Они среди нас

      Однажды, забываясь в ритме музыки, заставляющей что-то внутри сладостно подрагивать, ты ощутишь чужие прикосновения на своих бедрах, может и на талии, если жаждущий будет достаточно воспитан, а может быть это будет шлепок или сжимание ягодицы незнакомцем, так незаметно подошедшим сзади. Ты не скажешь ничего против. Как будто тебе это нравится, будто об этом ты только и мечтала в свои семнадцать. Будешь игриво, но немного растеряно улыбаться, выгибаясь к неуклюжим движениям, похожим на конвульсии робота, а прикосновения с каждой песней будут становиться все наглее, резче, больнее. Ты испугаешься и попросишь у своего безликого возлюбленного выпить, а на самом деле передохнуть.       Алюминиевая банка коснется разгоряченной кожи, а может твои губы прильнут к краю тонкого бокала, и станет легче, веселей, музыка вокруг проникнет в самую глубь тела, мозга, заставляя оглохнуть, погружая в ватный ком. В нем ты не услышишь даже своих всхлипываний, когда ночной незнакомец прижмет тебя щекой к стене туалета, нагнув и прижав за бедра. «Это должно быть приятно», — пронесется в твоей голове, а от чего-то внутри так пусто и мерзко. Но ты не оттолкнешь его, ты решишь, что виновата сама. Может, недостаточно выпила? Может, слишком быстро согласилась? Может…       Может, он совсем не тот с кем стоило бы связываться? Может, это не то место, где стоило бы знакомиться? Кому и что ты доказываешь, бродя словно слепая, на ощупь среди мужчин, подставляя им бока, отдаваясь в их руки, доверяясь кому?       Твои мысли оборвет резкий удар по затылку. Последними из ощущений будут жар и тяжесть навалившегося сзади тела.       Ты придёшь в себя в тесной подрагивающей комнате. Твои руки и ноги будут склеены широким скотчем, как и рот. В глазах потемнеет, и сознание снова помутится.       Объявления о пропаже будут висеть на всех фонарных столбах жилого квартала, напротив клуба, напротив старой свалки, где спустя годы найдут то, что когда-то было твоим телом. Личность установят только по пломбам.       В старом холодильнике, мусорном пакете, перевязанном крест на крест, обнаружат изможденный труп уже рожавшей женщины, давно не видевшей света. Ее ноги и руки будут обрублены по локтям и коленям, тело покрыто шрамами и незажившими язвами.       О тебе мельком упомянут в новостях, а убийцу не найдут. Никто не узнает его лица, как тогда не узнала его и ты.

***

      Старая свалка не лучшее место для игр, особенно для маленькой девочки. Разве тебе не говорили об этом? Девять — это достаточный возраст для того, чтобы отпускать ребенка одного, ведь так? Разве тебе не страшно ходить сюда после того, как твоя сестра пропала? Голодные птицы, голодные псы и голодная до впечатлений ты: не лучшее сочетание.       Все будет слишком просто, слишком банально и больно. Нет, это не оборотень и даже не волк. Стая собак зажмет тебя к старой проржавевшей машине. Отступая назад, оступишься и упадешь, а ближайшая из шавок вцепится в твою щиколотку. Ты пронзительно закричишь и попытаешься отмахнуться, и следующие вопьются уже в руку, в бок, в шею, и их рык вытеснит звон в ушах от падения.       Нет, ты не умрешь в тот момент, а будешь лежать, истекая кровью, когда стаю что-то напугает, и они оставят тебя совсем одну. Не беспокойся, они не останутся голодными, поедят позже, вернувшись к уже остывшему телу.

***

      Тебя будут беречь как зеницу ока, драгоценную, нежную, хрупкую, робкую. Только проверенные друзья, гулять только до восьми, только под окнами. Никаких физических нагрузок, никаких волнений: домашние животные, фортепиано и книги.       Однажды над тобой начнут смеяться, а ты не найдешь, что сказать в ответ. Будут издеваться, называя трусихой, слабачкой, и ты станешь плакать, запираясь в школьном туалете. Всё новые кабинки раз за разом, класс за классом. Одиночество, насмешки, туалеты. Одиночество, насмешки, синяки. Одиночество, насмешки, обидные прозвища: «Туалетная девочка», «Плакса Миртл».       Желая оправдать кличку, желая самоутвердиться, они макнут тебя головой в унитаз. Они будут смеяться на твои жалкие попытки освободиться. Они поймут, что перестарались слишком поздно.       Такая хрупкая, такая красивая, такая одинокая ты будешь лежать в гробу, выглядя спящей. Старшая сестра вложит в твои бледные руки цветок лилии, перевязанный алой лентой.

***

      Он сломает тебя. Просто уничтожит, не допустив для участия в концерте. Как долго ты шла к этому, как старалась. Ты не спала ночами, а если и спала, то видела, как играешь на сцене, как его тонкие руки в белых перчатках неспешно хлопают.       Он был твоим маэстро, твоим учителем, только твоим. И жуткая, почти маниакальная любовь к нему, не найдя выхода, стала любовью к музыке.       Ты не глупая, нет-нет. Где-то в глубине черепной коробки зреет догадка, что все это было сделано им специально. Нежные прикосновения к твоему плечу, его желание приходить на дом для дополнительных занятий, и то смягчающийся, то становящийся жестким тон, заставляющий мурашки бежать по спине. Пробуждающий потребность добиваться расположения.       Он знал, как привязать к себе и к музыке, он заметил твой талант, а затем растоптал, унизив и раскритиковав в пух и прах композиторские работы.       Больше никакого фортепиано. Женщины не способны быть композиторами, инженерами или учеными. Женщины должны заниматься уборкой, воспитанием детей и готовкой.       Ты услышала свое произведение по радио; оно было немного измененным, но твоим, звонким, чистым, великолепным. Ты слышала как зал рукоплещет, как гордо маэстро представляет себя, и с каждым хлопком внутри что-то вздрагивало, вызывая волнообразные, похожие на рвотные позывы, взрывы хохота. Воспоминания в один миг всплыли в сознании: сколько произведений были написаны тобой, сколько нот он раскидал по полу класса, выбив папку из рук, заявив, что ты пустышка и бездарность. Тогда ты просто ушла, а ноты, вот они, звучат по радио, звучат в голове, смешиваясь со смехом и горечью, а еще, от чего-то, радостью. Радостью за учителя.       Ты лежишь на белой простыни, укрывшись почти по макушку. Сквозь зарешеченное зеленое окно пробивается мутный свет. Ты опустошена, перекачана препаратами, ты больна, бесталантна и теперь абсолютно бесполезна для него.

***

      «Настоящий друг может быть только один, его нужно искать, просто так друзья точно на дороге не валяются. Зато потом он останется со мной на всю жизнь!»       Так ты успокаивала себя, раз за разом оставаясь одна. Никто не хотел играть в игры, придуманные тобой, ведь от чего-то победитель всегда был один и тот же. Ты была самой лучшей, самой быстрой, самой умной, самой красивой. И стала самой счастливой, когда чьи-то руки закрыли тебе глаза сзади. Вы играли и смеялись, а у тебя внутри все прыгало от радости, словно бы парило. Наконец ты нашла себе ровню.       Но полет закончился так же резко как начался. Вышагивая по узкой балке, ты пошатнулась на секунду и, уверенная, что она схватит тебя за руку, не успела переставить ногу в устойчивое положение. Но она не схватила. Она стояла, смотря сверху-вниз на тебя падающую, и улыбалась.       Прикованная к кровати, ты больше никогда не станешь самой быстрой, самой красивой, самой… А она станет.

***

      Ты недовольно жмуришься, прикрывая глаза. От дыма или жутких историй? Разве тебе не страшно теперь сидеть здесь со мной, почти незнакомым? Храбришься.       А знаешь, что действительно страшно? То, что все это сделали обычные люди. Те, с кем ты здоровалась, зайдя в класс, те, кто вечером окликал тебя, предлагая выпить, те, кто звался друзьями, когда ты была на пике спортивной карьеры. Они всегда рядом, от них бесполезно прятаться. Они среди нас.       Рука парня мягко скользнула по спинке скамейки и приобняла тебя за плечо, прижимая к себе. У него возникло забавное желание спросить совета, где лучше спрятать тело, а в голове на секунду промелькнуло воспоминание о старом пыльном ковре на свалке, и он улыбнулся, прильнув губами к твоим губам.