Turn the tide

      — Ты ведь из семьи Сэлмонов, да?       Сухие стебли кукурузы громко хрустят под ботинками. Я несусь по полю так, что в ушах ветер свистит. Зимой всегда смеркается рано, а кукурузное поле — самый короткий путь домой. К слову, мне давно уже нужно быть там. Папа уже вернулся с работы, Бакли изображает самолёт, приземляясь у него в объятиях. Линдси что-нибудь читает в гостиной. А мама, скорее всего, беспокоится и сердится, поглядывая на часы, пока все рассаживаются за стол, чтобы поужинать. В животе урчит от голода, так что я согласна даже на фасоль, хотя терпеть её не могу, вот правда, а папа всегда накладывает мне побольше.       — Ты меня помнишь? Должна помнить. Я живу рядом с вами в зелёном доме. Мистер Харви.       Звон бубенчиков на дурацкой шапке уже порядком раздражает, но ветер очень холодный, и выбирать не из чего. Лучше уж страдать в тепле, чем отогревать горящие от холода уши. Радует, что сейчас хоть темно, и этого позорного шутовского колпака никто не видит. Бубенцы, блин… Будто мне три. Линдси вот повезло, её мама пощадила. За увлечения матери, вроде вязания, обычно отдуваемся мы с Бакли. Наверное, это всегда так. Средние дети больше предоставлены сами себе, повышенное внимание достаётся младшим и старшим. Слишком погрузившись в свои мысли, я споткнулась о сломанный стебель.       — Как поживают твои родные? Передавай им привет.       Небо сиреневое с яркими розовыми прожилками, и это так невероятно красиво, что я замедляю бег и задираю голову, жалея, что у меня нет с собой фотоаппарата. На мгновение я забываю, что отщёлкала всю подаренную плёнку, и новой мне не видать ещё очень и очень долго. Да и неизвестно, когда я увижу все свои фотографии. Хотя камера всё равно не смогла бы сохранить эту красоту и передать фиолетово-сиреневые переливы. Так что мой удел — фотографировать забавную толстушку из дома напротив, Грейс Старкинг, во время утренней зарядки. Но это только пока. Когда вырасту, я стану натуралистом и буду выслеживать диких слонов и носорогов. Объеду все континенты и обязательно стану всемирно известной — ни у кого не будет таких хороших снимков. Папа тоже так думает.       — Знаешь, мне здорово повезло, что я тебя встретил. Я тут убежище построил, и мне интересно твое мнение. Ты не против взглянуть?       Папа вообще меня поддерживает, как никто другой. А ещё, как он любит говорить, я — его первая помощница и допущена в святая-святых — мастерскую. Хотя, всё дело в том, что это никому больше неинтересно. Возможно, Бакли, когда подрастёт, тоже будет мастерить с отцом кораблики, но пока это только моя привилегия. Или моя «дурь», как говорит мама. Но мне по душе возиться с ним в мастерской, среди поблескивающих в свете лампы бутылок. Я обожаю как пахнет дерево и клей, и как папа морщит лоб, когда аккуратно шлифует очередную деталь мягкой наждачной бумагой. Но больше всего я люблю момент, когда парусник уже внутри бутылки, и остаётся только осторожно потянуть за нить. Лёгкое движение и корабль гордо расправляет паруса, готовый пуститься в воображаемое плаванье. В этом есть что-то особенное, как в появлении на свет.       — Я просто столько сил на это потратил, хотел кому-нибудь показать, что получилось, но… Ничего.       Иногда я жалею, что не могу сохранить все особенные моменты. Как было бы здорово потом смотреть кадры один за другим через проектор, которые сложились бы в мою собственную историю. И в десятки чужих историй тоже. В моей были бы пингвин в шаре, наш красный «Мустанг», корабли в бутылках и карие глаза Рея Сингха. У меня чуть сердце не остановилось, когда он подошел ко мне у шкафчиков, спросил про «Отелло» и потом почти поцеловал. Кристалл в шутку обзывает его «Верблюжонком». А я украдкой пересчитала все его невозможно длинные ресницы, пока мы сидели в библиотеке, а солнечные лучи скользили по его губам.       — Получилось очень здорово. Идём, всего на пару минут. Ты ведь всё равно опоздала.       Помню заброшенную шахту, за небольшую плату там можно было выкинуть какое-нибудь старье. Мы раз ездили туда, чтобы избавиться от нашего старого холодильника. Он с грохотом скатился по куче мусора до самого дна и, булькнув на прощание, скрылся в грязной жиже. Я ещё тогда подумала, что это идеальное место, чтобы избавиться от трупа. Странные мысли иногда в голову приходят.       На мгновение я будто осталась одна в поле. Хотя, я знаю, что там, впереди, идёт Рут, девочка с фермы Коннорсов, которая находится недалеко от шахты. В нашей школе её считают странной. Бывает, уроки у нас кончаются в одно время, и мы вместе идём этой дорогой. То есть, не вместе — мы с Рут ни разу не разговаривали. Она немного в себе, но я видела, что она классно рисует.       — Ништяк, да? А ты не хочешь первой там всё осмотреть? Там классно.       Мне часто снится, что я бегу по кукурузному полю так, что сердце чуть ли не в горле бьётся, а ему конца и края не видно. Ни домов вдалеке, ничего, только немой простор и треск мёртвых растений под ногами. Там темно, и всегда порошит мелкий снег. Ветер дует навстречу, снежинки холодные и царапают щёки. В этом сне я не одна. У этого человека нет лица. И наверное, я даже рада этому. Когда он наваливается на меня, всё, что я вижу — это бесцветные волосы, свисающие сосульками. Я плотно зажмуриваю глаза, чтобы не видеть и этого, но в мои уши всё ещё врывается его хриплое дыхание, вперемешку с грязными словами, пока потные руки скользят по моей коже. Потом остаётся лишь боль. Смердящее дыхание, вонь сырой земли и мерзкое ощущение биения его сердца. И от этого хочется кричать.       Я много размышляю в последнее время. О непредсказуемых изгибах линии жизни, о предопределении. Вариантов — великое множество, и никто не в силах предугадать, что ему выпадет. Что такое судьба, в состоянии ли мы изменить её? Есть ли кто там, наверху, который, лениво кидая кости, бесстрастно наблюдает за разворачивающимися событиями? Наверняка мы этого никогда не узнаем, пока в жизни не произойдёт то, что заставит снова об этом задуматься.       Я не верю в судьбу, это всё выдумки гадалок. Но мгновенно теряюсь перед мыслью, а что всё-таки вернее: прописанный заранее сценарий, с отмеренным количеством лет и определёнными действиями, которые приведут к неминуемому концу, или история, которая может пойти в совершенно другом направлении от самого незначительного события, вроде взмаха крыльев бабочки, или как там говорится. Наверное, всё-таки второе. Как иначе объяснить нелепые смерти тех, кто только начал жить? Тех, кто ещё не закончил школу или не ощутил вкус первого поцелуя? Чей-то замысел…       С одним я соглашаюсь, то, что, теоретически, любая мелочь может повлиять на линию жизни — абсолютно беспощадная версия. Вы только представьте, вдруг то, закончишь ли ты в сырой земле на кукурузном поле в четырнадцать или в своей кровати лет в девяносто, зависит от вида хлопьев на завтрак или количества минут, затраченных на чистку зубов, в одно холодное ноябрьское утро? А ещё я более чем уверена в том, что за всё нужно платить. Если вселенная не получает намеченной жертвы, она забирает что-то взамен.       Странно, что запоминаются те или иные моменты. Помню, как мы с Кристалл вытащили косметику её мамы и вымазались как индейцы. Ей жутко досталось. Помню, как Холидэй, совсем ещё щенком, разодрал мою подушку, и по всей комнате летал пух, будто снег. И как Бакли чуть не задохнулся. Бабушка Линн ещё тогда сказала мне, что я буду жить долго и счастливо, потому что спасла жизнь брату. Помню, как однажды шла домой, и мистер Харви позвал посмотреть его убежище…       Я не знала девушку, которая пропала в том ноябре. Видела иногда в школе. Её фотографии были на пачках молока и во всех газетах. Писали, что она была отличницей и подающей надежды спортсменкой. Весь наш городок замер, когда через несколько дней соседская собака притащила в зубах руку, облепленную кукурузной шелухой, а полицейские обнаружили на поле значительные следы крови. Я не знала её, но мне часто стали сниться кошмары про кукурузное поле. Ведь на её месте могла оказаться и я.       Моя фамилия — Сэлмон, что означает «лосось». А зовут меня Сюзи. Мне было четырнадцать лет, когда я впервые поцеловалась с парнем, и пятнадцать, когда попала на концерт своей любимой группы. В шестнадцать я выиграла фотоконкурс нашего штата. А в семнадцать папа научил водить машину и подарил мне свой «Мустанг». В восемнадцать я поступила в университет, чтобы серьёзно изучать искусство фотографии. Я чувствую, что это моё призвание, ведь я всё также люблю ловить особенные моменты.       Думаю, мой замысел — умереть молодой, но как можно позже.* *одно из двух: либо цитата некой Эшли Монтегю, либо китайская пословица.