Когда кончится война

Человек на больничной койке не знает, кто он такой. У него нет имени и нет прошлого. Нет чувства времени и пространства. Они называют его американцем. Ещё иногда он слышит два слова — Зимний Солдат. Его заставляют их выучить. Принять за имя. Но это не похоже на имя. У него есть железная рука. Наверное, была и настоящая, ведь вторая обычная, и все люди рождаются с одинаковыми руками. Есть два доктора, немец и русский, которых он пытался задушить этой железной рукой. После этого его крепко привязывали к койке, но он вырывался. У него есть сила. И когда они поняли это, изобрели для него специальные крепления. Такие, которые его рука не может сломать. Ещё у него есть сиделка. Молоденькая молчаливая немка со светлыми кудряшками, едва понимающая английский и не знающая русский. Её имя почти всегда оказывается первым, что он слышит, очнувшись, и невольно запоминает. Если бы человек на больничной койке не ненавидел всех, кто мучает его изо дня в день, она казалась бы ему очень милой. По правде сказать, только Герда и не делает человеку ничего плохого. Она кормит его с ложки, ставит капельницы, приносит пить. Единственное, что человек слышит от Герды — глухое смущённое «данке», когда он не сопротивляется и принимает её заботы. С каждым днём становится всё хуже. Доктора, кажется, пытают его. Электрический ток. Гипноз. Они всё время недовольны. Человек не помнит и не понимает, чем. Может быть, они ставят на нём какой-то эксперимент. Человек просит кого-то наверху лишь об одном: пусть этот эксперимент провалится. Тогда они наконец его убьют. На их халатах — не красные кресты, а красные черепа. Странные красные черепа со щупальцами. Почему немцы и русские сотрудничают? Они ведь должны воевать. Они — враги. Человек на больничной койке тоже дрался с немцами. И русские были его союзниками. Интересно, война ещё идёт? Но как тогда возможно сотрудничество русских и немцев? Герда сидит рядом в белом халатике. Переливает воду в бутылочку, из которой скорее стоит поить ребёнка. — Война ещё идёт? — хрипло спрашивает человек. Девушка пугается и кивает. — Данке, — неловко выговаривает человек на койке. Герда вскидывает брови и прикладывает бутылку к его прокушенным губам. Они не успевают заживать. Война всё ещё идёт. Наверное, он плохой сержант, если он не следует за своим капитаном. Но кто его капитан? Когда они приходят мучить его в следующий раз, то приводят с собой и Герду. Впервые. — Ты слишком добра к нему, — говорит русский доктор. — Посмотри, как нам даются сеансы. Тебе запрещено было разговаривать с Зимним Солдатом. Немец переводит. Герда испуганно кивает. Она стоит в углу, и рядом с ней — мужчина с лицом конвоира. Просто для устрашения. Человек ждёт, когда ему в рот вставят капу и снова подключат электрические контакты, но сегодня доктора медлят. Немец распечатывает большой конверт из серой плотной бумаги. Достаёт газету. Разворачивает её напротив человека. С чёрно-белой фотографии в траурной рамочке печально улыбается светловолосый молодой мужчина в американской военной форме. Над фотографией — крупный заголовок. «Капитан Америка объявлен погибшим». — Твой капитан мёртв, — говорит ему немец и улыбается. — Твой капитан, которого ты всё время вспоминал. Он не придёт за тобой. Его капитан? — Я сержант? — растерянно спрашивает человек, глядя на фотографию. — Я ведь сержант? — Ты больше не сержант. Ты — Зимний Солдат. Русский пристально смотрит на человека, засунув руки в карманы. Он видит то, чего не чувствует и не понимает измученный человек. Видит слёзы, наполнившие его глаза. «Капитан Стивен Грант Роджерс», — читает человек сквозь мутную пелену, невесть откуда взявшуюся. Ведь у него отличное зрение. Стив Роджерс. Стиви. Сержанты не называют капитанов так. — Довольно, — говорит немец. — Ток. Здоровенный медбрат суёт ему в рот капу. Человек видит, как Герда прикрывает ладонью пухлые побелевшие губы. — Если ты хочешь чего-то добиться, тебе нужны крепкие нервы, — презрительно говорит русский. Герда не понимает его, разворачивается и выбегает. Немец цокает языком — девчонка не стерпела даже до подключения. Голову сжимает огненными тисками. *** Агент Маргарет Картер сидит в пустом тихом штабе, и сна у неё нет ни в одном глазу. Она могла уже вернуться в Великобританию, могла уехать в США по предложению Говарда Старка. Но она не хочет и не может. Стив Роджерс считал её смелой и несгибаемой, и она не сдастся сейчас. Говард не смог найти его, и в Нью-Йорке торжественно захоронили пустой гроб. Но во имя его памяти Пегги обязана попытаться отыскать хотя бы Джеймса Барнса. Пегги не знает, почему она верит своей глупой надежде. В те дни она вернулась с «Ревущей командой» в проклятые Альпы, чтобы хоть чем-то себя занять, и они перевернули каждый камушек по указанным координатам и на много километров вокруг. Нигде не было тела Джеймса. Сам он уйти не мог, если действительно рухнул вниз с такой высоты. Значит, кто-то нашёл его и вытащил. И Пегги вдруг бог знает зачем поверила, что Барнс мог выжить. Только бог и знает, зачем поверила, а сама Пегги не знает. Война идёт к завершению, союзники побеждают на всех фронтах. Теперь они повсюду. Агент Картер раскинула сеть, отослала шифрованные ориентировки дружественным разведкам, и ей осталось только ждать. Дважды откликались англичане, один раз — американцы. Их ориентировки оказывались ложными. Много их, беспамятных, покалеченных молодых ребят, выживших чудом и оказавшихся в глуши. Но Пегги верит, что где-то среди них бродит и сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. Она ищет его. Ищет, потому что Стив хотел бы его спасти, будь у него такой шанс. Кружка крепкого чая давно забыта. Пегги вдруг от чего-то просыпается, вздрагивая, с досадой убирает её с бумаг, видит тёмные круги — и вдруг понимает, что её разбудило. В штаб поступает сигнал. Шифрованный и рваный, но настойчивый. Она хватается за карандаш, стенографирует, и дремота снова уходит. Неизвестный агент. Советский код. «Координат нет. Секретная база. Он жив. Выйду на связь позже». Пегги проверяет расшифрованное послание несколько раз — и плачет. *** Когда человек открывает глаза, ничего не меняется. Нет места, времени и памяти. Он узнаёт только надоевшую жёлтую лампу и Герду. Она смотрит на него сверху вниз, ставит капельницу. Слишком долго копается, словно не может попасть в вену. Там, наверное, всё уже исколото до черноты. Герда наклоняется ниже, трёт холодной ваткой руку, и светлые локоны касаются живого плеча, покрытого бисеринками пота. Должно быть, это говорит не она. Такой хороший английский, почти без акцента, такой уверенный тихий голос. — Я друг, — говорит Герда. — Тебя ищут. Они хотят, чтобы ты забыл, но я буду напоминать всё, что смогу. Они пытаются сделать из тебя безвольное оружие. Твой друг, капитан, не хотел бы этого. Борись. Как он боролся с ними. Герда наконец вставляет капельницу и разгибается, и по её милому лицу не догадаться, что она говорила что-то странное и важное. Очень важное. У человека был друг, и он бы не хотел, чтобы человек сдался. Капельницы стали странными. Рука от них не зудит. В голове тоже перестало внезапно темнеть. Человек всё ещё не может понять, сколько времени проходит, и беспамятство всё ещё с ним. Больше всего ему теперь хочется снова услышать от Герды что-то кроме «данке», но рядом почти всегда кто-то есть. Обычно это Карпов. Человек начинает понимать, что он не доктор, а какой-то офицер. Но он видел русскую форму, она выглядит не так. Карпов постоянно вертится вокруг Герды. Но не потому, что подозревает её в чём-то. Он то и дело пытается ухватить немку за стройное бедро, приобнять, и это начинает раздражать человека. Смех Герды становится напряжённым, и она всегда пытается смущённо выскользнуть из палаты. Человек чувствует себя хуже, когда её не видно. После очередной процедуры что-то идёт не так, и Герду заставляют сидеть с ним. Темнота и пустота не приходят, голова раскалывается, и перед глазами стоит фотография из газеты. Человека тошнит, и ему стыдно, что красивая девушка вынуждена ставить отвод — от койки его никто отстёгивать не собирается. Но Герда не брезглива и терпелива. — Ничего, — шепчет она почти беззвучно. — Держись. Я что-нибудь придумаю. Они не говорят твоё имя, но я кое-что знаю. Ты — сержант Барнс. Так у человека появляется фамилия. Он держит это в истерзанном уме, пока Герда мается с ним под светом жёлтой лампы. Сержант Барнс — звучит так важно, весомо и гордо. Пускай только сержант, но всё равно. Сержант Барнс мог бы совершить что-то героическое, но вместо этого беспомощно блюёт на глазах красивой девушки, с которой он лучше бы танцевал. Пускай она и немка. Она действительно друг. Только друг мог подарить ему его собственную фамилию. Его снова мучают. Но сержант Барнс терпит, сжимая зубами капу, стараясь не сорваться на вопль. Отросшие не по уставу волосы его раздражают, липнут к мокрому лбу. С капельницами действительно что-то не так. Раньше, когда Барнса били током после них, от сознания отрывались кусочки. Теперь они лишь пытаются резать по живому, пытаются, пока он не закричит. Барнс забывает кричать. Ему велят бороться грустные глаза чёрно-белого капитана из газеты, и он борется. Поэтому пытка слишком долго тянется, и в этот раз его освобождают лишь тогда, когда взгляд становится пустым и бессмысленным. Не от того, что у Барнса снова что-то украли. От того, что этой боли слишком много для одного человека. Светлые волосы Герды щекочут его живой локоть. Барнс с трудом разлепляет глаза. Следит за ней молча — язык не ворочается. Девушка ставит ему капельницу. Сержант приоткрывает рот, и это очень больно. На нижней губе кровоточат потревоженные следы от зубов. — Мой капитан, — пытается спросить он. — Говорят, что он погиб. Мне жаль. Герда касается его губ салфеткой. Она бледна и выглядит так, будто не спала очень давно. — Погиб. Сержант Барнс пытается снова прикусить губу, но Герда подставляет палец, мешая ему сомкнуть челюсти, и качает головой. — Не надо, — просит она. — Ты не виноват. Барнс уверен, что это не так. Но расстраивать Герду не хочется, и сил говорить нет. Поэтому он молча пьёт из бутылки в её руках. — Данке, — говорит девушка в голос на прощание и уходит. *** Следующую шифровку Пегги ждёт неделю. Под глазами у неё залегают тёмные круги от бессонницы. «Очень опасно. Много голов». Агент Картер всё понимает моментально, и приходит в ужас. Выходит, уничтожены не все базы. Говард дозванивается через океан. Предлагает оставить всё и приехать. Говорит, что это уже не имеет смысла, и что если Пегги так будет спокойнее, он договорится насчёт похорон друга Капитана Америки рядом с ним. Агент Картер кричит в трубку так, что на другом конце света Говард разливает утренний кофе. Её английская сдержанность уходит в тень, когда хочется объяснить: два пустых гроба рядом — это чёртов фарс, и Пегги в этом не участвует. Старк боится, что шифровки, которые получает Картер, на самом деле всего лишь ловушка. Пегги думает, что знала слишком мало смелых мужчин, и отказывается признавать, что Говард просто здравомыслящий. «Не могу назвать координаты. Буду действовать сама». Эта шифровка ставит агента Картер в тупик. Она сплетает пальцы и вопросительно смотрит на фотографию бруклинского мальчишки Стива, вытащенную из отправленного в архив личного дела. Стив всегда с ней, он наблюдает за поисками — Пегги беззастенчиво поставила фото на рабочий стол в штабе. Выходит, что её незнакомый союзник, её луч надежды — одинокая русская разведчица, заброшенная на базу «Гидры», которую всё-таки не сумел запомнить и нанести на карту Стив. Пегги немедленно начинает думать, что бы смогла сделать в такой ситуации она сама, и понимает, что ничего толкового в голову не идёт. В эту ночь снова звонит Говард. — Мистер Старк, вы знаете, который час? — хмуро спрашивает Пегги в трубку. — Ты же всё равно не спишь, Пегги. — А если бы спала? — Я нашёл Тессеракт. — Молодец, — вдруг зло отвечает Пегги и кладёт трубку. Следы от чашек с чаем на её столе кажутся кругами на воде. *** К Барнсу начинает возвращаться чувство времени, и время оказывается тягучим и мучительным. Больше нет вычеркнутых кусков сегодняшнего дня, но есть зияющая пропасть прошлого. Он пытается считать про себя минуты и часы, и их вдруг оказывается слишком много, если они идут друг за другом подряд. Почему-то оказывается, что он не спит. Или просто может не спать. И это оказывается самым сложным и обидным. Должно быть, если бы он спал, ему бы приснилось что-то из прошлого, и память бы начала восстанавливаться хотя бы частями. Но этого не происходило. После очередного сеанса электрошока приходит Герда. Барнс начинает злиться на себя за то, что не может вспомнить ничего важного, но вспоминает прочитанную где-то статью о каких-то собаках и каких-то рефлексах. Появление девушки он начинает воспринимать как награду. Очень приятно смотреть на неё. Очень хорошо становится, когда она умывает его. В этот раз сержант Барнс не выдерживает. — Потрогать волосы… — тихо просит он, когда девушка собирается наклониться и поставить капельницу. Она еле заметно усмехается, и светлые локоны касаются живой ладони, прикрученной к койке. Они оказываются жёсткими. Должно быть, крашеными. Но всё равно оказывается умопомрачительно здорово тайком намотать их на палец. — Ты помнишь Пегги? — вдруг очень тихо спрашивает Герда. В памяти всплывает красный цвет и что-то досадное, но так глубоко, что Барнс не может выловить это воспоминание. Он облизывает губы и выдыхает честное «нет». — А она помнит, — шепчет Герда, встаёт и уходит. Барнс находится в таком замешательстве, что вечером, когда к нему приходит немецкий доктор и начинает пытаться, судя по всему, подвергнуть гипнозу, сержант смотрит на него с выражением тумбочки на лице с первых минут. Со стороны это выглядит, как полный успех гипноза, но на самом деле подопытный старается вспомнить, кто такая Пегги. Важный для него человек? Тогда почему первые ощущения были такими странными? Вот капитан был важен. Почему-то очень важен. И почему-то он не капитан Роджерс, а Стиви. А кто такая, к чёрту, Пегги? — Да он вообще не в себе, — презрительно кидает доктор. — Придётся отложить. Перестарались. До следующего прихода сиделки Барнс насчитывает около трёх часов. Герда является с горящими глазами. Ей нужно вколоть сержанту что-то, и она долго постукивает по шприцу. — Я знаю, чего они добиваются. И когда добьются, приедет комиссия, — быстро проговаривает она, делая инъекцию куда-то в плечо. — Тогда сможем провернуть одну штуку. Они хотят вложить в твоё сознание код. Ряд слов. Чтобы после них ты повиновался приказам. Борись с этим. Акцент вдруг накладывается на знание о крашеных светлых волосах. Близко мелькнувшие глаза оказываются светло-зелёными. — Ты не немка, — вдруг осознаёт Барнс. — Тсс. Девушка улыбается, снова еле заметно. Прижимает ватку к месту болезненного укола. — Так как твоё имя? — Герда, — говорит она. — Теперь не верю. — Разболтался на мою голову. Под строгим взглядом Барнс повинуется и молчит, пока Герда обтирает его влажной мочалкой выше пояса. У неё очень ласковые руки, и сержант вдруг впервые прислушивается к своим ощущениям. Нет, не для того, чтобы было приятно. Ему удаётся почувствовать мозоль от спускового крючка на указательном пальце «медсестры». Герда оказывается права. Они талдычат ему набор слов, странный и ужасно тоскливый. Барнс запоминает его, удивляясь ясности сознания. Девушка явно колет ему что-то не то. Тока становится меньше. Занятий с «гипнозом» — больше. — У нас мало времени, — говорит однажды довольный Карпов доктору. — Но мы, кажется, успеваем. Ещё не поздно переломить ход этой войны. Сержант очень плохо знает русский, но догадывается, что речь идёт о нём. С ним сделали что-то такое, что может быть противопоставлено большому количеству людей. Должно быть, очередные разработки в области создания суперсолдата. Ему что-то вкололи, как и Стиву, наверное… После этой мысли Барнс впадает в оцепенение. Карпов щёлкает пальцами у него перед лицом. — Солдат, — зовёт он. Сержанту хочется послать его, но он продолжает играть роль подопытного кролика. Потому что Герда что-то знает. Потому что к её знаниям можно приложить его вероятную силу. И уйти. Вместе. *** Первого апреля Пегги с самого утра думает, что если Говард решит её разыграть как угодно, пусть даже безобидно — он точно не жилец. Но телефон в штабе молчит. Руководство намекает, что она должна заканчивать со всем этим. Агент Картер изворачивается и сочиняет разные поводы, чтобы остаться. В последний раз она едва ли не в лоб говорит, что ведёт совместную операцию с советской разведкой, и, возможно, раскроет действительно последнюю базу «Гидры». Но сомнений всё больше, и шифровок нет уже шесть дней. Пегги устаёт верить. Она начинает нервничать и думать, что что-то пошло не так. Но именно в этот день, в обед, приходит послание. «Четвёртого. Около часа ночи. Не привлекать внимание. Точные координаты позже. Пожелай нам удачи, подруга». Над последним словом Пегги бьётся долго. Когда понимает его значение, становится действительно тревожно. Она даже не писала ни слова в ответ незнакомой разведчице, а она называет её этим тёплым русским словом. Должно быть, волнуется. Должно быть, знает историю лучше, чем по сухим ориентировкам, или придумала себе что-то и прониклась. Или не хочет быть одна. Пегги мечется по штабу двое суток. Ждёт координат. Ждёт просьбы о помощи. Наконец приходит шифровка с местом встречи. Это маленькая деревушка на севере Италии. Близко от штаба. Пегги чувствует себя полной дурой, собирая «Ревущую команду», но составляет план. Она поедет на машине впереди. Мужчины прикроют. *** Карпов пишет в красной тетрадке, что второй этап подготовки проекта «Зимний солдат» завершён успешно. По этому случаю как раз и созывают комиссию, собирая весь малочисленный «научный» коллектив. Герда приглашена на правах единственной женщины в лаборатории. Точнее, на правах женщины, которая нравится Карпову. Барнс даже не может понять поначалу, почему его это бесит так, что хочется снова попытаться разломать оковы. Герда приходит к нему сегодня с капельницей и тазиком очень тихая и сосредоточенная. — Доверься мне, — просит она. — Мы сбежим. — Вместе? — Мне нельзя будет здесь оставаться. Если даже будет, где. Сержант смотрит на Герду так, будто видит её впервые. Девушка неторопливо и обстоятельно проделывает с ним все обычные процедуры, но Барнс впервые замечает, какой серьёзный, решительный и умный у неё взгляд. Кем бы Герда ни была, она очень отважна для девушки чуть за двадцать. Да и не всякий мужчина решился бы на авантюру. — Ты одна? — спрашивает сержант. — Да. — Я думал, у тебя кто-то есть. Иголка капельницы неожиданно входит под кожу так, что если бы не долгие пытки, Барнс бы подскочил к потолку. — А я об операции, — Герда поднимает бровь и пытается нахмуриться. Но сержант вдруг понимает — она бы рассмеялась, не будь это опасно. Они приходят стадом. По-другому Барнс сказать не может. Он чувствует себя обезьянкой в зоопарке, когда койку приводят в почти вертикальное положение и разглядывают его. Щупают полированный металл руки, трогают за подбородок. Они все сытые и нарядные, и от кого-то пахнет вином. За стеной весело и громко играет знакомая мелодия. «Рио Рита», кажется, так. Когда он уходил на войну, она иногда звучала на танцах. Герда стоит в углу, в светлом скромном платье, и поддерживает общие настроения. Она смеётся, у неё в руке сигарета, на плечи наброшен чужой мужской пиджак, и Барнс впервые видит её ярко накрашенной. Герде идёт красная помада, и от этого начинает шевелиться ещё какое-то воспоминание. — Мы вам всё покажем, — обещает Карпов гостям. — Смотрите. Он зачитывает русские слова из тетрадки, почти театрально, и Барнс сглатывает, ловя на себе взгляд Герды. Она смеётся, но глаза у неё цепкие и тревожные. — Доброе утро, Солдат, — говорит Карпов. Барнс чувствует, как между ним и Гердой натягивается стальной канат, перекидываясь через бездонную пропасть. Она улыбается, выпускает дым и смотрит в его глаза. — Я жду приказаний. — Пусть поцелует туфли Герды, — смеётся немецкий доктор. — Она выходила его. Заслужила. Приказ звучит из уст Карпова. Герда улыбается. Так, как будто она одна из них. Сержант Барнс идёт к ней по стальному канату. То, что случается дальше, опьяняюще молниеносно, и совсем неожиданно сливается с задорной мелодией «Рио Риты». Если захочется воспроизвести это в раненой памяти, никогда не получится в деталях. Барнс наклоняется, встаёт на колени. Герда смущённо прижимает рукой платье к бедру — и в этом неуловимом движении кроется совсем другое. Ладонь Барнса раскрывается навстречу падающему из-под платья «Вальтеру», схватывает его на лету, крепко сжимает рукоять. Герда ужасающе синхронна — она поводит плечами, взмахивает руками, как фокусница, сбрасывает пиджак, и в её руках оказывается ещё два. Пока ноги Барнса пружинят, подбрасывая его вверх, Герда успевает выстрелить дважды. Немец падает, и его белая крахмальная рубашка заливается кровью. Карпов выхватывает пистолет, но пуля, предназначенная Герде, попадает в непробиваемый металл руки сержанта. Барнс больше не ждёт. Он стреляет. Пуль не так много, но и людей тоже. Девушка быстро кидается к Карпову и забирает у него красную тетрадь, обрызганную тёмными тяжёлыми каплями. — Не прикрывай меня, я справлюсь, — просит Герда, пока они отступают по коридору. Барнс её не слушает. У входной двери девушка распахивает металлический шкаф, хватает кожаный портфель и оставляет на пороге свёрток. На улице неожиданно пахнет весной, южной и терпкой, и Барнсу отчаянно жаль, что нужно садиться в машину. Всю дорогу до гаража он лихорадочно думает, как быстро её угнать, но оказывается, что Герда хорошо подготовилась и украла ключи от «мерседеса» доктора. — Быстрее, — просит она, занимая водительское место. — У нас мало времени. Сержант Барнс рушится на сиденье рядом. Морщится, наконец ощущая, что какая-то пуля всё же чиркнула его по голому правому плечу, и теперь оно горит. Герда рвёт машину с места, проклиная её неповоротливость. На русском. — Ты из Советского Союза, — удивляется Барнс. Девушка не отвечает. Давит газ. — Назови мне своё имя, — просит он. — Я бы назвал своё, но я его не знаю. Герда усмехается и что-то говорит, но её реплику заглушает внезапный взрыв, раздавшийся за спиной. Она привозит его в тихую ночную деревню. Глушит машину где-то на окраине. — Нужно было взять для тебя хоть какую-то одежду, кроме штанов и ботинок, — виновато улыбается она. — Но, думаю, тебя встретят. Барнс молчит. Смотрит на неё. Девушка откидывается на спинку сиденья, вытирает красную помаду и кровь с рук носовым платком в цветочек. Она совсем молодая, совсем. — Сколько тебе лет? — вырывается у Барнса. — Двадцать один. Я из тех, для кого война началась на последнем школьном рассвете. Герда грустно усмехается и комкает платок в руке. Потом раскрывает портфель, лязгнув тугими застёжками. Протягивает сержанту картонную папку с русскими надписями и красную тетрадь Карпова. — Передашь своим. Им стоит знать, что с тобой делали и как ухаживать за твоей рукой. — Спасибо. Барнс не смотрит на бумаги. Он смотрит, как знакомые изящные руки Герды роются в портфеле. Наконец она чем-то звенит. Достаёт цепочку с железными жетонами. Вешает их на шею сержанту. — Это твоё, — тихо говорит она. — Тебя зовут Джеймс Бьюкенен Барнс. Сто седьмой пехотный. В голове сквозь белый шум пробиваются чьи-то голоса. — Джеймс, — повторяет сержант за Гердой и ещё за какой-то женщиной. Мамой? — Джеймс? — Джеймс. Герда улыбается. Она кажется Джеймсу Бьюкенену Барнсу самой красивой и самой невероятной в мире женщиной. Женщиной, которая во второй раз дала ему его собственное имя. — Почему ты всё отдаёшь мне сейчас? — вдруг спохватывается он. — Мне нужно к своим. Тебя должны забрать здесь. — Но я не хочу, чтобы ты уходила. Я думал, дальше мы будем вместе. Ведь… «Ведь ты единственное, что я сейчас действительно помню и знаю», — хочет сказать Джеймс, но осекается, когда Герда качает головой, и зачарованно смотрит за тем, как колышутся светлые локоны. Вместо этого он говорит: — Я хочу встретиться с тобой после войны. Мы ведь встретимся? Герда кивает. Достаёт из блокнота какой-то листок, вкладывает его в красную тетрадь, и Джеймс думает, что там написано, как её найти. — Иди, — говорит Герда, пытаясь отвернуться. — Потом мы встретимся… и нормально станцуем под «Рио Риту». Даю тебе слово. Барнс кладёт бумаги на колени, разворачивает лицо девушки к себе окровавленными ладонями — и целует, сминая светлые локоны, целует жадно и нежно. И очень долго. За окном машины скрещиваются чужие фары, и свет Джеймса режет сквозь прикрытые ресницы, как та жёлтая лампа на базе. Герда отстраняется. Свет фар мигает морзянкой. — Иди, — повторяет она. — Передай привет Пегги. Джеймс растерянно кивает, смотрит на девушку в последний раз и выходит из машины. Двигатель чёрного «Мерседеса» назойливо тарахтит ему в спину. *** В ночи его встречает другая машина и другой женский силуэт. Строгий, подтянутый. — Баки, — слышит сержант, подходя к ней. — Ты живой, Боже, живой! Каблуки хрустят на неровной мостовой. Девушка ломает один из них, кидаясь к нему на шею, причитает с британским акцентом. Барнс неловко обнимает её, как фронтового друга. Кажется, им она и была? — Стив был бы так рад, — шепчет девушка. — Стив так расстроился, когда ты… Она плачет. Барнс тоже плачет. Плачет, потому что всё складывается в одну картинку. Все его имена, все эти люди. Стив, тот голубоглазый капитан, был его другом, и он любил эту женщину. И она любила Стива тоже, раз искала его, Баки… Баки. Именно так звал его Стив. — Он погиб, — говорит Пегги, и Джеймс отчаянно вспоминает, что не думал когда-нибудь увидеть её плачущей. Всё так же неловко гладит её по спине, и большая картонная папка мешает. Они едут куда-то, и за ними тянутся ещё две машины — наверное, какой-то спецотряд. У запасливой милой Пегги находятся мужская куртка и свитер. Джеймс натягивает их и только тогда, поборов смущение, открывает красную тетрадь и вытягивает оттуда листок. Переворачивает его. Адреса там нет. Имени тоже. С фотографии на него смотрит, улыбаясь, его Герда. Пегги, не прекращая рулить, бросает взгляд на фото — и вдруг понимает всё. — Это она? — спрашивает девушка. — Она тебя спасла? — И я должен найти её после войны, — потерянно бормочет Джеймс. — Найдём, — решительно говорит Пегги. — Я тоже в долгу у неё. Она теперь моя подруга. *** Говард Старк ужасно удивляется, когда агент Картер наконец входит в его мастерскую в конце апреля. Ещё больше он удивляется, когда следом за победно ухмыляющейся Пегги в дверь вламывается капитан Джеймс Бьюкенен Барнс. Говард даже не успевает восхититься его рукой, потому что Барнс очень настоятельно просит его вернуться к поискам. Очень. — Можно я посмотрю на твою руку? — всё же просит Говард, хотя после длинной и содержательной речи вспомнившего всё Джеймса очень хочется пожить под верстаком и не попадаться ему на глаза. — Когда найдём Стива, даже дам потрогать. Пегги в тот момент была готова поклясться, что мотивации лучше этой фразы для Старка никто никогда не находил. И это действительно так, потому что к ночи Говард уже собирает новую экспедицию, исполнившись невиданного энтузиазма, и капитан Барнс настаивает, что поедет с ним. Агент Картер, в свою очередь, не говорит о том, что пока все контакты с советской разведкой заканчиваются неизвестностью. *** Весть о победе застигает Пегги и Джеймса в импровизированном штабе, развёрнутом в вотчине Старка, над картой океана, истыканной флажками. Сначала они никак не могут поверить, и Пегги крутит ручку радиоприёмника до тех пор, пока сообщение не становится оглушительно громким. Только тогда они радостно обнимаются, и со стола на них смотрят Стив и Герда. — Мы найдём твою Герду, — обещает Пегги. — Обязательно. Я уже почти всё придумала. — И Стива мы тоже найдём, — говорит Баки. — Если я оказался жив, почему он должен был умереть? Вечером Старк тащит их обоих в парк на танцы. В небе рвутся фейерверки, как в день рождения Стива, и от этого Баки переполняет уверенность, что всё непременно будет хорошо. Пегги и Джеймс не танцуют. Они сидят на лавочке, глядя на людей, которые теперь будут жить в мире, и пьют вино, которое захватил предусмотрительный Говард. — Почему ты не идёшь? — Баки кивает на танцплощадку. — Я обещала Стиву, что пойду на танцы с ним, — грустно улыбается Пегги. — А ты? — А я теперь тоже жду партнёршу, которой я задолжал танец. Джеймс поднимает голову в небо. Его Герда, наверное, сейчас радуется победе где-то за океаном. Он будет ждать её. Из динамиков под майским небом весело льётся «Рио Рита». *** В середине мая Говард Старк передаёт Пегги радиограмму, после которой Джеймс узнаёт, что агент Картер умеет среди ночи врываться к порядочным мужчинам, одновременно рыдать, смеяться и танцевать. Впрочем, он узнаёт также, что умеет почти всё это сам. Говард нашёл Стива. Он действительно затонул с самолётом во льдах, но сыворотка позволила ему не умереть, а впасть в анабиоз. — Говард говорит, что вызвал специалистов, — Пегги настолько счастлива, насколько может быть счастлив смертный человек, и в маленькой комнатке, обставленной по-спартански, в эту минуту так счастливы двое. — Обещает, что к лету Стив вернётся к нам. — Как раз успеет к учреждению «Щ.И.Т.а», — смеётся Баки. — Нам же нужен символ, как любой команде. Талисман. Правда, этот какой-то неудачливый… — Удачливый! — вспыхивает Пегги, и Баки невольно смеётся над её акцентом. — Очень удачливый! Он ведь выжил! И ты выжил! — И ты выжила, — добавляет Джеймс, включая свет и роясь в шкафу в поисках подаренного ему кем-то из «Ревущей команды» трофейного коньяка. — Осталось найти мою спасительницу. До рассвета они пьют за Стива, за «Щ.И.Т» и за то, что очень скоро они непременно будут вчетвером. Стив действительно приходит в себя в самом начале июня. Джеймс и Пегги так долго препираются, кто из них войдёт в палату первым, что Старк вталкивает их обоих внутрь и закрывает дверь снаружи. Роджерс явно не верит в то, что жив. Он смотрит на Баки, пришедшего к нему при полном параде, в орденах; смотрит на Пегги, хорошенькую, румяную, в лёгком платьице в цветочек. Джеймс уступает даме право первой обнять вернувшегося с войны Капитана Америку. Очень долго все трое не могут заговорить, оборвать счастливое молчание. Их душат слёзы и смех облегчения. У Пегги получается сделать это первой. — Ты опоздал, — строго говорит она Стиву. — Я даже не могла потанцевать в День Победы. — Потанцевала бы с Баки, я бы не обиделся, — усмехается по-доброму Стив. — Я тоже не мог, — возражает Джеймс. Стив удивляется — не меньше, чем в тот миг, когда замечает железную руку. И хоть Джеймсу очень неудобно смещать внимание на себя, парочка вытрясает из него всю историю о Зимнем Солдате и медсестре-разведчице, об их побеге под «Рио Риту» и об условленной встрече после войны. Стив поражается каждому слову. — Ты влюбился, Баки, — недоверчиво и весело заключает он, дослушав. — Нет, кто бы мог подумать. Кто бы мог подумать, что для этого тебе придётся рухнуть в пропасть и застрять на базе «Гидры». Кто бы знал, что ты там встретишь женщину по себе… Только сейчас, когда Стив озвучивает это, Джеймс осознаёт всё до конца. Да, действительно. Влюбился. Поэтому лучше перевести беседу. — Ты тоже Герда, Пегги, — улыбается он, глядя на агента Картер. — Вот твой размороженный Кай. Не буду вам больше мешаться, зайду завтра. Подмигнув Стиву, Баки надевает фуражку и выходит на улицу. *** — Хорош ленд-лиз, — бормочет Говард Старк, сидя за большим столом в кабинете новообразованного «Щ.И.Т.а». — Мы им технику последнего поколения. А они нам какую-то бабу. — Я попрошу, — фыркает Пегги. — У нас тёплые дружеские отношения с Советским Союзом. — Да, — встревает капитан Барнс. — Тем более я не думаю, что Пегги могла найти плохого сотрудника. — Как с ней общаться? Матрёшка, водка, балалайка? — страдает Старк. — Главное, не фондюй с порога, — Роджерс наливает в углу стакан воды из графина и издевательски улыбается. — Пегги, дай ему доклад. Июль выдался жарким с самого начала, и париться в кабинете в ожидании прихода нового агента, которого неугомонная Пегги отыскала у союзников, невыносимо. Говорят, разрешение на вербовку она выбила с трудом, но Джеймса сейчас мало занимают детали. Он едва удерживается от того, чтобы закачаться на стуле и расстегнуть душную форму. Но один из четырёх основателей «Щ.И.Т.а» не может позволить себе такое разгильдяйство. Даже Старк ещё сидит в галстуке. Вместо этого Барнс встаёт, подходит к окну, поднимает штору и распахивает его настежь. В кабинет льётся золотой утренний свет. В углу, на проигрывателе, который принесли раньше стола по настоянию Пегги, вертится пластинка. «Рио-Рита». Он всё ещё ждёт встречи с Гердой. Жаль, что найти её не удаётся. — Отличница, спортсменка, — бубнит Говард, листая доклад агента Картер. — Владеет тремя языками, имеет разряд по стрельбе… Ого, Герой Советского Союза? Пегги, ты коллекционируешь вокруг себя орденоносцев? — И только ты единственный и неповторимый, — по-королевски улыбается довольная Маргарет. В этот момент за спиной Барнса раздаётся скрип двери, и он не успевает вовремя вернуться на место. Торопиться уже несолидно, и он поворачивается с важным видом, закладывая руки за спину, пока Говард двигает стул и вскакивает перед дамой. И застывает. На пороге стоит самая прекрасная рыжеволосая девушка в строгом костюме. — Здравствуйте. Разрешите представиться. Наталья Романова. — говорит она. — Говард Старк к вашим услугам, мэм. — Маргарет Картер, подруга, — в голосе Пегги звенит смех. Стив стоит молча, хлопая ресницами. Как и Баки. И Джеймс всё же находит слова первым. Делает шаг навстречу. Нужно потом поблагодарить Пегги. Но потом. Могла бы заранее сказать, хитрюга. На глазах у всех он подходит к девушке, трогает рыжие кудри и улыбается. Наталья улыбается ему в ответ. — Я так и знал, что ты не блондинка.