потому что их было слишком много,и он продолжил безмаршрутный путь. Обогнул огромную палатку, поплутал по аллее, бегло обшарил взглядом витрины магазинов, половина из которых была закрыта в воскресенье. Внезапная мысль посетила его, когда он пересек портовую черту. Гостиница `Liberale` славилась тем, что регистрация проходила в два счета — администрации было неважно, кто Вы — выходец из южной страны или апатрид в своей. Это был довольно ветхий кирпичный домишко, реставрированный всего раз — в конце прошлого века. И все-таки `Liberale` не был лишен какого-то шарма, притягательности: вечное влечение к полуразрушенному придумало такую ловкую вещь, как экскурсии по древним городам. С затаенным чувством необъяснимой радости и просветления, Грэт вошел. В холле отчетливо пахло жареной рыбой: аромат тянулся из столовой, расположенной на первом этаже. Под потолком висели колючие,бугристые морские ежи разных размеров. Занавески ,напоминавшие хвосты золотых рыб,крепились застежками в виде изогнутых коньков. Старший менеджер вежливо кашлянул. -Желаете остановиться? Мы предлагаем отличные условия посетителям, - услужливо обратился молодой человек с растопыренными ушами, несуразность которых оттенялась коротко стриженным бобриком волос. -Здравствуйте. Да, наверное...-на секунду задумался мужчина.-Сколько берете за ночь? -Сорок. В стоимость входят комплексный обед и услуги отеля. Пройдемте к стойке, - предложил менеджер. Он записался, ничего не меняя напротив «Имя Фамилия». От кого скрываться? Копов? Он слишком благонадежен, равно — неинтересен правосудию.Ищеек ? Старость заставляла скептически усмехнуться при этой мысли — его бывшая жена, наверное, давно сгнила. Родственников? Рано или поздно все равно обнаружат пропажу, но он ведь не прячется? Процедура регистрации прошла в рекордные сроки — у мистера Стиллета Грэта не было, к тому же, багажа. -Налево, на лифте подниметесь на второй этаж, 218 комната, - проинструктировал смешной юноша, подавая магнитную карту. Он поблагодарил и прошаркал до лифта, насвистывая бульварный мотивчик. Внешняя непредставительность скрывала неплохой интерьер и даже намек на современность. Дизайн был незамысловатый: стены, выкрашенные в два цвета — бело-розовый и кобальтовый, изредка украшенные авторскими картинами маслом. Комната была крохотная, но не лишенная удобств: два шкафа , журнальный столик на толстых ножках, плетеные кресла — все из светлого дерева. Даже миниатюрный балкончик — для проформы, конечно, но на нем можно было в жаркий день сушить одежду. Для пожилого мужчины проделать такой путь, как сегодня — нешуточное дело. Он прилег на узкую кровать, не раздеваясь, запустил руку в карман пиджака, нащупав сор, хрустящие фантики, на которых оставались следы конфет, раскрытую заветную пачку, которую всегда носил с собой. Шприцы лежали в другом кармане, покоясь в костяном поцарапанном портсигаре. Он вколол себе пол-ампулы и почувствовал бодрящий прилив энергии в дряблых мускулах. Это ощущение преследовало его на протяжении всего отрезка жизни, который еще не стерся в памяти. Слабое покалывание в груди, разгоняющее кровь, едва заметное подрагивание кончиков пальцев. Когда-то он слышал, что чемпиона мира по теннису дисквалифицировали с турнира за злоупотребление протонием — но ведь жизнь не ограничивается идеально прилизанным кортом?.. Мигнув хмурому парню в вестибюле, он звонко звякнул дверьми и жадно затянулся морозным воздухом. Пазухи носа пронзили иголки соли, витавшей в порту. Люди беспорядочно сновали, как заведенные: кто-то таскал тяжелые коробки с черными вытянутыми надписями, или курил, отдыхая, свесив ноги с бетонного парапета. Маяк грозно и безмолвно навис над маленькими фигурками, повернув потухший за ночь глаз на иссиня-серую простынь океана. Ему не было дела до этого муравьиного человечества, совершающего каждый день одинаковый крестовый поход от дома до порта и обратно. Понурые лица с оттенком асфальта не обращали внимания на старика, грузно перевалившегося через канат, перетянутый по периметру береговой линии. Праздность — порок, предпочитаемый быть оставленным без внимания. Осенью воды порта превращались в гладкое, выровненное блестящее кладбище. Термометры уже в сентябре показывали минус десять по Цельсию, предупреждая самых беззаботных моряков о невозможности плавания до конца весны. Под толстым льдом в спокойном сне замерли рыбы и подводные травы. Здесь не было признаков живого, и громкое слово, пущенное вдаль, замерло бы на полукрике. Пожилой мужчина в поношенном полушубке и полосатых брюках вслушивался в разговор рыб, пытаясь угадать их язык. Прохожие, что повнимательнее, крутили пальцем у виска и шли восвояси, больше не появляясь. Было что-то ужасающе-таинственное во взгляде, упорно буравящем вмерзшую деревянную лодчонку. Та даже не была покрыта брезентом, отчего можно было хорошо рассмотреть внутренности и борта, хваставшиеся кумачовыми горизонталями по бокам. В суденышке лежали оставленная кем-то сломанная удочка-сурдинка детского размера, дырявые желтые резиновые перчатки и весло с трещиной посередине. Некоторые, проходя, удивлялись — он что, собирается растопить лед? - и едва слышно посмеивались. Он, не поднимая головы и рассчитывая расстояние, шагнул за канат. Только ступил, вдруг, внезапно, как по мановению магических сил, заскорузлые бортики начали оттаивать, лед тронулся.Собралась толпа зевающих с расширенными от ужаса глазами. «Куда Вы?!»- «Там же ничего нет!» И, когда он на полкилометра удалился от порта, не оборачиваясь, сзади раздались умоляющий крик: «Поворачивайте! Мы шлем спасительный патруль!» Но Стиллет Грэт отправлялся в последнее путешествие. На горизонте совсем незимнее солнце играло апельсинными лучами, легко касаясь седой макушки, покатых плеч, кончика весла. До свидания, мертвый город. До тех пор, пока лед не начнет таять. 1 Холл подпрыгнул от высокой ноты в голосе женщины. Она вздрагивала и - - -