неприкасаемые;

Тэхён плакал, когда Намджун пришёл. А ещё отрицал — он всегда это делает, когда всё уже произошло и всё слишком хуёво. Намджун оценивает ситуацию критично очень, мне было до жути больно, а ещё вроде совестно. А ещё хотелось Тэхёну вмазать, потому что он сливал всё хёну, хотя тот и не просил. Намджун был совестью нашей компании и разбирателем дерьма, мы-то сами не можем, мы и так грязные слишком. За нами копы гнались, а мы смеялись им вслед, оторвались; Намджун глядит на это кокаиновое блядство и, наверняка, не знает, что делать, хотя вид строит самый умный. Тэхён на коленях уже сидит и плачет, говорит: — Хён, прости, пожалуйста, это всё они... это они... не я... пожалуйста, хён, я не хотел... нет! Все зашло настолько далеко, я осознаю, но сделать с этим что-то не в моих силах. Намджун кивает и пристально смотрит сквозь пространство. Он не знает, и никто из нас не знает. Намджун говорит нам: — Вы все виноваты в этом. И мы не отрицаем. Никто не отрицает. Кроме Тэхёна. Он всё ещё на коленях и побитый. Нам всем так поебать, что мы почти на грани самоубийства. Намджун мотает головой, смотрит на Тэхёна то ли жалобно, то ли с отвращением. А потом выходит из квартиры. И больше никогда не приходит.