POV Мирон
Прошла неделя. Дождь всё также уныло барабанил по карнизам, ветер задувал в чуть приоткрытое Порчанским окно с целью проветривания квартиры. Я снова начал курить. На столе стояла на треть пустая бутылка водки. Настенные часы показывали десять утра. В голове до сих пор не укладывалось. Накануне мы поругались. Меня не устраивало его отношение к делу. Впереди был Олимпийский и выход нового альбома, а он был занят съёмками тупого шоу Эльдара. Говорил, что всё контролирует и успевает, мол, вовремя укладывается и беспокоиться не о чем. А я видел его круги под глазами и знал, что спит он от силы часа три. Были крики. Упрёки. Сплошной мат. Ванька много выкурил в тот вечер, а я в сердцах выпалил, что мне такой бэк МС не нужен. Внимательно посмотрев в мою сторону, он потушил очередной бычок о край и так уже заполненной пепельницы и ушёл. Успокоившись где-то к пяти утра, я набрал Евстигнеева. Механический голос сообщил, что абонент не абонент. Отложив телефон в сторону, продолжил заниматься своими делами, а около семи, когда я дописывал текст очередного трека, раздался телефонный звонок. Ванька разбился. Насмерть. Мгновенно. Плохая погода и грузовая фура, что выехала на встречную, не оставили шансов. Он направлялся в Пушкин. Всегда туда сбегал, когда появлялись проблемы. Всю эту неделю я не спал. Порчи поселился у меня, полностью взяв на себя ответственность за подготовку к похоронам, отвечал на звонки всевозможных знакомых, потому что мне их сочувствие нахуй не упёрлось. Дарио тоже было тяжело, и, наверное, он ненавидел меня за то, что я мог позволить себе страдать и пить, как последняя свинья, а он нет. Пустая бутылка полетела в переполненное мусорное ведро, что стояло под раковиной. Наткнувшись на осуждающий взгляд Порчи, я лишь отвернулся к окну. Мысли тягуче плыли где-то не во мне. Мирон Янович был пуст, закопав все свои чувства в деревянном ящике на глубине в несколько метров вместе с любимым человеком. Ни слова. Ни строчки. Посылы нахуй всех, кто высказывал мнимое сочувствие в твиттере и других социальных сетях. Черный список был переполнен. Винил себя, конечно же, и хотел умереть. Только уже физически. Несколько минут назад позвонил Мамай, сообщив, что отменил выход альбома и предстоящий концерт. Спасибо ему. Прошёл месяц. Как говорили Порчи с Илюхой – жизнь продолжается. Как говорил я – идите нахуй. Последние три дня я провёл в квартире Рудбоя, выгребая все вещи, попутно перевозя их к себе. Ночами просматривал папки с фотографиями на его ноутбуке, вытирая тыльной стороной ладони слёзы, что буквально обжигали щёки. Удалил его страницы в социальных сетях, лишь бы не видеть эти мучительные «Покойся с миром» и «Мы всегда будем помнить тебя». К чёрту! Брехня. Написали и забыли через пару минут. А у меня в груди зияла дыра размером с Вселенную. Люди раздражали. Бесил даже Дарио со своей гиперопекой и заботой, из-за чего последние дни я запирался изнутри, выключив телефон. Мучился, будто загнанный зверь в клетке. Метался по замкнутому пространству, предварительно забив свой холодильник преимущественно водкой. Если честно от неё уже тошнило. Но от себя тошнило в сотни раз больше. Я мог сутками неподвижно сидеть на широком подоконнике в гостиной, наблюдая в окно за вечно спешащими куда-то людьми. Живые… Ванька тоже спешил жить. Он был не настолько поглощён музыкой, как я. Евстигнеев являлся слишком разносторонним: фотографии, съёмки в различных шоу, поездки на фесты и тату конвенции. Вокруг него всегда была толпа. И сейчас я мог абсолютно честно признаться себе, что меня это раздражало. До чёртиков бесило. Мирон Янович – собственник. Я действительно хотел, чтобы Ванька был только моим. От слова «только». Эгоистично? Возможно. Сейчас явно время не для этих разговоров. Но это не так просто, как может показаться на первый взгляд. И после каждой бутылки водки в одну харю, я говорил в никуда, как люблю его. Действительно люблю… А потом та самая бутылка летела в стену, разбиваясь на сотни частей, что рассыпались по полу, а я обессиленно падал на диван, не удосужившись добрести до кровати. Прошло три месяца. Тревогу забил Илюха, когда я не явился на встречу. Если честно, я даже не помнил о какой-либо с ним договорённости. Пьяного, обросшего, в заваленной мусором и бутылками квартире, он нашёл меня после многочисленных звонков на телефон. Мобильник улетел в стену ещё две недели назад, когда я спьяну залез в переписку с Евстигнеевым. - Сука! Открой дверь! – донеслось до моего пьяного и полностью отключённого мозга, и, не имея сил слушать этот ор дальше, поплёлся открывать. Просто чтобы отстал. Сил, на самом деле, вообще ни на что уже не было. - Ёбаный в рот, - Мамай оглядел меня с головы до ног, отпихивая куда-то в сторону, да так, что я, запнувшись о свои же кроссовки, чуть не упал. – Быстро в ванну! Сейчас Порчи приедет, поможет, - этому тону мне совсем не хотелось перечить. Мутным взглядом посмотрев на друга, я кивнул. - Аккуратнее, там осколки, - лишь кое-как выдавил я, показывая в сторону гостиной, и удалился. Встав прямо в одежде под душ, я подставил лицо под обжигающие струи воды. Отрегулировать температуру не было сил. Медленно опустившись вниз, буквально проскользив спиной по кафелю, я обхватил колени руками, прикрыв глаза. Хотелось, чтобы была возможность вот так просто смыть все воспоминания, мысли, смыть своё н у т р о. Каким бы пустым я себя не чувствовал, всё ещё удавалось ощущать в себе любовь. Где-то там, в глубине души. А вчера мне приснился Ванька. Он стоял, раскинув руки, посреди ромашкового поля в своих излюбленных чёрных шортах и такого же цвета футболке. Улыбался. Беззвучно поманил меня к себе, и я, не раздумывая, кинулся навстречу, чтобы почувствовать его тепло. Почувствовать е г о. Не вышло. Как только я начинал приближаться, он словно становился дальше на несколько шагов. Было страшно. Преодолевая, не пойми откуда взявшиеся заросли крапивы и репейника, я кричал во всю глотку. Падал. Щиколотки жгло. Руки мгновенно покрывались волдырями. А он исчезал… Проснулся я с криком, полным отчаяния. Парни реально помогли. Вернули хату в удобоваримое состояние, заказали пиццу, открыли окна, чтобы выветрить весь тот спёртый воздух, что накопился за несколько месяцев. И, жадно вдыхая никотин, я первый раз за очень долгое время смог полной грудью вдохнуть свежий Питерский воздух. Наступал ноябрь. Прошло полгода. Постепенно любой научился бы жить, или, если быть точнее, существовать, когда ему не дают ни минуты покоя. Так происходило и со мной. Возвращение в элиту русского рэпа. Возвращение в баттл элиту и посещение «1703». Натянутые улыбки и до омерзения скучные разговоры. Но Илюха говорил, что так надо. А Порчи говорил, что этого хотел бы сам Евстигнеев. Я в этот раз не говорил ничего. Срывы перестали быть такими частыми, телефон восстановили. Здоровье более-менее. Дата баттла с Дизастером назначена. Очередной тур по центральной России составлен. Концерт в Олимпийском – снова в планах. В этом диком круговороте событий, я ощущал себя никчёмной пешкой. Бездушным роботом. Сказали – сделал. Мамай часто пытался поговорить, обсудить, но бился об моё холодное и равнодушное «всё нормально». Любую свободную минуту я проводил на свежевыкрашенной в тёмно-коричневый цвет скамейке у Ваниной могилы. Каждый раз перебарывал дикое желание взять с собой бутылку водки. Постепенно научился сидеть тихо, натянув на голову капюшон и запахнув куртку. Зима, на удивление, выдалась тёплой. А я замерзал… Мы всегда разговаривали. Он знал обо всех моих планах, страхах, переживаниях. Просил перестать быть затворником, а я, сжимая кулаки до побелевших костяшек, отвечал, что не могу. Вчера я признался, что люблю его. Он ответил взаимностью. Впервые со дня его смерти, я улыбнулся, пообещав, что никому об этом не расскажу. Выкурив пол пачки синего винстона за два часа, пришлось прощаться. На часах было 00:01. С днём рождения, Мирон Янович. Тридцать три стукнуло. Прошёл 1 год и 2 месяца. Я выпотрошен. С концами. Без идей и мыслей о восстановлении. Три часа назад завершился сольник в Олимпийском. Без малого двадцать тысяч лиц, которые уже на второй песне превратились в одно яркое пятно и сплошное месиво. Впервые в своей карьере я был счастлив, что сцену и зрителей разделяет расстояние больше метра. Не хотелось касаться чужих рук. Не хотелось видеть их улыбки. Было желание лишь «откатать» программу и уехать. Одному. Фурор. Солдаут. Всё, как и предполагалось. Несметное количество раз, когда скандировали «Окси» и «Порчи». Я путался. Забывал слова давно изученных песен. Мне не хватало дыхалки, и как бы Илюха не уговаривал найти нового, хотя бы временного бэк МС, кроме категоричного «нет» ничего так и не услышал. Толпа схавала. Ценители и слишком дотошные, возможно, и заметили мои огрехи, уже давно разнеся их по твиттеру и рэп пабликам. Похуй. Ведь для остальных я остался идолом. А на последней песне, неизменной вот уже несколько лет «Город под подошвой», я не спросил традиционного «Один или три?». Один. И весь Олимпийский скандировал «Охра», плавно перетекая в «Рудбой», что в итоге оказалось «Ваней». Абстрагироваться не удалось. Голос дрогнул. Порчанский спас, начиная свою часть, пока я отошёл к его пульту, стараясь проморгаться и сделать пару глотков воды. Далее – всем спасибо, все свободны. Ни о каком «на бис» речи не шло. В гримёрке все поздравляли. Ободряюще хлопали по спине, но спокойно отреагировали, когда я сказал, что поеду в отель. - Я всё понимаю, ты только надолго не исчезай, - на прощание сказал Илюха. Пришлось кивнуть. Но оба понимали, что никаких гарантий не было. Ночь я провёл на кладбище, красочно описывая Ване концерт. Получилось вспомнить даже самые незначительные детали. Ему ведь было интересно. А под утро к нам прилетел большой чёрный ворон, обосновавшись на маленьком столике рядом. Стало уютно. Прошло пять лет. - Привет, Вань, - я сидел на могилке парня. Было стыдно за своё двухгодичное отсутствие. Тогда как-то всё закрутилось: альбом, тур, поездка в Лондон на пару месяцев. – Прости, - проводя руками по давно некрашеной резной оградке, прошептал я, запахивая сильнее куртку. На дворе было начало марта. Столбик термометра показывал минус семь. И курить я уже давно бросил. - Прости, Вань. Я та ещё тварь, да. Не знаю, что сказать в своё оправдание, да и не хочу. Понимаю, что виноват… Я в Лондоне был, там всё по-старому, с друзьями встретился, фит с чуваками из Грин Парка записали. Годным вышел, массам зашёл. Как у Порчанского дела? Третий микстейп на днях выпускает, женился. Её Таней зовут. Хорошая, знаешь… Они ещё в двух тысячи восемнадцатом познакомились, случайно. Она даже и не знала толком, кто он. А у меня что? Вань… А я пришёл твоего благословления просить. Действительно люблю её. Как зовут? Ульяна. Красиво имя, правда? Не-а, не фанатка. Тоже случайно познакомились, в магазине каком-то, - замолчал, смахивая непрошеные слёзы. - Ну как, Ваньк, благословляешь? Я же не смогу без этого. Ты навсегда в моём сердце, слышишь? Просто я вдруг понял, что мне уже тридцать восемь, пора, наверное… Я бы хотел, чтобы вместо неё был ты. Дурак я. И ты дурак, что в Пушкин поехал тогда. Я ведь у тебя нормально так и не попросил прощения… И на прощание заветное и такое редкое для Мирона: - Я люблю тебя, - в пустоту.***
- Михаил Иванович, - в кабинет вошла медсестра, положив перед доктором внушительных размеров историю болезни. - Есть улучшения? – мужчина удивлённо вскинул брови, не совсем веря в происходящее. Он и представить себе не мог, что хоть какие-то положительные сдвиги могут появиться у того самого пациента Фёдорова. - Да, сегодня. Он наконец-то произнёс пару слов. И попросил обед. Мне кажется, вы лично должны его навестить. - Хорошо, Ульяночка, пойдём, - и, отложив в сторону историю болезни другого пациента, врач вышел вслед за медсестрой. Фёдоров Мирон Янович поступил в эту в психиатрическую больницу №16, специализирующуюся на тяжёлых случаях, пять лет назад после сильнейшего нервного срыва, спровоцированного смертью лучшего друга. Михаил Иванович и подумать тогда не мог, что всё это затянется на долгие года, и когда-то известный рэпер Оксимирон пробудет у них столько времени, а первые сдвиги произойдут в далёком две тысячи двадцать втором. Тихонько отворив дверь, медсестра пропустила мужчину в палату, после чего удалилась. - Ну здравствуйте, Мирон Янович, - слабо отреагировав на приветствие, пациент лишь расфокусировано взглянул на него, улыбаясь чему-то своему. Ведь он только что получил благословение своего ангела, и никакие голоса в голове ему уже не могли помешать.