Признание

Эрик долгое время сжимал в левой руке черный маркер и не мог решиться. Позавчера, удачно упав со второго этажа собственного дома, он, человек поистине везучий, отделался двумя трещинами в руке и несколькими синяками на необъятной заднице. В больнице его, естественно, из школьных друзей никто не навестил. И даже сочувствующую смс никто не прислал. Разве что Баттерс, но его в счет никто не берет... А сейчас, наслаждаясь запахом спиртового маркера, Картман пытался набраться смелости для более отчаянного шага, чем просто борьба с акрофобией, ― признанием в любви! Самым сложным и непреодолимым страхом в своей жизни. Он, будто приноравливаясь, в раздумьях высунул кончик языка и поставил едва заметную точку на гипсе. Она получилась не такой красивой и аккуратной, как представлялось ему в собственных мечтах, но все же прекрасной, потому что поставил ее никто иной, как самый завидный мужчина Южного парка. «Я люблю тебя, еврейское отродье», ― примерил про себя Эрик, но сразу же откинул эту мысль. Слишком слащаво и нежно, не в его принципах показывать свои чувства таким откровенным образом. Мало ли еще подумает, что сам Эрик Картман всерьез влюблен в крысеныша... «Лучше иметь задницу еврея, чем задницу хиппи», ― это было уже ближе к истине и куда более правдоподобно. Картман уж было решил остановиться на этом, но голова разрывалась от различных идей и никак не могла выбрать одну-единственную. «Лучший афродизиак - твоя...» Картман в расстройстве схватился за голову и случайно нарисовал толстую линию на щеке. Закричав от ужаса и разбудив спящую мать, он подбежал к зеркалу и завыл еще сильнее. Маркер полетел на стол, а вместо него в руке оказался телефон, который уже вовсю звонил однокласснику. На том конце раздался недовольный матерный возглас. ― Какого черта, жиртрест? Ты видел, сколько времени? Сейчас ночь! ― Заткнись, жидяра! Я должен кое-что у тебя спросить прямо сейчас! ― Эрик зажал телефон между плечом и ухом, и подобрал кинутый фломастер, ― что, по-твоему, лучше: «у меня стоит на тебя, как у Кенни на мамку Стэна» или... или... «я так сильно хочу увидеть твой рыжий лобок, что готов прыгнуть с крыши»? ― Чего, блять... Ты ебанутый, Картман... ― Я спросил! Не зли меня, еврей! ― Я сейчас повешу трубку. ― Это признание в любви! Тебе, евреский крысеныш, ― Картман замолк, пытаясь уловить реакцию собеседника. Но Кайл молчал. ― Я хотел написать это на гипсе, тупой ты жидяра, ― от обиды Эрик зажевал щеку и поник. ― Знаешь, напиши-ка: «я готов целовать ноги Кайла, потому что я так сильно его люблю». Брофловски повесил трубку, уверенный в том, что, даже если с гипса стереть надпись не получится, никто не обратит на это внимание. Жаль, он не вовремя позабыл, что Эрик Картман всегда на два шага впереди. И вместо того, чтобы изрисовать пылкими признаниями в любви свою сломанную руку, решил дополнить темную черту на лице фразой «Влюблен в еврейскую задницу».