Ты моя мелодия

Тихий, едва уловимый шорох снежинок, сонно падающих вниз, на землю, распластавшуюся где-то там, внизу черным промозглым тупиком. Да, это тупик — и даже сейчас, когда он, сидя на подоконнике одного из окон Северной Башни, смотрит вниз на такую желанную черноту, разбивающей все мысли и чувства, вывод остается тот же: это — всего лишь тупик. Вся его жизнь напоминает одну из этих мелких снежинок, покорно следующих за ветром, дрожащих от малейшего вздоха стихии. Безвольные маленькие кусочки снега — кружатся, падают, а затем исчезают на мокрой земле… И всё — их словно и не было вовсе: ни смысла, ни сути… Он отбрасывает непослушную светлую прядь волос, упавшую на глаза, словно хочет прогнать наваждение, туман, так прочно поселившийся в душе. Зима… Он ненавидит зиму. Она забирает надежды, убивая то, что еще могло бы жить. А жил ли он сам — хотя бы мгновение, одну секунду жил ли он по-настоящему?.. По губам проскальзывает горькая усмешка — нет, он знает лишь существование, опостылевшее выживание на грани безумия — вот такого, как сейчас. Смотреть вниз и знать, что никогда не сможешь сделать шаг вперёд с этого проклятого подоконника — мерзко… Все просто потому, что боишься, потому что и так понятно всем, что жалкий трус не способен ни на что настоящее — ни на жизнь, ни на смерть… А снежинки всё падают и падают вниз, очерчивая невидимые линии призрачного танца, растворяющегося в темноте… — Привет, — тихий мелодичный голос вносит дисгармонию в ночную промерзшую тишину. Он оборачивается и кривится от отвращения — конечно же, это Полоумная Лавгуд. Все остальные попросту боятся шастать по ночам во время пристального патрулирования Филча. А ей-то что — она же полоумная. В голове появляются несколько язвительных замечаний, но говорить с этой ненормальной не хочется вообще — слишком она не к месту — и он снова отворачивается к распахнутому окну. — Красиво, правда? Её голос снова раздражающе разрывает блаженную тишину. Эта чокнутая думает, что он любуется видом, открывающимся внизу. Где-то в глубине начинает подниматься волна досады — он думал, что Лавгуд уже ушла, а она, видимо, решила окончательно испортить ему день. Впрочем, испортить испорченное не так уж сложно… — Даже зимой расцветают цветы. Смотри. Перед ним оказывается маленькая ладонь, на которой уже почти растаяли несколько снежинок. Он по-прежнему молчит, не желая удостаивать её даже взглядом. — Ой, — эта идиотка, видимо, заметила, что продемонстрировала ему лишь несколько капель воды вместо снежинок, которые она назвала «цветами». — Вот так лучше. Посмотри на них. Теперь уже она протягивает ему свой сине-белый шарф, на темных полосах которого ясно виднеются несколько крупных снежинок. Он презрительно хмыкает и с нескрываемым отвращением смотрит на неё. Полоумная стоит с доверчивыми открытыми глазами и показывает ему эти ненормальные снежинки, будто это нечто невиданное. Теперь он уже просто не считает необходимым говорить с ней, поражаясь стадии развития умственной болезни и «всеядности» Когтеврана, выбирающего в свои ряды умалишенных. А ведь эта ненормальная действительно не боится заработать бронхит, только бы любоваться снежинками на своем мерзком шарфе. Он снова отворачивается, и на этот раз Лавгуд, вроде бы успокаивается, не врываясь больше со своим отвратительным голосом и дурацкими бреднями в его тишину. Ветер усиливается, да и снег тоже. Теперь уже даже промерзшая земля далеко внизу начинает белеть в темноте снежными пятнами. К утру всё будет белым. Он протягивает руку ладонью вверх, и несколько кружащихся снежинок оседают на ней. Спустя несколько секунд на его пальцах поблескивает только пара прозрачных капелек. «Цветы»? Чепуха — просто замороженная вода. Краешком сознания он замечает, что на руке Лавгуд они расплавились гораздо быстрее. В холодных серых глазах вспыхивает ледяная искра. Зима… Слишком много зимы… Снаружи и внутри. — Я сыграю. Можно? Чёрт! От неожиданности он едва не падает с подоконника. Полоумная Лавгуд, оказывается, всё ещё здесь. Он решает, что будет лучше: послать её к черту во всех мыслимых и немыслимых выражениях или применить какое-нибудь весёленькое заклятие, чтобы она запомнила свой идиотизм на всю жизнь. Пока он стоит перед сложнейшим выбором, Лавгуд невозмутимо достает из кармана мантии какой-то странный инструмент, внешне напоминающий миниатюрную арфу. — Я негромко, — виновато улыбается она, садясь на край подоконника напротив него. — Это волшебная исцеляющая музыка. Он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться от злости ей в лицо. «Исцеляющая»! Ну, конечно, Лавгуд, давно бы подлечиться следовало. Он с омерзением кривится, бросая на неё ядовитый взгляд. Оказывается, ей под силу испортить испорченное. Густая тьма уже полностью охватила и небо, и землю, сверкая мириадами белых снежинок. Они летят, летят, кружась в замысловатых вихрях и загадочных вальсах. Словно звезды тихо сталкиваются своим светом где-то в небе, создавая чудесный мотив для зимнего танца этих белоснежных, совершенных созданий. Неповторимые, необъяснимые движения становятся всё легче и воздушнее, вторя такту музыки метели, которая, взмахнув подолом бального платья, роняет белые бриллианты, не жалея, прямо на землю, одаривая её жителей. Искрящиеся, они летят, объединяясь в хороводы и исчезая в свободном полете. Дикая, настоящая, живая свобода. И волшебство. Он внимательно наблюдает за ними, чувствуя, как в душе возникает восхищение всей этой холодной величественной красотой. Зима… Произведение искусства, прекрасный сон природы, уснувшей до своего возрождения… Ветер вторит едва уловимой мелодии звёзд, подбрасывая вверх маленькие белые точки, и теперь они уже танцуют ледяное танго, взвиваясь в вихрях холодного дыхания своенравной красавицы-зимы… Нет, они не летят бессмысленно и равнодушно. У них есть и цель, и смысл. Каждая из них — особенная, занимающая своё место в палитре зимней гармонии, белоснежном ноктюрне ночи, застывшей во времени… Он на мгновение отводит взгляд, встречаясь с доверчивыми глазами девушки напротив. Ярко-голубые — цвета весеннего неба — живые, настоящие. И никакого серого льда — как у него — никакой безысходности и злости. Она уже давно не играет, а он почему-то по-прежнему слышит ту волшебную звёздную мелодию танца метели и зимы. Она звучит повсюду и внутри него, где-то очень глубоко, там, где многолетний лёд стал всего лишь каплей воды… «Исцеляющая»… Кого же исцелила эта мелодия?.. Он протягивает вперёд руку, на которую плавно опускаются несколько снежинок. Они тут же тают, но он улыбается и взгляд становится чуточку теплее — или только так кажется?.. Они слишком быстро растаяли. Немного жаль, но самое главное он успел увидеть. Они действительно похожи на цветы…