Тетрадка

У Жанны Аббатиковой, почти обычной девочки шестнадцати лет (если не считать излишне необычным то, что она иногда спит на костях в разрытых могилах и оживляет для уборки по дому давно сгнившие трупы), как и у большинства её сверстниц, есть заветный дневник. В такой вот тетради под розовой обложкой обычно хранятся глупые девичьи секреты. Страницам в клеточку доверяют сердечные тайны и мелкие обиды. Жанна искренне считает себя почти обычной девочкой, хотя и записывает на потрёпанных листках способы поднятия мертвяков, особенности разделки тел и мелкие переживания вроде того, отчего Глеб Бейбарсов на неё совсем не смотрит. А ещё ведёт своеобразную летопись. Очень помогает помнить то, что поначалу хотелось забыть. Первую запись расшифровать сложно. Жанна склоняется над тетрадью и поглаживает страницы, улыбаясь своим мыслям. Ей наконец некуда торопиться и нечего бояться. Сила внутри неё давно улеглась и не пытается вывернуть наизнанку тело и эйдос. Старуха-наставница мертва. – Лучше помогла бы, – говорит Глеб, опираясь на черенок лопаты. – Или ужин приготовь, – велит Лена. – Поедим как нормальные белые люди. Шесть лет ничего нормального не ели. Жанна любовно гладит завёрнутые тетрадные углы и почти не слышит сказанного. Ей, в сущности, и не надо – всё важное она бы и так почувствовала через связь их общего дара, а неважное и слушать незачем. – Холодца хотите? – спрашивает она. Первая запись очень в тему – про холодец. Тогда от неё хотелось взвыть и разбить голову о стену. Сейчас только поесть хочется. Два дня от принятой силы корёжило. – А из чего? – уточняет Глеб, бросая комья земли на пол. Яму он дорывает рядом с очагом, в центре землянки. Один. А копать начинали все вчетвером, правда до похорон дожили только трое. Жанна давит глупую ухмылку и кивает на лежащее на полу тело наставницы. – Она, думаю, прекрасно подойдёт. И мослы, и навар. И польза. На тело Алисы, слепо глядящее в потолок провалами вытекших глаз, они даже не глядят. Алисе, как несостоявшемуся некромагу, умершей на последней ступени ученице, полагается очищающий огонь и килограмм соли поверх праха. Чтобы не пришла обратно в землянку. – Нет, – говорит Лена. – Похороним хоть кого-то по-человечески. Жанна не уверена, что наставница заслуживает хоть чего-то человеческого. Хотя старуха-некромагиня, как думает много позже Жанна, в некоторых вещах мало отличается от обычных старух. Глеб потом шутит, что она собиралась на тот свет с обстоятельностью лопухоидки: приготовила саван, обеспечила домовину и место на кладбище, а ещё принялась запасать гробовые. Домовиной, конечно, он образно окрестил землянку. А «гробовыми» – не деньгами, скорее вложениями, конечно, были они – восемь детей лет десяти-двенадцати, среди которых тогда оказалась сама Жанна. – Из тухлятины не надо, – качает головой Глеб. – Наелись уже. Они торопятся закончить дело – стоит середина лета, и старуха (вернее её бренная туша) очень быстро, слишком даже, начала гнить и явственно пованивать. Даже черви в ней копошатся, грязно-белые такие. Ученикам, нюхивавшим и видевшим и не такое, чуть не по себе. – Ладно, что-нибудь соображу, – соглашается Жанна. Старую тетрадку она успеет почитать за ужином. Первые свои дни у старухи Жанна не помнит. Словно вырезала из памяти и выбросила, понять бы ещё кто именно это сделал: некромагиня или сама Аббатикова. И Жанна не горит желанием вспоминать. Поначалу ей снятся кошмары, в которых, кажется, мелькают обрывки нужных воспоминаний. Жанна просыпается и долго беззвучно плачет, скорчившись под своей порядком потрёпанной курткой на земляном полу. Её трясёт, и дрожь эта передаётся спящим рядом детям. Чутко дремлющая Алиса (они с первого дня спят рядом, пытаясь согреться и создать хоть иллюзию безопасности) что-то шепчет ей на ухо – должно быть, кажется Жанне, успокаивает – и робко гладит по волосам. Потом на них шикает Лена – она сама боится, особенно ночью, когда землянка наполняется шорохами, скрипами и шепотками, от которых мороз продирает – но старается заставить их выспаться. Глеб во сне пинается, скрипит зубами и норовит стянуть куртку. Захар шмыгает носом и вытирает о свитер Бейбарсова сопли. – Скверно, Жанна, скверно, – тянет ведьма. Она стоит у очага спиной к ученикам, что не помешает ей определить, у кого именно сдали нервы. – Неженки здесь долго не продержатся. Жанна кашляет и глубоко вздыхает, одновременно с тоской вспоминая большого плюшевого медведя, с которым она спала дома, и тёплое одеяло. Здесь всегда царил пробирающий до костей холод. Хотя до сих пор никто из детей и не простудился, что-то подсказывало Жанне, что продержатся действительно не все. И дело будет вовсе не в простуде. Жанна почти не помнит и этого – не будь закапанных слезами старых страниц в клеточку, вряд ли вспомнила бы. А потом кошмары из снов перетекают в реальность. В первую же неделю уже того времени, которое Аббатикова помнит и более-менее сознаёт. И слёзы у Жанны кончаются очень быстро. Как, впрочем, и у всех остальных. Некромаг не может умереть, пока не передаст кому-нибудь свой дар. Это они узнают быстро. То, что ученик некромага очень даже смертен, дети тоже узнают весьма скоро, а пятеро из них становятся отличным подтверждением такого печального факта. – Лучше бы я умерла, – говорит вечером Алиса, устраиваясь у стены в тёмном углу землянки. Тактическую ошибку в выборе места для сна они осознают позднее – надо ложиться ближе к очагу, не совсем живые и совсем не живые обитатели землянки и окрестностей огня не любят. За ошибки расплачиваются кровью и жизнями. Третьей ночью к ним приходят «греться». Мертвым не доступно иное тепло, кроме тепла живого тела, и получать его они умеют только мало совместимыми с жизнью жертвы способами. Потом Жанна узнаёт отдельные особенности: стригои предпочитают затрахать человека до смерти, ламии, холоднокровные женщины-змеи, высасывают у младенцев кровь, а хмыри – на самом деле мелкие падальщики, не более, опасны разве что для малышни или если ходят стаей по сто голов – любят кататься в человеческих внутренностях. Должно быть, старуха не торопится оставлять только одного живого ребёнка в первую же неделю, потому к ученикам приходит всего лишь старый мертвяк. Жанна тогда спит и не слышит тихого бормотания трупа. Не знает, что её и Лену спасает только крепкий сон, а остальных – прилипшие от страха к нёбу языки. Не всех. И оттого Жанна просыпается от испуганного: «Мамочка», от всхлипываний и рыданий, а ещё от предсмертного хрипа и треска ломаемых позвонков. Глеб – самый хладнокровный из них – потом говорит, что Захару, в сущности, очень повезло. Что умер до того, как начали есть, а не после того, как наполовину доели. Алиса Захару завидует. Не сразу, конечно, а тогда, когда катается по полу землянки, не в силах вынести рвущий изнутри некромагический дар, и ухитряется выцарапать себе ногтями глаза. – Кто-то ещё хотел умереть? – спрашивает утром старуха, пинком отбрасывая трущийся о ноги трупик облезлой и местами скелетированой чёрной кошки. Дети мотают головами. Жанну выворачивает, стоит только бросить взгляд на обглоданные останки Захара. От его тела остаётся только остов хорошо обглоданных костей, без черепа, и почему-то с нетронутой правой рукой. Руку потом засушивают. Руки вообще очень полезный ингредиент – из них можно сделать массу нужных штук, начиная с амулетов и заканчивая манком для лесной нежити или, скажем, раков. – Жаль, иначе был бы завтрак, – констатирует некромагиня. – Растущим организмам нужно мясо. Теперь выворачивает – желчью, остальное ещё прошлым вечером оказывается на полу – Алису. Впрочем, она тоже быстро привыкает. И на неаппетитные анекдоты Глеба про студентов и соплю только морщит нос – поражается дурному вкусу Бейбарсова. Анекдоты, кстати, Жанна находит в той же тетрадочке на полях. И тихо ностальгически смеётся. Они были очень наивными детьми. И очень глупыми. Особенно одна привередливая девочка. – Ешьте, – говорит старуха. Жанна глядит себе под ноги – боится взглянуть на тарелку и особенно её содержимое. У Лены глаза пустые, как у фарфоровой куклы, но ложку в руках она держит крепко. Алиса вцепляется в руку Кости, как утопающий за соломинку. В супе Жанны плавает чей-то глаз с золотистой радужкой и жутким прямоугольным зрачком. И кажется, будто смотрит внимательно, чтобы она не смела оставить в тарелке ни капли. – Не испытывайте моё терпение, – говорит старуха. Белеющие на полу человеческие кости отнюдь не бутафория. В сторону деревянного «рабочего» стола дети и вовсе стараются не смотреть – на столешнице громоздится что-то тёмно-красное, дурно пахнущее, отчего пустые желудки выворачивает наизнанку. Среди этого мрачного натюрморта самым безобидным предметом могут показаться восковые фигурки в подвешенной к потолку клетке, но только тому, кто не посвящён в тайны некромагии и магии вуду. Детям уже известно, что фигурки – точная копия каждого из них, и любая попытка бегства обернётся адской болью. Или коротким, чётким движением ножа старухи. – Тот, кто встанет из-за стола, не доев всё до последней крошки, пойдёт на холодец, – предупреждает старуха. Жанна потом понимает: наставница шутит на счёт холодца. Из детей для холодца навар не тот. Детей лучше запекать в потрошеном виде, с солью и хреном. Или сделать своими учениками – так больше пользы. – Меня сейчас вывернет, – говорит Наташа. И встаёт, опрокинув тарелку. – Я это есть не буду. – Вывернет, значит? – спрашивает старуха. – Так? Её сухие пальцы вытаскивают из клетки одну из восковых кукол и сжимают, сминают в ком. Наташа хрипит и сгибается пополам. А потом вдруг выворачивается кожей внутрь. Сердце её ещё делает пару ударов, когда лопаются и рвутся мелкие сосуды, вены, мышцы и сухожилия. Потом трещат кости. Жанна закрывает глаза, но даже в спасительной темноте хорошо представляет, что происходит. Для этого вполне хватает богатого воображения, слуха и опыта потрошения мелкой домашней живности вроде кроликов и кур. Остальные дети слепо и безмолвно таращатся на страшное зрелище. – Некромаг не должен привередничать, – строго говорит некромагиня, стряхивая куски восковой фигурки на пол. Вывернутое тело Наташи остаётся лежать на полу в луже тёмной крови. Жанне кажется, что крови вытекло с ведро, не меньше. Глеб бросает быстрый взгляд на порог и, выдохнув, отправляет первую ложку супа в рот. Давится, но кое-как проглатывает. Жанна закрывает глаза и, стиснув ложку до боли в пальцах, следует его примеру. Старая некромагиня одобрительно улыбается. Найденную в дальнем углу голову Захара (правда без нижней челюсти и ушей) и останки Наташи пускают в дело. Старуха предпочитает безотходное производство, искренне полагая, что даже от неудавшихся учеников должна быть польза. Хотя бы в виде компонентов зелий. В более поздних записях – тетрадку-дневник она вела долго – Жанна находит пару рецептов мясного рагу и приснопамятный холодец. – И незачем так кривиться, это человеческие внутренности, – принимается объяснять старуха. Имени своего она не называет. Знание имени – это власть над его носителем. Ученики зовут её наставницей. Или «эта», чтобы было не так страшно. – Тонкая кишка, сердце, печень, трахея, – «эта» поочерёдно демонстрирует каждый орган своим подопечным, которые не смеют даже отвернуться, зная, что за это последует немедленная и крайне болезненная кара. Пример Наташи оказывается нагляден. На столе перед старухой поблескивают ножи для снятия кожи, долото, реберные ножницы, щипцы-костодержатели и даже пила. Громоздятся банки, какие-то коробки и лотки. Жанна даже знать не хочет, для чего они. – Достают это вот так… Даже позеленевшая Алиса берёт себя в руки, хотя и кажется, что она вот-вот упадет в обморок. Жанна старательно убеждает себя, что человеческий ливер от внутренностей животного отличается разве что размерами, да и то далеко не всегда. Отчего-то становится легче. А проще всего оказывается Лене – она уже почти привыкла, и природная любознательность пересиливает страх. Потом пытливой Свеколт будет опасаться даже наставница. А по-настоящему легко становится тогда, когда мокрую от пота ладошку Жанны сжимает чья-то теплая ладонь. И, осторожно скосив взгляд, Аббатикова видит рядом Глеба. Молчаливая поддержка успокаивает, хотя сам утешитель едва не стучит зубами от страха. С этого, понимает потом Жанна, начинается её болезненная привязанность, переходящая в безумие. В четырнадцать она режет ладони проклятым кинжалом, и над книгой некромагини и собственной кровью в котле клянётся, что Глеб Бейбарсов будет только её. Что она достанется только Глебу. Когда Алиса начинает плакать ночью, Жанна первая протягивает ей руку, как это сделал днём Глеб, и накрывает холодную кисть подруги по несчастью своей не менее холодной ладонью. – Не бойся, мы выживем, – шепчет Жанна. Это её последние слова в этом году – на следующее утро старуха шикнет на учеников и мазнёт каждого пальцем, испачканным кровью, по губам. Некромаги должны уметь молчать. На тетрадных листах эту короткую историю украшает заборчик из неумело нарисованных загогулин. Не то виноградных лоз, не то цветочков, не то человеческих внутренностей. Первый год новой жизни пролетает для Жанны как во сне. Самым главным удивлением, едва ли не чудом для неё становится уже то, что она выжила и не сошла с ума. Но не всем так везёт. Или не везёт, смотря как к этому относиться. – Вас осталось четверо, – говорит однажды Чёрная ведьма (она предпочитает, чтобы так её называли). – Лена. Жанна. Глеб. Алиса. После каждого имени она делает паузу, словно заново знакомится со своими учениками. Движением руки она снимает заклятие немоты, давая, таким образом, разрешение задавать вопросы, и добавляет: – Вам я передам настоящее знание. Все тайны некромагии, всё то, чего так боятся эти надутые индюки из Магщества. – А что такое Магщество? И как же всё то, чему мы учились прежде? – спрашивает любопытная Лена. Из всех оставшихся в живых учеников она меньше остальных боится старухи. – Магщество – это сборище идиотов, которые думают, что можно загнать магию в какие-то рамки, что они вправе решать, какие заклинания маг вправе произносить, а какие нет, – ворчит Чёрная ведьма. Вообще она аполитична (правда Жанна плохо понимает, что это такое, а Лена не снисходит до пояснений). – И это при том, что важные шишки вроде Кащеева или Калиострова сами не брезгуют вуду. Но куда им до того, что знаю я. А ещё некромагиня любит хвастаться. Ведьма молчит недолго, словно собираясь с мыслями, а потом продолжает: – Свой дар я не могу передать кому-то одному, мне нужно было три-четыре ученика, способные его вместить. Эти ученики – вы. Вы выжили, значит вы достойны. Глеб потом смеётся и повторяет её слова. Жанна записывает их в тетрадку и отчего-то сильно надавливает на огрызок карандаша, местами оставляя на тонкой бумаге дыры. Лена Свеколт всем своим видом демонстрирует, что она рвётся получать новые знания прямо сейчас и готова за день выучить больше, чем за весь предыдущий год. Жанна, взглянув на Лену, не может удержаться от улыбки. Каждый из них приспосабливается к ситуации как умеет. Лена была отличницей в лопухоидной школе, хотя навряд ли старуха, мало интересовавшаяся немагическим знанием, принимала это обстоятельство во внимание, когда выбирала себе учеников. Зато теперь Свеколт, забыв страх, изучает некромагию с тем же рвением, с каким прежде зубрила математику и прочие точные и не очень науки. Когда ведьма позволяет ученикам задавать ей вопросы, Лену было не остановить. Глеб Бейбарсов старается не отставать от Лены, хотя у него своя, особая причина для такого усердия, и Жанна её знает. Ну, помимо того, что талантливый человек талантлив во всём, за что бы не брался. Хоть в рисовании, хоть в поднятии покойников. Глеб вот жаждет постичь все тайны некромагии лишь затем, чтобы однажды стать сильнее наставницы. Настолько сильнее, чтобы убить её. Жанна и про это знает: такое желание возникло у него после неудачной попытки бегства. Их всех удерживала в землянке сильная магия – фигурки из воска, бывшие точными копиями учеников, висели в клетке под потолком. Старуха имела обыкновение иногда оставлять учеников на несколько дней одних, и Глеб решил воспользоваться ситуацией. И никто его не остановил. Жанне не нужно видеть запись в тетради, чтобы вспомнить тот случай. Она помнит и безумную уверенность Глеба, и мокрые тряпки в его руках (клетку голыми руками было не взять, она так и норовила обжечь). А потом волдыри на его теле и вонь палёного мяса и волос. Глеб не орал – голос у него забрали раньше. Только катался по земляному полу и бился головой о пол так, что разбил в кровь лицо и сломал нос. На фоне жутких ожогов это была мелочь. Жанна и Алиса рыдали беззвучно, не зная, как помочь. Спасла Глеба Лена, хладнокровно заставившая жестами и беззвучным шевелением губ прижать Бейбарсова к полу, и намазавшая его противоожоговой мазью из склянки. Лоскутья горелой кожи облезали с него ещё неделю. Ночами Лена, Жанна и Алиса прижимались к Глебу и пытались успокоить его, бьющегося в судорогах, трясущегося от температуры. Старуха, хоть и поняла, что случилось, лишь махнула рукой: «Впредь это будет тебе уроком». Никто не рассчитывал, что Глеб переживёт эту страшную неделю. Однако после этого Глеб, не оправдав всех их опасений, быстро пошёл на поправку и даже изобрёл язык жестов, чтобы, вынужденно немые, они могли хоть как-то общаться друг с другом. Жесты, прикосновения, попытки читать по губам – всё это давало не сойти с ума, удерживало разум у той черты, за который были абсолютный мрак и пустота. Путь некромага – это всегда хождение по лезвию ножа. Жанна порой думает, что из всей четвёрки, оставшейся со старухой до её конца, именно она, Аббатикова, была самым слабым звеном. И, если бы Глеб не выжил, как остальные принесённые ведьмой дети, она бы тоже не нашла в себе сил существовать дальше. Через неделю после попытки бегства она пообещала себе, что станет такой же сильной, как Глеб, стойкой, как Алиса, и будет стараться так же, как Лена – ради себя самой и ради всех них. Для достижения поставленной цели приходится каждый день переступать через себя, преодолевая страх, слабость, брезгливость. Если к костям и внутренностям, разбросанным по избушке, она привыкает довольно быстро, то те задания, которые старуха даёт своим ученикам, смахивают обычно на изощренную пытку. Даже чтение книг не бывает безобидным занятием. Однажды некромагиня вручает ученикам «Книгу мертвецов», но когда Лена тянется открыть обложку, качает головой. – Эту книгу следует читать только в гробу. Иначе мертвецы могут обидеться и прийти за нерадивыми читателями. С такими «обиженными» Жанна потом сталкивается. Даже через несколько лет она понимает, что искушать судьбу не следует. – Там же темно, – говорит Лена. Лена очень рациональна. Ей не страшно, ей неудобно. – Возьмёте светильник. И имейте в виду, что «Книга мертвецов» не любит, когда от чтения отвлекаются. Светильником служит череп со вставленной в него лучиной – предмет, привычный для юных некромагов, вот только могилу им приходится рыть себе самим, хотя наставница вполне может отдать приказ кому-нибудь из домашних упырей. Или ещё какой мелкой дряни вроде хмырей. Но хмыри были заняты сколачиванием четырёхместного гроба. Готовый, он выглядел одновременно и нелепо, и жутко. Жанне он напоминал лежащий шкаф, в котором им надлежало сидеть, точно прячущимся от некстати вернувшегося мужа любовникам. – Очень надеюсь, что после прочтения книги нас отроют, – мрачно пробормотала тогда Жанна, оглядывая выкопанную за несколько часов яму. – В корень зришь, – согласно шепнул Глеб. Ладони саднили после тяжёлой работы, ныла спина и плечи. Глеб незаметно от старухи ободряюще подмигнул Жанне, словно пытаясь сказать: «Не дрейфь, прорвёмся!» Лена прижимала к себе книгу – было видно, что ей не терпится приступить к чтению. Алиса смотрела куда-то мимо них, гроба-шкафа и пустой могилы. Жанне оставалось только надеяться, что они переживут и это. Это она помнила без всякой тетради. И, Жанна была уверена, забыть подобное ей совсем не грозит. К четырнадцати годам Жанне стало казаться, что её уже ничем не удивить и не испугать. Жанна пролистывает отмеченные соответствующими датами странички и думает, какой же была глупой и наивной. Тогда же ей кажется, что она вычерпала всю свою меру удивления и страха, и место этих ненужных некромагу чувств занял тот самый мрак, который наставница усиленно старается поселить в их души. Теперь Жанне кажется смешным, что в детстве она боялась темноты. Некромаги-подростки неплохо видят в темноте – во всяком случае, не спотыкаются о притаившихся на пути мертвяков, а те любят в первый год подшутить подобным образом над учениками старой ведьмы, чем уменьшили их первоначальное количество. Сейчас Жанна без записей вряд ли вспомнила бы, как звали вывернутую наизнанку девочку и глупого мальчика, из чьего черепа сделали очень нужную в хозяйстве вещь, неглубокую костяную чашу. Глеб, насколько она знает, тоже их забыл, а о Лене и говорить не приходится – та только и делает, что зубрит заклинания, мастерит амулеты и чертит на земляном полу руны, добиваясь точности и плавности всех линий. Имена помнит только Алиса. Старуха это знает и качает головой: «Многие знания – многие печали». Естественно, дело не касается некромагических знаний. Жанна понимает: примерно в то время они трое (не считая Алисы, она до конца не привыкла) свыклись с особенностями своего существования и даже начали получать от него удовольствие. Заводилой в их делах всегда был Глеб. Именно он подбивал девчонок на разные глупости – попрыгать по надгробиям заброшенного кладбища, подразнить мертвяка, поиграть в футбол болотным хмырем. В конце концов, других доступных развлечений у них всё равно не было, а душа, лишённая страха, требовала острых ощущений. Правда, тогда же примерно у Глеба появилось хобби, которое он не разделял больше ни с кем, и это тревожит Жанну. Бейбарсов рисует, и в такие моменты словно отгораживается от всего окружающего мира. До этого он иногда чертит прутиком на твёрдом полу землянки деревца, человечком и машины. И не делает из своих рисунков тайны. А потом начинает забиваться в угол с альбомом и прячет папку с исчерканными углём листами тремя разными заклинаниями, самое мягкое из которых вырывает притронувшемуся к охраняемой вещи сердце. Жанна, исподволь наблюдая за движениями Глеба во время рисования, очень скоро понимает, что рисует он одно и тоже, и, скорее всего, это портрет. Когда-то давно, в «той» жизни – так она называет свою жизнь у лопухоидов – Аббатикова ходила в художественную школу. – Наверняка рисует какую-нибудь девчонку, – злится Жанна, – и мне она уже заранее не нравится. Чувство ревности жалит её, стоит только Глебу взяться за карандаш. То же чувство толкает её на страшные вещи. Жанна всегда была импульсивна и чересчур эмоциональна. После её клятвы над книгой старуха сечёт Жанну, точно маленькую лопухоидку. Тонкие прутья жалят спину, плечи, бёдра и ягодицы – там останутся длинные полосы сине-чёрных кровоподтеков. Жанна заходится скулящим визгом. Старуха качает головой почти устало и втолковывает: – Некромаг не должен бояться. Жанна слышит только свист прутьев. Она не чувствует страха. – Некромаг не должен испытывать жалость к врагам. У Жанны в ушах бьётся ритм собственного пульса. А во рту металлический привкус крови. – Некромаг не должен любить, иначе точно нарушит первые два правила. Тот, кто любит, всегда боится за любимого, а жалость обязательно найдет лазейку в его сердце. Эти слова Жанна запоминает так, словно их выжгли прямо на коже. Даже записывать не надо. Но похоронить своё чувство она так и не может, ведь это единственное, что даёт ей надежду и волю к жизни. Смерть для некромага – явление обыденное, в ней нет ничего трагического. Всё дело в том, что в отличие от лопухоида, который не знает, где его подстережет старуха с косой, и куда потом уведёт, некромаг ощущает приближение своего конца – если только это не гибель от сильного заклятия или раздирателя некромагов. И отлично знает, что загремит на веки вечные в Тартар. Чёрная ведьма знает о дне своей смерти за много лет до его наступления. И она к нему готова. Не готовы только четверо учеников – уже не детей, а юноша и три девушки, которым вот-вот суждено принять её тёмный дар. Они растеряны, хоть старуха и не раз повторяет, что близится время уйти. Они боятся остаться один на один с даром и целым миром, который их наверняка ненавидит. Умирает старуха страшно. Жанна и Алиса, когда всё начинается, уходят за хворостом – надо затопить огонь в очаге пожарче, чтобы жечь травы и провожать наставницу в последний путь без лишней боли. И возвращаются к первым предсмертным конвульсиям. Старуха мечется в землянке, точно бешеная собака, и скулит, воет, срывая горло, так страшно, что даже привычным ко многому ученикам становится жутко. Ногти она срывает после того, как раздирает собственное лицо до мяса. Если бы ей это помогло, она разорвала бы себя на части. А так её рвёт изнутри сила – сперва ломает кости, потом рвёт сухожилия и мышцы, пробивая путь наружу. Сухая пергаментная кожа трескается и сочится сукровицей. Жанне жутко от одной мысли, что когда-то и она сама будет умирать так же. Ученики остаются коротать летнюю ночь у порога землянки. Алиса прижимается к Жанне и плачет – в ней много осталось человеческого, вряд ли удастся принять дар. Глеб и Лена догадываются разобрать крышу землянки, чтобы дать магии выйти, только ближе к рассвету. А потом все вчетвером плачут над скорчившимся на полу телом, не стыдясь слёз. Вечером Жанна находит свою старую тетрадь. Спустя час сила старухи-некромагини входит в кровь и плоть учеников. И это вовсе не образное выражение. Жанна думает, что доставшийся им дар непременно её убьёт. Вывернет наизнанку как маленькую светленькую девочку Наташу. Отделит мясо от костей, оторвёт голову, снимет кожу, как с мальчика Захара. Выпотрошит и развесит внутренности на ближайших кустах, как это случилось с Костей. Жанна раз за разом умирает, проваливается в темноту, где нет ни звуков, ни запахов, а потом выныривает и жадно глотает воздух. Дар мелкими иглами впивается в кости, сверлит череп. А потом забирается внутрь её тела, точно отвратительный паразит, и устраивается поудобнее. Жанне от этого хочется броситься в очаг и сжечь себя заживо вместе с ним. Вместо этого она с трудом поднимается и плетётся к ведру с водой, чтобы умыть лицо и выпить хотя бы пару глотков. И по пути переступает через тело Алисы. Даже поделённый на четверых дар убивает одну из них. Жанне страшно представить, что было бы, останься из учеников кто-то один. Лене и Глебу, видимо, тоже. На тело Алисы, слепо глядящее в потолок провалами вытекших глаз, они даже не глядят. Алисе, как несостоявшемуся некромагу, умершей на последней ступени ученице, полагается не могила, но очищающий огонь и соль поверх праха. Чтобы не пришла обратно в землянку. После похорон старухи они вытаскивают на поляну перед землянкой тело Алисы. К натасканной заранее куче хвороста и поленнице. – Сукина дочь, самая счастливая из нас, – говорит ей Глеб, раздувая язычки пламени в костре и кивая на тело бывшей ученицы. – В самый последним момент струсила и сдохла. Бросила нас. Жанна кивает. Розовая тетрадка в клеточку отправляется в огонь следом за Алисой. Память последней чтят минутой молчания. – А не поесть ли нам, кстати, – спрашивает потом буднично Лена. – Они умерли, а нам надо жить дальше. И поесть перед началом новой жизни не помешает.