***
Санса сидела рядом на скамье, прихлёбывая водянистый бульон из плошки. Рассказы и воспоминания остались позади, все извинения были приняты. Полутьму обеденной разгоняло пламя жаровни, а за стенами ветер кричал между башен замка. Сквозь пелену непогоды было слышно, как скрипят механизмы подъёмника: кто-то поднимался на Стену. Во всей этой обстановке прошлое казалось таким смешным и глупым. Что с них тогда было взять? Два ребенка. Она — напыщенно строгая, надменная: потому что Старк, потому что обещана принцу Джоффри, потому что будущая королева. И он — печальный дурак, обозлённый на весь мир, надутый как воробей от несправедливости: потому что Сноу, потому что бастард, потому что никому особо не нужен. Сейчас они пили эль из одной кружки и были равны. Санса немного расслабилась, её щеки раскраснелись, а в глазах заискрилось тепло. Она прошла до замка долгий путь, пересекая скованные льдом реки и выжженные морозом земли. Теперь, оттаяв и захмелев, она засыпала, клоня голову ему на плечо. — Санса, — Джон осторожно погладил её по спине: лучше разбудить сейчас, чем дать уснуть в неудобной позе в неуютном месте. — Для тебя подготовили мои покои. Пойдём. Она встала, подхватив его под руку. По уличным переходам сновала метель, опаляла лицо холодом, заметала за воротник колким снегом. Когда налетал очередной крепкий порыв, сонная Санса теснее прижималась к Джону, словно к очагу в хмурую ночь. В усталом молчании они пересекли несколько лестничных пролётов и поднялись к жилым помещениям. — Пришли. Сложно назвать это покоями, но что имеем… — сказал Джон, распахивая перед ней дверь. — Не стоило, — отозвалась она. — Я не хочу тебя стеснять. — Здесь нечем стеснять. Эта келья не лучше остальных, быть может, чуть просторнее и светлее. И стол здесь шире — чтобы было удобнее заполнять скучные бумаги, — усмехнувшись, он указал рукой на грубо сбитую из плесневелых брёвен столешницу. — Располагайся. Санса отпустила его руку и прошла вперёд. В очаге плескалось пламя, жёлтые языки плясали на поленьях, весело перетекали с одного на другое. К очагу теснились стены — серо-чёрные, холодные, как ночь, с белым налётом изморози по центру и клочками густой плесени по углам. Покои бывшего лорда-командующего представляли собой каморку, в тусклом свете которой нарисовался плоский вещевой сундук, низкий расшатанный стол и узкое ложе, покрытое шкурами. Санса присела на край кровати, зарылась ладонью в мех. Она лениво моргала, её веки потяжелели и слипались, казалось, ещё пара мгновений, и она опрокинется и уснёт. Джон спешно отступил к двери. — Я попрошу, чтобы принесли ещё дров — ночи сейчас холодные, — быстро договаривал он то, что надо было бы сказать заранее. — Покои леди Бриенны рядом с твоими — это была её просьба. Насчёт горячей воды обращайся на кухню, чистая одежда — только мужская, и… совсем не подобающая леди. Но есть ткань и меха, можешь взять у кладовщика. За припасами в Кротовый городок Хобб поедет послезавтра, если нужны какие-то вещи, можешь заказать ему. Не знаю, всё ли я предусмотрел, — смущенно улыбнувшись, Джон в задумчивости потёр лоб рукой: — Женщины здесь нечасто бывают… Но если что-то будет нужно… — Джон, — перебила Санса. — Я неделями ночевала в лесу. Не думаю, что что-то будет нужно. — Но всё-таки, если что-то будет нужно, — строго выговорил он, — обращайся. — Его губы подёрнула лёгкая улыбка. — А теперь отдыхай. — Джон… — снова окликнула его Санса. Он был уже за порогом, обернувшись, заглянул в приоткрытую дверь. — Спасибо, — тихо сказала она. Никогда он не слышал от неё таких слов.***
Когда Джон думал о Риконе, память рисовала ему весёлого мальчишку с выщербленным деревянным мечом и в растянутом кожаном дублете с плеча Робба. В таком виде младший братец бегал коридорами замка, вызывая на дуэль каждого, кто попадался ему на пути. Рикон всегда с задором следил за его тренировками, а когда это занятие надоедало, убегал играть с Лохматиком. Поэтому далеко не пронзительные речи Cансы, не разумные доводы Давоса, не яркие пророчества Красной Женщины, заставили Джона идти на Винтерфелл. Только воспоминания о Риконе, и слепая вера в то, что брата ещё можно спасти. Он чувствовал себя попрошайкой, который вымаливает у прохожих ломоть хлеба. Как и бродяга от имущих, он получал от лордов Севера скудные подачки. Две сотни Хорнвудов, полсотни Мормонтов. Джон не тешил себя иллюзиями, понимая, что без Сансы не было бы и этого. Имя, которое объединяло Север — Старк. Он не был Старком, и лорды никогда не забывали ему об этом напомнить. Покидая замок Гловеров, Джон чувствовал себя разбитым и безумно уставшим. Западный горизонт подёрнуло холодное марево заката — тусклого, жидкого, северного — быстро выцветающего от красного к розовому; с востока волнами сползали сумерки — непроницаемые, синие, густые, как сметана. Конь Сансы вышагивал рядом. Просьбы, бесполезные уговоры, напоминания о данных некогда клятвах утомили и сестру тоже — это было видно по её сгорбленной спине и поникшим плечам. И тем не менее она старалась держаться. — Не падай духом, — растянув губы в вымученной улыбке, сказала она Джону. Получилось не очень ободряюще. — Ещё пять домов согласились нас принять, есть шансы пополнить войско. — Думаю, они тоже откажут, — отрицательно покачал он головой. — Возможно. — Санса выпрямилась в седле, всем видом показывая, что опускать руки она не намерена. — Но мы обязаны попытаться. Джон натужно кивнул, посмотрел на сестру и поразился, насколько взрослой она стала, он словно не замечал этого ранее, так же, как не замечал и другой очевидной вещи: он почти готов сдаться там, где она намерена сражаться до конца. В каждом походе, в каждой безнадёжной попытке найти союзников, Санса всегда стояла рядом по правое плечо. А Джон лишь чувствовал себя пустым и несвободным, понимая, что дорога, которую он когда-то для себя выбрал, так и останется непройденной. Он ещё раз посмотрел на Сансу: прямая спина, острый взгляд, тонкие руки в перчатках, уверенно держащие поводья. Ни одной эмоции на лице — все тревоги внутри, и она вряд ли их покажет. Джон вдруг чётко осознал свою ошибку — он думал о том, что потерял, но не о том, что может обрести, если победит. Теперь он знал, насколько велика цена этой победы. — Мы попытаемся, — отозвался он, и Санса сдержанно кивнула.***
— Живой я ему не дамся, — сказала Санса после военного совета, и Джон увидел в её глазах и боль, и страх, и крепкую решимость, которая поразила больше всего. Ему стало до дрожи страшно. За неё. Не покидало чувство, будто он что-то упустил, чего-то не понял или не знал о своём враге. Было ясно, что пергамент от «лорда Винтерфелла» был призван запугать, заставив сдаться. Накануне битвы Рамси тоже кривил губы и пучил глаза, забрасывая Джона и советников скверными обещаниями — что его псы сделают с ними и с отдельными частями их тел. И здесь Джон тоже не верил Рамси. Но он хотел верить Сансе. Она же говорила о Болтоне мало и больше в общих чертах, опуская подробности. Порой Джону казалось, что она преувеличивает, ведь впечатлительные девушки зачастую склонны к выдумкам. Разве может человек быть хуже мертвецов, хуже Иных, хуже Короля Ночи. В её обрывочных рассказах Джон упускал то, что Рамси не человек. Он увидел это позже — в звериных глазах, в залитой кровью ухмылке, услышал в пузырящихся хрипах, рвущихся из горла Болтона. Джон хотел сжать его толстую серую шею так, чтоб она хрустнула позвонками. Но вместо того, чтобы подарить Рамси быструю смерть, он избивал его, вкладывая в каждый удар всю ненависть, на которую только был способен. Потому что Рамси должен был страдать, как страдали Рикон и Санса. Джон не чувствовал ни боли, ни слабости, не чувствовал, как кровоточат многочисленные раны — только злой голод и горячее желание размозжить голову Рамси, утопить её в грязи прямо у ворот Винтерфелла. И чтобы те, кто стоял здесь строем распятий, раздетые до мяса, смотрящие в никуда пустыми дырами глазниц, были свидетелями смерти своего мучителя. Джон находился где-то на грани сознания, в агонии, что пожирала пламенем злобы. И оставалось полшага, чтобы полностью утонуть в ней, когда он встретился с беспокойным взглядом голубых глаз. Когда стражники поднимали Рамси, тот булькал, пытаясь растянуть в усмешке разбитые, хлюпкие, как переспелый помидор, губы; выдыхал кровью, желая выплеснуть ещё порцию словесного яда; он стонал и хрустел раздробленными костями, когда его, как мешок с тухлятиной, волокли в темницу. Позднее, когда они с Сансой стояли во дворе замка, а к их ногам падали чужие знамена — чёрные, с красным человеком на белом фоне, Джон не чувствовал удовлетворения или покоя, только грусть в душе и непосильную тяжесть на плечах. Он почти задохнулся, когда на щите поднесли Рикона, совсем не того мальчонку, которого он помнил, а тонкое измученное тельце испещрённое стрелами. Рикон так любил смотреть, как они с Роббом тренировались в стрельбе, любил подносить стрелы, а теперь сам был пронзён более чем десятком. Санса съёжилась от горя, все её слова застряли в горле и она схватила за руку Джона так сильно, как утопающий цепляется за своего спасителя. Девичьи пальцы показались когтями лютоволка, острыми что сталь. Он физически чувствовал её боль. — Уже такой взрослый, — прошептала Санса, склоняясь над Риконом, проводя рукой по его спутанным, тёмным от грязи и крови волосам. В острых, болезненных чертах его лица не угадывалось и капли детской пухлости, некогда горящие задором глаза теперь невидяще смотрели в угрюмое северное небо. Положив ладонь на его веки, Санса прикрыла их. — Как же долго нас не было дома, — пронзительно сказала она, и голос её дрогнул. Но когда она обернулась к Джону, глаза её были сухи, а в них плескалась лишь жажда мести.***
— Что будет с Рамси? — спросила Санса, едва они покинули крипту. Младший сын Неда Старка занял место рядом с отцом в холодных коридорах усыпальницы. На улице было теплее, чем в подземельях, метель стихла, а тяжелые снеговые тучи разошлись. В просветы робко выглядывали жидкие лучи солнца. Но под мехами одежды, под рёбрами, ближе к сердцу, всё равно таился холод потери. — Мы будем судить его по законам Севера, — глухо проговорил Джон, понимая, к чему клонит сестра. Санса замерла: — Ты серьёзно? — резко спросила она, и Джон кивнул, давая понять, что точно не шутит. — Поверить не могу! Ты видел его псов? Видел тех, кто на дыбе? Ты понимаешь, что он делал с людьми? — Мы уже обсуждали это. — Угрюмо отозвался Джон. — Рамси превратил наш дом в живодёрню, убил Рикона и поиздевался надо мной. Он не заслуживает казни! — голос её зазвенел от неприкрытой ненависти. — Санса! — Джон раздражённо осёк её. Погребение брата далось нелегко, тем более не осталось сил на споры. Видят боги, совсем недавно он сам хотел растерзать Болтона, но сейчас ненависть отступила, оставив после себя лишь усталость и глубокую скорбь. Устроить самосуд, значит взвалить ещё один груз на свои плечи. — Если бы ты видел, во что он превратил Теона… — Не говори мне про Теона… — Джон тяжело вздохнул, внимательно посмотрев на Сансу, сказал уже спокойнее. — Рамси заслужил смерть, и он примет её. Завтра на рассвете мы вынесем приговор, и я приведу его в исполнение. Взгляд сестры опалил холодом. Она хотела ещё что-то сказать, но вместо этого гневно бросила, вздернув подбородок: — Почему-то я знала, что ты не поймёшь. Слова эти впились в душу сотней ледяных иголок, оставили бескровные раны. Жгучие, щемящие — совсем как детстве. Только сейчас гораздо глубже. Санса изменилась. Её изменили. Прежняя Санса была занята поэзией и танцами, игрой на высокой арфе и колокольчиках. Она сплетничала с Джейни Пуль, и их заливистый смех гулко разносился по утренней комнате. Сейчас Джон часто замечал её на внутренней стене замка, рыжие волосы были густо покрыты снегом, она ежилась от холода, но всё равно продолжала стоять, вперив взгляд в выбеленные снегом холмы. Джон мог только гадать, что за мысли у неё в голове и какие воспоминания вводят её в это оцепенение. Ближайший путь в оружейную, проходил через коридор мимо продовольственных складов и кухни. Там витал запах бобовой похлёбки и пирогов с потрохами, а жар печей разбавляли ругань кухарки и гомон служанок. Языки у девиц были, что помело, а осведомлённости позавидовал бы любой разведчик Дозора. Джон всегда знал, что у замка есть свои глаза и уши, бывало мальчишкой, он и сам становился невидимым, скрываясь в тенях, узнавал чьи-либо тайны. Обычно эти тайны не представляли ценности, оборачиваясь пустыми сплетнями. Теперь Джон пожалел, что пошёл этим путём. Слуги шептались, обсуждая грязные детали того, что прежний лорд делал со своей леди, как он это делал и чем. Они смаковали подробности, и некоторые голоса струились жалостью, а некоторые злорадством. Джон намеревался ускорить шаг, но вместо этого замер, с ужасом впитывая каждое произнесенное девицами слово. Он хотел верить, что их рассказы — ложь, больные домыслы, но что-то внутри подсказывало, что всё — правда. И слышать эту правду было больнее, чем умирать, больнее, чем замерзать, больнее, чем убивать. Он нашел Сансу в горнице. Раньше девочки собирались там для шитья. Сейчас столики и сундуки покрывал густой слой пыли, медь в обрамлении зеркала потемнела. Санса сидела на стуле у окна, опустив взгляд в пяльца — на ткани не было ни одного стежка. Она обернулась к нему, но не проронила ни слова. Только смотрела выжидательно. Он столько всего хотел обсудить: битву, смерть Рикона, восстановление замка и счета, счета, счета… Обман и доверие. Ведь если они не будут доверять друг другу, то кому вообще смогут доверять? Но оглядев её тонкую фигурку, плотно утянутую в платье так, чтобы всё закрыто, чтобы ни одного выреза, чтобы не проглядывало ни одного свидетельства того, что больной ублюдок Болтон делал с ней, Джон выдавил: — Он твой, — и резко развернувшись, зашагал к выходу.***
Когда-то далёкими вечерами, уже замыленными временем в памяти, Джон также сидел в своих покоях, созерцая пламя и думая о себе, об отце, о матери, он рисовал в воображении её лицо и представлял, какими могли бы быть её объятия, он думал о братьях, о сестрах, и о Винтерфелле. Какой была бы его жизнь, будь он законнорождённым? Тогда Джон представлял себя на месте Робба — первенцем Неда Старка, будущим лордом Винтерфелла и Хранителем Севера. Потом были другие вечера — в обители под Стеной, когда он лежал в кровати под кучей шкур, а рядом Призрак грел его своим горячим боком. Тогда Джон ещё не привык к морозам, потому дрожал от каждого сквозняка. Мечты о Винтерфелле сменились мыслями о новых братьях, другой семье и славных подвигах, что ждали его в землях вечного холода. Сейчас мысли Джона метались от детства к юности, от жизни к смерти, от потерь к обретениям, но раз за разом возвращались к сестре — единственной, что была рядом, и единственной, которой он хотел помочь, но не всегда понимал как. Стук в дверь вырвал его из раздумий. Призрак заворчал, навострив уши, а когда дверь приоткрылась, вонзился предупреждающе-огненным взглядом в гостя. Но признав в том друга, вновь свернулся у очага. В дверях стояла Санса: волосы собраны в тугую косу, поверх ночного платья накинуто тяжелое шерстяное. — Он был сумасшедшим, — начала она с порога. Сделав несколько широких шагов, подошла к Джону и опустилась на край его кровати. — Люди были для него никем, он использовал их, а потом разбивал, как глиняные игрушки. От него вечно пахло псиной и кровью, и как бы я не тёрла, не скоблила тело, кажется, я никогда не смою этот запах с себя, — плечи Сансы содрогнулись. — Он приходил ночами, а уходил утром. Он приносил с собой ножи, иглы, цепи… кричал, когда ему было хорошо, и смеялся, когда мне было плохо. Он любил, чтобы под его руками стонали, это было несложно, потому что когда от твоего тела отрывают куски, животные стоны сами рвутся из горла… Санса рассказывала. Рассказывала резко, быстро, опустив взгляд в пол и заламывая пальцы. Придвинувшись, Джон перехватил её руки и стиснул её ладони в своих. Сам он не мог выдавить и слова, горло будто стянуло удавкой, а легкие сжало тисками. Казалось, он выдохнул с первыми её словами и больше не дышал. — Он и сейчас приходит ночами… Перед тем как проснуться, я слышу его голос у самого уха, ощущаю его дыхание на шее. Я чувствую жёсткие руки… холод железа, запах крови, саму кровь... горячую, липкую… мне кажется, я лежу в ней… я тону в ней… Так ярко, так реально… — Санса подавилась вздохом, и губы её начали дрожать. — Всё, хватит! — Джон подался к ней, прижал её голову к своей груди, но вместо того, чтобы успокоиться, она начала всхлипывать ещё сильнее. — Ты не обязана это рассказывать, — сказал он мягко. — Обязана! — встрепенулась она, вывернувшись из объятий, горько посмотрела ему в глаза: — Потому что держать это в себе гораздо хуже того стыда, что я сейчас чувствую. Гораздо хуже той жалости, что вижу сейчас в твоих глазах. Джон отрицательно покачал головой. — Это не жалость! — он обхватил её лицо ладонями, стёр большими пальцами мокрые дорожки с щёк. Слёзы отступили, но Санса всё ещё редко всхлипывала. Джон порывисто прижался лбом к её лбу. — Тогда что? — пытливо спросила она. — Понимание, — ласково ответил он. Он надеялся, что сможет унять хоть немного той боли, что съедала её, прорастала корнями скверны в сердце, рвала изнутри. Джон понимал, какую часть себя Санса только что доверила ему, и от этой интимности выворачивало. Он боялся за неё, понимая, что со всей той тьмой, что поселилась в ней, она должна справиться сама. Он мог лишь шептать успокаивающие слова и обнимать крепко, пытаясь дать ей хоть немного тепла, которого в этом замке оставалось всё меньше и меньше.***
Великий чертог дышал прохладой. Только что его покинула Мелисандра, и Джон попросил сира Давоса тоже его оставить. Но едва эхо их шагов растворилось в каменных лабиринтах замка, послышались шаги другие. — Можно? — у входа стояла Санса, было заметно, что она только со двора, её щеки пощипал румянцем мороз, а в волосах таяли снежинки. Джон устало кивнул, она прошла вперёд и, встав рядом с ним, окинула взглядом тёмные гранитные стены, на которых теперь приютились знамёна Старков — белые с серым лютоволком. — Помнишь тот пир? — она первая нарушила тишину. Подавшись вперёд, опёрлась руками на отполированную сотней застолий столешницу. — В честь прибытия короля Роберта? Санса едва заметно кивнула. Джон хорошо помнил тот вечер и великий чертог, утонувший в знамёнах, цокоте ложек о тарелки и пьяном хохоте. Он тогда сидел на скамье среди сквайров, и ему даже могло быть весело, если б все вышестоящие не упускали случая упомянуть, что он бастард. — Тот пир был мерзким, — ответил Джон, поморщившись. — И я, кажется, тогда сильно перебрал. Санса выпрямилась, их плечи почти соприкасались. — Для меня тот пир был сказкой. Праздником, самым невиданным в жизни. Я сидела здесь, — она указала в угол зала, сейчас там было пусто, но во время пиров там стояли столы для детей лордов. — Я общалась с принцессой Мирцеллой, а королева Серсея похвалила меня за платье. Ты сидел там, — она плеснула рукой вдаль зала, — я замечала это… не знаю зачем, но замечала, наверно, это тешило моё самолюбие… Прости… — сказала она извинительно, но к нему не обернулась. Взгляд её блуждал по пустому чертогу, а в памяти всплывали детали далекого прошлого. Она продолжала: — Среди столов мелькали рыцари, и я была так увлечена их сверкающими доспехами. Я была так увлечена Джоффри… Боги, — Санса разочарованно выдохнула, — какая я была дура! — Ты была молодой девушкой, склонной к увлечениям, — спокойно ответил Джон. — Признаем, иногда дурным увлечениям. Он надеялся, что Санса улыбнётся, но когда встретился с ней взглядом, она была серьёзна. — Я не ценила того, что имела. За своими глупыми мечтами не замечала тех, кто мне действительно дорог. Рикон, Бран, Робб, Арья… Ты… — сказала она порывисто, и это прозвучало как осознание, как признание, которое далось с трудом. Но Джон поверил в это признание. Что-то изменилось в них — это проскальзывало в тихих разговорах вечерами, в мягких приветствиях поутру, в долгих взглядах украдкой, когда каждому казалось, что другой не видит. Несколько секунд Санса смотрела на него, не отрываясь, потом перевела тему: — Помню, веселье было в самом разгаре, когда Арья залепила в меня жаркое из ложки, как же я была на неё зла, как я ненавидела тогда Робба, потому что он хохотал над её проказой. Джон не сдержался и фыркнул: — Арья рассказывала об этом. — Значит тебя это тоже позабавило? — несерьёзно вспыхнула Санса, подпихнув его рукой под локоть. — Конечно! — хохотнул он, и она подхватила его смех. Джон поймал этот момент, и на душе у него потеплело. Он так давно не видел такой искренней теплоты в её глазах, такой лёгкой улыбки на лице. Он хотел, чтобы Санса забылась в этом веселье, хоть на мгновение, почувствовала себя счастливой. Но не прошло и минуты, как уголки её губ опустились, и улыбка потускнела. — А ведь это был последний пир, на котором мы были вместе. Все Старки. — Она вдруг нашла руку Джона и, переплетя пальцы, крепко сжала. Развернувшись, посмотрела ему прямо в глаза: — Не стоило нам расставаться. Они стояли друг против друга, взгляд к взгляду, рука к руке, дыхание к дыханию. Было в этом что-то яркое, непривычное, волнительное. Джон хотел выпутаться из её хватки, взять её за плечи, сказать, что, быть может, Старки ещё соберутся в этом чертоге. Пусть не все — последние из Старков, но ведь леди Бриенна принесла обнадёживающие новости об Арье. А, быть может, Джон ничего не хотел говорить. Хотел только прильнуть губами к её макушке, спуститься ко лбу, пройтись по щеке, коснуться уголка губ… самих губ — мимолётно, мягко. Признание этого обожгло огнём изнутри, а ведь Джону казалось, что внутри него давно поселился только холод. Санса качнулась на носках и оказалась совсем близко, неприлично близко, гораздо ближе, чем было положено для сестринских объятий, но бесконечно дальше, чем хотелось бы ему. Это было самое долгое, самое жаркое и самое неправильное мгновение его жизни. Санса качнулась назад, чуть отстранилась, но рук его не отпустила, в полутьме зала её глаза стали тёмными, как вечернее небо, она пронзительно смотрела на Джона и во взгляде читалось и понимание, и согласие, и что-то ещё — откровенное и неловкое, мысли о чём Джон отгонял от себя. Никогда. Никогда он не позволит себе ничего подобного. Он сделал шаг назад, второй, третий, пока не разорвал контакт. Сердце стучало, как после длительного забега, в голове шумела кровь. Санса тоже будто очнулась, выговорила преувеличенно бодро: — Я пришла сказать, что замок готов принять лордов Севера. — Что ж, тогда давай их встретим, — хрипло ответил Джон, пытаясь выдавить самую непринуждённую улыбку, на какую только был способен.***
Около трёх сотен гостей прибыло в Винтерфелл: лорды, а с ними стражники, знаменосцы, слуги и прочая челядь, и всех нужно было разместить, накормить, напоить и развлечь. А ещё были одичалые и всадники Долины. А ещё были их кони и псы. И всё это по наступлении зимы, когда сэкономленный осенью бочонок с зерном может спасти не одну жизнь в холода. Санса долго корпела над домовыми книгами, считала, пересчитывала, урезала. — Цифры никогда мне не давались, — устало говорила она поздними вечерами, потирая красные от напряжения глаза. — Арья всегда подшучивала надо мной из-за этого, говорила, что если я буду хозяйкой замка, моему супругу придётся нанимать хорошего управителя. — У тебя хорошо получается, — подбадривал её Джон, и слова его были правдивы. Военный совет дался нелегко, сидя за главным столом рядом с Сансой, Джон всматривался в лица тех, кто совсем недавно выгонял их за ворота замков, словно бродячих собак. Теперь эти же лорды предлагали ему свои мечи и клялись в верности. Последующий пир был недолгим, немного скудным, немного скучным — зима не время для пышных празднеств. Великий чертог быстро пустел, лорды разбредались: кто отправлялся отдыхать в покои, кто развлекаться в городок. Служанки суетились, убирая со столов, гремели оловянными плошками и чашами. Джон отрешённо смотрел, как за узким оконцем падали плотные хлопья снега. — Итак, Король Севера, — послышался голос за спиной. Санса подошла к нему, улыбнулась. Улыбка вышла тонкой и сдержанной. — Что дальше? Джон пожал плечами, слишком много неприятных дум роилось в голове, он попытался собрать их воедино. — У нас нет армии, — отозвался он: — Она разбита в битве за Винтерфелл. У нас мало продовольствия, а север уже опутали морозы и урожая ждать не приходится. У нас не укреплён замок, а Винтерфелл — это в первую очередь люди, за которых мы ответственны. Чтобы пережить зиму, достаточно объединить Север. Но чтобы выжить в грядущей войне, нужно заручиться поддержкой Юга. — Юга? — неверяще переспросила Санса. — Фреи, Грейджои, Ланнистеры? Их ты хочешь в союзники? — Есть и другие дома. — Порой Джону казалось, сестра его не слышит. — Я понимаю, чего ты хочешь, — он обернулся к ней, — но сейчас не время сражаться за трон, и не время для мести. Я говорил это лордам, неужели придётся повторять и тебе? — Ты говорил, что не объединив королевства, нам не победить. И пока в Королевской гавани сидят Ланнистеры, так и будет. — Ты права, — согласился он. — Но сейчас собрать армию и уйти на юг — это не только самоубийство, но и гибель всем. Мы не можем растрачивать силы. Настоящая война придёт с севера, из-за Стены, и Винтерфелл первым примет этот удар. Мы должны быть готовы. Чёрный замок не выстоит без поддержки Севера. Чёрный замок вообще не выстоит. — Джон вспомнил Суровый Дом, поднимающиеся с поля боя трупы и мёртвые глаза цвета льда. Даже под слоями одежды по телу пробежала волна неприятной дрожи. — Я видел, что скрывает вьюга, видел армию — самую большую армию на свете. Состоящая из мертвецов — она бессмертна. И её ряды каждый день пополняются. Санса отступила, в её глазах плескалось сомнение, она хотела что-то вставить, но Джон оборвал её. — Знаю, то, что я говорю, похоже на сказки Старой Нэн. Но, Санса, прошу, поверь мне. Просто поверь, если принять не можешь. Это не война между Старками и Ланнистерами, не война за Север или за престол, это война за жизнь, в том виде, в котором она есть сейчас. Санса молчала. Подойдя к столу, она взяла кубок с вином, покрутила его в руках, но вдруг отставила. — Знаешь, почему в битве за Винтерфелл я вызвала всадников Долины? — спросила она. Джон пожал плечами — он хотел услышать её версию произошедшего. — Я не поверила тебе тогда, — отозвалась она спокойно. — Ты обещал защитить меня, но на битву с Рамси шёл умирать, а не сражаться. Почему? — Мне кажется, я перестал сражаться, как только воскрес, — правдиво ответил Джон. — Мне это было не нужно. Я устал от борьбы. Хотел мира и покоя, но, видимо, не заслужил. — Что-то изменилось сейчас? — спросила она, и в голосе её заструилась надежда. — Многое, — твёрдо сказал Джон, посмотрел в её глаза цвета ясного неба и прочитал там ответ. — Ты и сама это знаешь. Ему хотелось податься к ней, утопить в объятиях, прижаться щекой к щеке, но Санса опередила его. Сделав пару шагов, она оказалась рядом, обняв, прильнула к его щеке губами… Никогда она не целовала его первой. — Я тебе верю, — прошептала она ему на ухо, прежде чем отстраниться и покинуть чертог.***
Джон пересёк двор и подошел к библиотечной башне, следы пожара ещё угадывались на её потемневших камнях, но ветер и непогода высветлили их, как белила лицо южанки. Он начал медленно подниматься, узкие высокие ступени, что огибали башню снаружи, обледенели, порывы ветра ножом резали неприкрытое лицо. Прошло достаточно времени, пока подъём упёрся в дверь — толстую дубовую, обросшую изморозью, как мхом. Джон задержался, перед тем как войти. Эта башня не была самой высокой в Винтерфелле, но и отсюда открывался вид за крепостные стены, а взгляд стремился к кривой линии горизонта. Север. Его Север. Земли обнятые морем от Стены до Перешейка, скрытые покрывалом вьюги. Земли, где мало солнца, где полночь дышит стужей и зима запирает в замке, как в темнице. Винтерфелл — последний оплот живых в наступающей войне. Его Винтерфелл. Давние, почти забытые мечты воплотились в реальность, только изменилась их суть. Джон открыл дверь, ступил через порог, и метель вором скользнула за ним в тёплый, пропитанный запахом старых фолиантов и талых свечей зал библиотеки. Окна уже занавесили сумерки, зал пустел, где-то между полок тяжело шаркал ногами старый септон, возвращая книги на место. Санса прикорнула на скамье в дальнем углу, масляные лампы размазывали тусклый свет по зале, отбрасывали редкие блики на жёлтый пергамент книги, что она недавно читала. «Повествование о смене времён года» — Джон прочитал название — мелким витиеватым почерком, оно было выведено вверху каждой страницы. Осторожно, стараясь не шуметь, он прикрыл массивный том. Санса дремала, надо было бы разбудить, пока совсем глубоко не уснула, но Джон посмотрел на её умиротворённое лицо, мерно вздымающуюся грудь — этот сон был спокойный, он не стал его тревожить. Лишь опустился рядом на скамью, чтобы сберечь. Их дни были наполнены суматохой и редко выпадали такие моменты: чтобы в посидеть в тишине, чтобы вместе и рядом. Джон подтянул к себе другой громоздкий том — даже не углубился в название — наверняка очередное пространное сочинение какого-нибудь давно почившего мейстера, но оно прекрасно подойдёт, чтобы скоротать часы или нагнать сон. Он открыл книгу на случайной странице… Джон чувствовал, как спокойствие возвращалось к нему. Медленно, робко, но возвращалось: с первыми зимними морозами, настоящими, крепкими, как сталь и суровыми, как земли за Стеной, когда колодцы промёрзли, и только подземные источники спасали замок от обледенения. Возвращалось с улыбкой Сансы, не избитой, хмурой, а светлой, которую она дарила ему каждое утро за завтраком; с тихими прикосновениями, робкими объятиями, в которых не было ничего, кроме заботы… и любви — непонятной, странной — пробовать её было непривычно, но они не могли отказаться от этого. Его спокойствие не было эйфорией или бездумной безмятежностью, нет, скорее уверенностью в себе и в окружающих, чётким осознанием, где он и зачем он здесь. Он здесь не ради Дозора, не по воле Владыки, а ради той единственной, что тихо спала сейчас на скамье, сложив руки на коленях. И даже если они с сестрой останутся одни в этом белом, объятом холодом и смертью мире, Джон понимал — ему есть за что сражаться. И он твёрдо знал, что сделает всё возможное, чтобы победить.