***
― Интересно, это вообще человек? ― облизывая ложку от йогурта и обращаясь к своему приятелю Кихёну, Хёнвон указал рукой на стену за своей спиной. ― Просто на плач ребенка это вообще не похоже, а взрослый человек просто не может столько реветь. Серьезно, это продолжается четвертый день, как по расписанию. Стоит мне прийти с учебы, как начинается. Подожди, еще полчаса, и ты услышишь. ― Брось, может, у человека горе. В конце концов, если это тебе так мешает, то почему бы не сходить и не поговорить с этим соседом? ― пожимая плечами и откровенно не понимая проблемы, Ю лишь размешивал сахар в своей кружке, косясь на друга, у которого под глазами залегли синяки, которые были темнее ночи. ― И я уверен, что ты преувеличиваешь. Взрослый человек и правда не может плакать больше пятнадцати минут. ― Ладно, я ошибался. Тебе определенно стоит поговорить с ним. Ты только сапоги резиновые надень, если пойдешь, а то ноги вымокнут. Что-то мне подсказывает, что у него не квартира, а бассейн там, ― не выдерживая и получаса приглушенных рыданий из-за стены, Кихён поспешно уходит, стараясь не глядеть на расстерянного приятеля, которому определенно не хочется оставаться здесь одному. ― И будь мягче, а то ненароком спровоцируешь потоп, ладно? Люди могут быть ранимыми.***
Вонхо был большим и умным парнем. Несмотря на то, что ему совсем недавно исполнилось двадцать четыре года, он считал себя взрослым и солидным человеком. Он оканчивал институт и подрабатывал, умудряясь сочетать это с бурными выходными. У Хосока было много друзей, а еще больше – девушек, потому что он еще в прошлом заработал себе клеймо весельчака и повесы. У Вонхо было буквально все: внимание окружающих, деньги, успех, и даже его улыбка была безукоризненной. А еще у него был маленький секрет - он был жутким плаксой. Все вот эти слезы и сантименты никак не хотели вязаться с образом вечно смеющегося дурачка, а потому Хосок старался держать свои чувства при себе, если рядом с ним был кто-то посторонний. Про его тайну не знал никто, по крайней мере, он никому об этом не говорил. Парень просто каждый день приходил домой, запирал двери на все засовы, а после садился на пол и плакал. Вонхо плакал над всем, что только произошло за день: над отбитым об угол двери мизинцем, над улетевшем даже не у него, а девочки шариком, над грустной песней, услышанной им, проходящим мимо музыкального магазина. Развести Хосока на слезы было проще, чем отобрать у ребенка конфетку, но все эти слезы оставались в стенах его небольшой квартирки на выезде из города. Когда ему удавалось уединиться, он ревел, не жалея ни голоса, ни выплаканных до красноты глаз. Он стучал ладонями по полу и запрокидывал голову вверх, позволяя соленым дорожкам катиться по подбородку вниз, к шее, по дергающемуся кадыку. Вонхо плакал, и ему становилось легче. Он начинал в восемь вечера и заканчивал к половине второго ночи. Чувствуя себя уже намного лучше, чем прежде, парень выпивал обычный стакан теплой кипяченой воды и ложился спать. Он жил так уже года три, и все было замечательно. Все было замечательно, пока в его дверь где-то в районе десяти часов вечера не постучали. Хосок даже подавился собственными слезами, потому что никто и никогда не стучал в его дверь.***
Пожалуй, Хёнвон еще никогда прежде не испытывал такого удивления и, пожалуй, разочарования. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не здорового такого юношу с раскрасневшимся лицом. Незнакомец даже немного заикался, видимо, пытаясь поздороваться, но все это выглядело настолько жалко, что Че решил прервать все эти страдания одним жестом руки. ― Послушай, ты меня извини, но не мог бы ты реветь чуть тише? Я не знаю, что у тебя за горе, и я вряд ли захочу узнать хотя бы что-то об этом, но я серьезно не мог спать уже неделю из-за твоего воя. Ты либо стены уплотни, либо ной в подушку, потому что это невыносимо, ― парень выговаривал это настолько быстро, насколько вообще мог, потому что ситуация была довольно смущающей; Хёнвон в принципе не выносил чужих слез, а этот парень продолжал реветь по инерции, пусть и беззвучно. ― Хотя это даже смешно, ведь ты такой здоровый, а ревешь. В общем, потише, ладно? ― А что, взрослые люди у нас теперь плакать не умеют? Вонхо даже всхлипывать от возмущения перестал. Пока этот незнакомец пытался пристыдить его и «просил быть тише», он все еще сохранял общий настрой, продолжая смаргивать слезы, но когда тот заговорил о том, что он слишком большой для такого, Хосок просто не смог этого стерпеть. Именно присущие всем стереотипы относительно возраста мешали ему быть самим собой на виду у всех. И тот факт, что люди считали, что в двадцать четыре никто не плачет, а уж парни подавно, очень сильно огорчал Вонхо, который не видел в таком проявлении эмоций ничего постыдного. Кажется, его сосед, который пришел выяснять отношения, был немного другого мнения, но боялся об этом сказать, так что Хосок продолжил: ― Серьезно, какая разница? Неужели, если я уже взрослый, я не могу плакать тогда, когда мне захочется? И ты абсолютно прав, тебе совершенно необязательно знать, что у меня случилось, ведь я не должен отчитываться перед каждым о причинах, по которым мне грустно. ― Да блин, мне вообще все равно, плачешь ты или нет, и почему ты делаешь это. Я просто хочу, чтобы ты был немного тише, потому что невозможно выслушивать твои стенания ежедневно. Я, черт возьми, не могу спать, ― наконец находя в себе решимость и всплескивая руками, Че нахмурил брови и указал пальцами на залегшие под глазами круги. ― Я из-за твоих рыданий уже второй день не могу проснуться к первой паре и опаздываю. Хосок, признаться, немного опешил. Ему никогда и в голову не приходило, что его привычка может кому-то помешать. Он никогда не сталкивался на лестничной клетке ни с одним из соседей, а потому считал свою квартиру оплотом одиночества и безопасности. И уж тем более он никогда не думал о том, что плачет слишком громко, чем может помешать остальным жить. Сейчас же в его сознание закрадывалась мысль о том, что этот парень не один такой недовольный, но пыль, осевшая на других двух дверях, скорее указывала на то, что там действительно никто не живет. Ситуация становилась все более неловкой, а молчание начинало давить на барабанные перепонки, от чего Хосок снова захотел расплакаться, но он решил, что это будет уже слишком даже для него. ― Меня Вонхо зовут, ― осторожно произнес парень, протягивая руку и исподлобья глядя на соседа, который, кажется, был удивлен еще больше прежнего. ― Мне действительно жаль, что я мешал тебе спать, но я думал, что живу на этаже один, потому что никто и никогда не жаловался мне на шум. Судя по всему, ты уже долго терпел, так что мне жаль вдвойне. Если хочешь, можешь зайти, и мы познакомимся чуть ближе, а заодно и придумаем, что делать с моей «проблемой». Че смотрел то на протянутую руку, то на зияющую темнотой щель между плечом Вонхо и дверным косяком. Он уже успел несколько раз пожалеть о том, что вообще решился постучать в эту дверь, но что-то подсказывало ему, что если он откажется, то у соседа появится еще один повод обливать стену слезами каждый вечер, напоминая о своем существовании. Ведомый этим чувством, он так же протянул руку и сжал ладонь парня в приветственном жесте. ― Я Че Хёнвон. Не знаю, насколько уместно будет говорить о том, что я рад знакомству, поэтому… ― растерянно отводя и без того беглый взгляд, парень шумно выдохнул, мотая головой. ― Поэтому давай просто подумаем о том, что нам делать с твоими слезами. Вопреки ожиданиям Хёнвона, пол в квартире соседа был абсолютно сухим и приятно пах деревом. Вопреки ожиданиям Хосока, этот парень оказался не таким озлобленным и холодным, каким преподнес себя изначально. Барабаня пальцами по столешнице, каждый из них пил свое ― Че попросил кофе, а Вонхо налил себе в стакан все той же теплой кипяченой воды ― и вполголоса говорил что-то о том, что действительно нельзя списывать все на возраст. Когда их ноги ненароком столкнулись под столом, Хёнвон лишь улыбнулся и подумал о том, что слезы этого хёна не такая уж и проблема. В любом случае, стоит попробовать ему это объяснить.