Из пламени возрожденный

Из вод Обливиона поднимается он, словно дитя из вод матери, — окровавленный и кричащий. Его лицо изуродовано: удар булавы вмял шлем в плоть, лицо стало скользким месивом с вкраплениями металла и костей; некогда прекрасное, теперь оно напоминает раздавленного вместе с панцирем краба. Его тело покрыто ранами: розовеют оголенные суставы, мокрой опухолью вывалилось из вспоротого живота переплетение внутренностей. Обрубки крыльев подергиваются — он напоминает умирающую птицу. Кричит от боли, но больше — от ярости. Радужные бабочки-блики Цветных Комнат накрывают его: так прячут от любопытных и бесцеремонных взглядов мертвецов, многоцветный саван заполняет раззявленный рот, дыры выколотых глаз, неровную рану на животе и золото доспеха. Он кричит. Дергает беспалой рукой, прогоняя бабочек. Тогда Меридия спускается с полыхающего разноцветием трона, чтобы обнять истерзанное дитя. — Боль скоро закончится, — шепчет она, склоняясь над ним и пачкаясь в крови. Лазурное платье намокает и тяжелеет. — И не властна над тобою смерть, последний этАда плана смертны. Он тяжел — обморочно тяжел, но принцесса даэдра поднимает без труда, словно айлейдский король-колдун Умарил Неоперенный, герой эльфов и враг рода людского, и впрямь всего лишь новорожденный младенец. — Ты жив, ибо я есть жизнь, — повторяет Меридия нараспев. Рой бабочек-бликов вьется шлейфом. Обрывки губ и голые десны припадают к груди Меридии, и она улыбается, гладя Умарила там, где осталось немного нетронутой булавой Пелинала кожи. Меридия укладывает его у подножья трона — кровь растекается по разноцветному теплому камню. Она сама избавляет Умарила от доспехов — приходится срывать вместе с кожей и кусками кровавой плоти. Выбрать все крупицы разломанного шлема из перемолотых костей лица невозможно; Меридия недовольно хмурится. — Потерпи немного, — говорит она, а затем король айлейдов заходится жалобным воплем: он горит. Меридия качает головой. — Потерпи. Ярко-оранжевое пламя глотает изуродованное мясо. Умарил извивается, слепо таращится в пустоту — трубчатые кости-остатки крыльев трепещут так часто, будто он все еще надеется взлететь. От его крика беспокойно роятся и тоже сгорают в рыжем огне бабочки. Меридия наблюдает, сложив руки на коленях. Она могла бы сказать — «все хорошо, дитя», но сейчас обезумевший от боли и ненависти младший этАда не услышит ее; иногда жизнь — это просто очищение от смерти. Он согласится, но позже. Впрочем, кое-что она может пообещать — зная, что Умарил поймет даже сквозь агонию: — Ты вернешься — обновленным и сияющим, как прежде. Ты отомстишь потомкам Пелинала и Девяти. И склоняется к пламени, чтобы поцеловать его.