Бараны и татуировки

У Йоко, если честно, руки немного тряслись. Казалось бы, какая мелочь — всего-то татуировку сделать, как у такого расчетливого и холодного снайпера, как она, могли трястись руки?.. Но нет, на этот раз тело мисс Литтнер совершенно не желало оставаться спокойным, ведь она действительно сильно нервничала. — О, Йоко, я уже заждался тебя! — довольно потер руки Камина и тут же схватился за одноразовые перчатки, натягивая их на свои длинные пальцы. Даже на работе этот пижон не считал нужным надевать футболку; с другой стороны, так все его клиенты могли видеть, что их «мастер тоже шарит». Йоко прикрыла за собой дверь. На лице Камины не было ни намека на нервы или смущение; он, казалось, хотел побыстрее приступить к работе, и девушка выдохнула. Все, Йоко. Пора взять себя в руки. — Не передумала? — нетерпеливо щелкнул резинкой Камина, подъезжая на стуле к креслу, в которое как раз уселась Йоко. Было ясно, что положительный ответ его не столько огорчит, сколько разозлит, да и Йоко же давно обдумывала это. Как говорится, почему бы и нет. С другой стороны, она знала Камину ближе, чем кто-либо другой, и… По правде говоря, немного страшновато было отдаваться ему в руки, даже с учетом того, что Камина был ее парнем. Эта причина, скорее, была на той чаше весов, что называлась «сбежать отсюда от страха». Но Йоко же уже решила взять себя в руки, верно? Дороги назад не было. Со вздохом она стянула с себя купальник, обнажая грудь, и мотнула головой. Красные с желтым отливом волосы рассыпались по ее плечам; она прикусила губу и выжидающе глянула на Камину. У того выражение лица в миг стало глуповатым, а потом — довольным, и он, широко улыбаясь, протянул: — Очень соблазнительно, но ты здесь сегодня не за этим. Или?.. — оживился он, подъезжая на стуле ближе, и Йоко легко толкнула его в плечо, краснея: — Не за этим! — Да я просто уточнил, чтобы убедиться, что мы друг друга правильно поняли, — пробормотал чуть расстроенно Камина. Йоко скрипнула зубами и все-таки убрала яркие волосы с груди, чтобы они не мешались. Это было правильное решение. На самом деле, все те разы, когда она смотрела на татуировки Камины, ее голову посещала одна и та же мысль: стоит ли оно того? Стоит ли некой мифической красоты та боль, которую придется пережить, пока будешь набивать свою пожизненную татуировку? Камина сразу предупредил, что на груди будет больно, особенно в первый раз. Но Йоко хотела себе именно такую и именно в этом месте, и отступать не собиралась, даже несмотря на все свои секундные порывы сбежать, скрыться, сменить имя и паспорт, место жительства и больше не возвращаться к этому громогласному идиоту. Руки у которого, правда, были золотые. Камина был хорошим мастером, это говорили все в Гуррен-Дане. Йоко не верилось, но, когда она увидела его работы, невольно восхитилась. Он был не только необычным художником — с удивлением Йоко поняла, что ей пусть и больно, но не настолько, чтобы боль эту нельзя было стерпеть. Пальцы Камины были теплые и осторожные, особенно в сравнении с тем, как неприятно Камина иногда хватал ее за грудь, чтобы немножко позлить. Это работало — но на сей раз, похоже, он ушел в работу с головой, так что Йоко только и оставалось, как стиснуть зубы, слушать его невероятные истории на грани правды и лжи и смотреть на ярко-синюю торчащую вверх челку этого придурка. — Хорошо держишься, — произнес в какой-то момент Камина, — моя девочка. Йоко фыркнула и запрокинула голову, лишь бы не выдать свою довольную улыбку. Дверь скрипнула; Камина вздрогнул и убрал машинку от уже изрядно настрадавшейся кожи груди Литтнер и обернулся. Йоко была уверена: дверь он запер, но, конечно, был человек, у которого всегда были ключи от кабинета Камины. Симон смотрел себе под ноги. — Я принес тебе энергетиков, братан. Как ты и просил, — пробормотал он, медленно поднимая взгляд сначала на Камину, а потом и на полураздетую перед ним Йоко, и голос мальчишки дрогнул. Сначала он покраснел, увидев столь объемную и ничем не стесненную грудь, а потом, трясущимися руками поставив банки энергетика на столик неподалеку от двери, без лишних слов уткнулся себе в локоть и выбежал за дверь, хлопнув ею. — Че-е-ерт, — простонал Камина тут же, — черт, черт! Йоко же, только сейчас сообразившая, что стоило бы и прикрыться чем-то — да только чем, — взволнованно затараторила: — Симон же не… — Да он сам не свой последнее время! Как узнал, что мы встречаемся! — прорычал почти Камина, руки вскидывая. Машинка в его пальцах угрожающе соскользнула, но он ее не выпустил, лишь зубами скрипнул. — Пацан не понимает, что братаны могут делиться многим, но не девчонками же! Он расстроено опустился обратно на стул, с которого чуть не соскочил, и снова повернулся к Йоко. Та сидела, поджав губы. В такой ситуации она действительно ничего не могла сделать, — ну не давать же Симону ложную надежду, в конце-то концов! — поэтому ей было очень неуютно. Удобное до того кресло стало слишком жестким, а руки Камины — холодными; она подавила в себе вскрик, когда Камина снова вернулся к работе, потому что теперь стало правда больно. — Прости, — словно услышал непроизнесенное он и рвано извинился. — Но я правда не знаю, что с ним делать. — Это пройдет, — выдавила из себя с трудом Йоко, все еще пытаясь казаться спокойной. — Рано или поздно… пройдет. Он же еще ребенок, детские влюбленности долго не длятся. — Симон не такой. Симон упорный как баран, — покачал головой Камина устало. — Как ты, — пробурчала Йоко. Камина оторвал взгляд от ее груди и посмотрел ей в лицо. Единственное, что могло его заставить стать серьезным, — это разговоры о судьбе Симона. Йоко считала, что подобное не просто трогательно, но и по-настоящему и редко взросло; мало какие отцы смогли бы заботиться о Симоне так, как заботился Камина. Он думал даже о таких мелочах, пусть виду и старался не подавать — как крутой старший братан, разумеется, пусть и приемный. — Я уже заканчиваю. Скоро будет не больно, — произнес Камина и на секунду поцеловал ее, спокойно и уверенно. Так же быстро отстранился, будто ничего не произошло, и вернулся к работе. Йоко почувствовала, как ее лицо покрывает румянец, отвернулась, а Камина уже со смешком заметил: — У тебя грудь порозовела. — Придурок… — пробормотала она. Ей снова стало почти не больно.