психо

С широко открытыми глазами Ноа наблюдал за бегающими туда-сюда черными и серыми дорожками, непонятным образом складывающимися в имена актёров и съёмочной группы. «Психо» — его любимый фильм. Одри буквально чувствовала биение его сердца, так заворожённо он смотрел на экран, а в миске с попкорном, который, нужно заметить, сделала она на них двоих и на весь фильм, уже удобно расположилась его рука. Парень, чуть дрожа, непрерывно подносил кукурузные зерна ко рту, и Одри подумала, что с такими темпами она, вероятно, и не попробует своё кулинарное творение. — Начинается, — тихо сказал Ноа, будто стараясь не испортить атмосферу, которую так долго пытался создать: плотно зашторенные окна, что имитируют если не ночь, то глубокий вечер точно; кондиционер, включённый только на второй режим, чтобы было не слишком душно, но и не холодно; огромный плед, который он накинул на себя и на саму Одри — просто для пущего эффекта уюта, хоть сам и не знал об этом. Девушка улыбнулась, немного отворачивая голову в сторону, замечая в углу небольшой стенд с дисками, но тут же поворачиваясь обратно к ноутбуку, что лежал между ними. Титры сменились на убогий вид города Феникса в Аризоне, в который Одри не собиралась раньше и теперь точно не поедет. Заглянув в окно одного из домов, зрители, коими они сейчас являлись, увидели девушку-блондинку с короткими, но пышными волосами, преобразованными в ретро-причёску, и смазливого мужчину с неплохим телосложением, но ни капельки не привлекательного внешне (по крайней мере, для Одри). Она вздохнула, пытаясь сконцентрировать взгляд на девушке в элегантном белье и симпатичном белом лифчике (а может, он и не белый вовсе — тогда ведь было лишь три цвета для кино). "— Сэм, это последний раз. — Для чего? — Для этого. Для тайных, как это возможно, встреч". — Она вернётся к нему, — заключила Одри, не отрывая взгляд от монитора. — Точно вернётся. Ноа посмотрел на неё взглядом а-ля "зачем-я-тебя-вообще-позвал", но не сказал ни слова, только придвинулся к ней на пару миллиметров ближе. "— А после ужина мы отправимся с Лайлой в кино, — ухмыльнувшись сказал смазливый идиот на заявление блондинки о том, что она не собирается с ним больше видеться наедине; только в присутствии сестры или всех на свете, называя это "респектабельной встречей". — И повернем портрет твоей мамы к стене..." Одри прыснула от смеха, нагибаясь ближе к ноутбуку. — Это он так на групповушку намекает? — широко улыбаясь, спросила она, но, встретив уже обиженный взгляд Ноа, опять облокотилась на подушку, что была приложена к спинке кровати, и попыталась сконцентрироваться на сюжете. Мужчина целует блондинку Мэрион в шею и начинает рассказ о своей печальной судьбе и о том, как много долгов на него свалилось. Ну а Одри опять хочет раскрыть рот и сказать, что была уверенна, что героиня всё равно будет с ним, но все же сдерживается. Когда какой-то клиент компании, в которой работает Мэрион, рассказывает о том, что его дочь выходит замуж, и начинает показывать фотографии, Одри становится даже жаль её: все и каждый давят на больное, ведь брак со смазливым Сэмом пока для неё роскошь. Хорошо, что Одри плевать на брак. Да и на отношения тоже. И какое счастье, что она не родилась в середине двадцатого века, а то вряд ли бы кто-либо понял её любовь к женскому полу. Может, только тот же Ноа, и то, лишь с условием, что он бы тоже родился в двадцатом веке. Они с Ноа синхронно улыбаются глупым шуткам того богача, что по глупости доверяет огромные деньги Мэрион, и Одри уже уверенна, что главная героиня украдёт вышеупомянутые сорок тысяч долларов, чтобы отмазать своего любимого от долгов и сбежать куда подальше. Она чуть ёрзает и кладёт голову на плечо Ноа. Тот несильно вздрагивает и на пару мгновений замирает, а потом продолжает поедание попкорна. — У неё красивая юбка, — прокомментировала Одри, наблюдая за тем, как Мэрион собирает вещи и, как и ожидалось, сматывается с деньгами, что её попросили отнести в банк. Ноа поморщился и даже подумал поставить фильм на паузу, но все же не стал этого делать. Он повернулся к ней, забыв, что девушка лежит на его плече и сказал: — Серьезно? И ты бы её надела? Одри безразлично кивает, непроизвольно заглядывая ему в глаза. Они оказываются чрезвычайно близко друг к другу, и Ноа, что вроде бы только-только наладил с ней те самые дружеские отношения, все же мешкает, прежде чем повернуться обратно к компьютеру. И, что странно, даже после того, как он отвернулся, Одри несколько секунд смотрела на его серьёзный профиль, а после, цокнув языком, последовала примеру Фостера. Несмотря на то, что Одри и вправду волновалась за Мэрион, когда ту остановил офицер, чтобы проверить права, она просто не могла не засмеяться от слишком волнительной музыки, без которой ни один триллер — не триллер, а уж тем более старый. — Да над чем ты смеёшься? — не злобно, но удивлённо спросил Ноа, вновь собираясь повернуться, но вовремя отметая эту идею и не смотря на подругу. Одри опять захихикала. Сначала тихо, но после громче, и парень всё-таки подхватил заданную ею волну. Если бы было понятие массового смеха, возникающего то ли от неловкости, то ли из-за какой-то парящей уже несколько дней (аккурат с момента признания Ноа) неуверенности, то действие, что происходит между ними прямо в этот момент просто необходимо внести в зафиксированные случаи. — Чёрт, — Одри старалась отдышаться, подавляя слезы, возникшие от смеха. — Просто такая музыка, господи, как тут не смеяться? Ноа покачал головой, случайно дотрагиваясь своей рукой до руки Одри, но тут же смущённо и неожиданно серьезно отводя её. — Не совсем так. Волнующая и чересчур резкая музыка — не всегда основной атрибут триллеров и ужасов. Иногда там играют до одури страшные колыбельные, как в «Звонке»... — Ага, типа песенки о Дэйзи от Брэндона Джеймса. Он пожал плечами, а после, немного задумавшись, положительно кивнул, вновь по-доброму ухмыляясь. — Ты начинаешь разбираться в ужасах. — С тобой-то попробуй не разберись, — она несильно бьет его по руке, стараясь поудобнее пристроиться на костлявом плече. — Мы ведь давно знакомы, Фостер. Я знаю уже не меньше тебя. — Ну да, тем не менее «Психо» смотришь в первый раз. — И что? — Одри недоумённо морщится. Протяжный вздох со стороны Ноа, который Одри улавливает лишь мельком. Глаза начинают слипаться, одновременно страдая от переизбытка тёмного света. Не слишком сладкий, но и не резкий аромат одеколона окружает со всех сторон так, что хочется уже отодвинуться, но она устроилась слишком удобно и Одри не делает совершенно ничего. Его рука лежит недалеко от её, и девушка в полудреме борется с желанием прикоснуться к нему, просто чтобы было ещё приятнее и сердце не так сильно ныло. Не стоит все опять разрушать. — Это ведь классика жанра, — произнёс Ноа и в голосе его — спокойном, но все ещё немного ломающемся — послышалась дрожь. *** — Он убьёт её за ужином, да? Ноа отрицательно покачал головой, рукой почти доставая до дна пластиковой миски; и это ещё несмотря на то, что они не просмотрели и половины. — Ты хочешь спойлер? — улыбаясь, спросил он. — Нет, нет, нет, — начала Одри и пожалела: вспомнилось, как она просила его замолчать в парке аттракционов. — Не смей спойлерить, Фостер. Надо признать, фильм, несмотря на смешную музыку, не развитый способ съемки и временами затянутые действия, оказался интересным. Очень интересным. Энтони Перкинс в роли Нормана Бейтса также не уступал. Одри смотрела как-то серию «Мотеля Бейтса» и, несмотря на то, что актёр, игравший Нормана в современной версии, ей понравился, именно рядом с этим исполнением классического психопата он явно проигрывал. — Как скажешь. Норман предложил Мэрион поужинать с ним в офисе мотеля, где та сняла номер. Его мама раз десять косвенно назвала её шлюхой, правда, не в лицо, и всё это бедная девушка слышала. Одри было жаль её. Кому, как не ей, знать, каково это, когда на тебя ополчаются из-за обманчивой внешности или твоего положения в обществе. "— Моё хобби — делать чучела. Таксидермия, знаете? — Норман без перерыва потирал руки и мельком поглядывал на Мэрион. — Думаю, делаю чучела птиц потому, что ненавижу чучела животных. Знаете, некоторые делают чучела лис, обезьян, даже кошек и собак, — он робко улыбнулся и пожал плечами. — А мне нравятся птицы, потому что... Они пассивны, наверное. — Странное хобби, — Мэрион продолжила есть, размазывая масло по хлебу." — Соглашусь, — воскликнула Одри, приподнимаясь с места. — Дохрена странное хобби, и да, крошка, — она обращалась прямо к героине, которая на экранах умирала уже не меньше нескольких миллионов раз, — если хочешь выжить, вали поскорее от этого обаятельного маньяка. — Ты считаешь его обаятельным? — Да. — Нравятся маньяки? — спросил Ноа чуть радостней, чем планировал. Несмотря на то, что в связи с последними событиями, произошедшими в Лейквуде, его хобби должно было напрочь отпасть или даже стать противным, пугающим, ведь — как иронично — он сам чуть не стал жертвой маньяка, который так же перерезал с десяток его знакомых и друзей, но, вместо этого, интерес Ноа лишь увеличивался в геометрической прогрессии и, видимо, он был счастлив разделять свою страсть с самым любимым человеком на свете. — Нет, только Норман. Теперь, — она пожала плечами, а черные брови поползли вверх. Серые радужки глаз обратились к потолку, пытаясь смотреть на друга как можно меньше, но от этих напоминаний становилось лишь сложнее. — У него ты научился улыбаться? Ноа попытался растянуть губы в улыбке, хоть немного похожей на ту, которой обаятельно, хоть и немного жутко, улыбался Норман Бейтс, но ничего у него не получилось. — Пробуй дальше. Ноа закатил глаза и растрепал себе волосы. Одри никогда ранее не замечала за ним такой привычки, да и вряд ли это было привычкой, ведь обычно его рыже-русые пряди были аккуратно расчёсаны или вовсе уложены на бок. А этот новый вид придавал ему странную неряшливость, сонность. "— А у вас есть друзья? — Лучший друг парня — это его мама". — Как будто про тебя, девственник, — Одри поджала под себя ноги и забрала миску с попкорном. Ей надоело лежать так близко и она просто села, вглядываясь в черно-белые быстрые кадры и краем глаза поглядывая на Ноа. — Да ладно тебе, Одри, — он вяло отмахнулся. — Разве я не права? Он пожал плечами и, помедлив, спросил: — А ты? — Что я? — Ты ведь мой лучший друг. Слова неясной горечью обожгли сердце. Одри помешкала, прежде чем согласиться. Почему-то, несмотря на включённый кондиционер и небольшое количество надетой на ней одежды, ей все равно стало жарко. Душно. Что-то душило. — Передай колу, — Одри указала на двухлитровую бутылку с газировкой, что купила для их кино-вечера. Обычно так оно и происходило: он подготавливал импровизированный и весьма жалкий "кинозал", а она приносила закуски, напитки и всё, чем можно занять рот во время просмотра очередного ужастика, что в последнее время сменили комедии, которые они оба терпеть не могли, но смотрели, ведь ужасов им и в жизни хватало. Ноа наклонился к тумбочке, рядом с которой оставил принесённую бутылку и стаканчики, но пластиковый сосуд, по-видимому, закатился под кровать. В один момент, отмахнувшись от идеи просто встать с кровати и достать газировку, он свесился с края и, держась за одеяло, которое, как и ожидалось, сильно скользило, пытался вслепую нащупать бутылку. Несмотря на мнимые меры безопасности и страховку с одеялом, Ноа с грохотом упал на пол, перевернув ноутбук, но хотя бы не уронив его. — Ноа... — громко и устало протянула Одри, лениво перебираясь с одной стороны кровати на другую и смотря на друга, распластавшегося на полу. Она спустилась с кровати и, забыв поставить на паузу фильм, села рядом с ним. Ноа не торопился вставать. Он лёг на спину, потирая виски и морщась от боли, возникшей из-за его неожиданного падения. — Из тебя ужасный супергерой, — сделала вывод Одри, пытаясь не смотреть на распластавшуюся на полу тушу в синей футболке с Дарт Вейдером, которую надевал он только дома, но неловко улыбаясь будто бы самой себе. — Даже летать не умеешь. — Ну да, Лейквуд обречен, — в ответ отшутился он, рывком садясь и теперь они оказались прямо друг напротив друга. В фильме, как и между ними, возникла пауза, заполненная лишь тягостной, словно липкой тишиной. А после вновь заиграла глупая и слишком резкая фортепианная музыка. Не беря во внимание крайнюю неловкость ситуации, которая, в общем-то, теперь постоянно сопровождала их, Одри рассмеялась. Пару мгновений Ноа пытался не поддаваться на провокации, но, в итоге, тоже засмеялся. Снег в глазах девушки замораживал его сердце и ничего с этим было нельзя поделать, ведь фирменное "не так" заставляло расставлять огромные преграды между старыми девственником и би-любопытной и их новой (зафрендзоненной) версией. Этот странный, будто сливающийся с взрывами его внутреннего мира, хриплый смех ничего и никогда не расскажет им. Сердце стучит быстрее и Одри может поклясться, что из грудной клетки оно переместилось в уши, но пытается не показать волнения и скрещивает руки на груди, ведь, вау, её руки дрожат. — Помнишь, как ты однажды поспорила со мной, что я не съем снег? — спросил Ноа, и да, она очень хорошо помнила это. Два года назад, когда на Лейквуд обрушилась одна из сильнейших и суровейших зим этого века, они возвращались из школы домой. В отличие от нормальных ребят, предпочитали возвращаться пешком, то ли чтобы поговорить подольше, то ли чтобы абстрагироваться от остального мира, ведь ни один дурак не решился бы находиться на том ужасном морозе больше сорока минут. А они решились. — Вообще-то, — прищурилась девушка, представляя последствия, которые могут произойти если она не отвернётся, но все же продолжая смотреть на него, — я сказала, что снег, наверное, очень холодный, а ты сказал, что можешь съесть его. И всю следующую неделю я носила тебе учебники и домашку. Ей безумно хотелось потрепать его по светлой макушке, но руки будто отяжелели, и теперь Одри могла только смотреть на парня, сидящего в нескольких сантиметрах. До пятнадцати лет он носил очки с толстыми стёклами, что неизменно увеличивали осенний листопад в его глазах, а теперь надевает линзы в попытках скрыть навсегда испорченное зрение. Просто боялся, что очки опять сломают, и придётся снова ходить с перемотанной черной изолентой перекладиной на переносице и немного подбитым глазом. Мало кто помнит, но до двенадцати у Одри были волосы длиной почти на всю худую спину, но она попросила отрезать их перед четырнадцатым февраля. Просто поняла, насколько сильно ненавидит себя и свой внешний вид, но, увы, подстригли до ужаса криво, не подумав о том, что двенадцатилетним девочкам не слишком-то идёт быть почти лысыми, и где-то неделю над ней посмеивались на переменах. Никто, даже мама с папой не поняли это, но Ноа, пусть они только начинали общение, подкинул ей в шкафчик самодельную валентинку, где написал, что она самая смелая из девочек в их классе, а потом подошёл и сказал, что стрижка ей идёт, пусть это было и не так. Они знали друг о друге то, чего никто больше не знал. Не потому, что постоянно рассказывали о своих проблемах, но потому, что умели наблюдать. И странно, но это наблюдение приносило боль. Адскую боль за любимую супергероиню и мальчика-любителя-серийных-убийц. Ноа отвернулся первый. Вздохнув громче, чем хотел, он поднялся и обратно сел на кровать. Одри потупила взгляд и тоже встала, прихватив с собой колу и два стаканчика. Она обошла кровать и, пытаясь не соприкоснуться с Ноа (что конечно же не получилось, ведь диаметр кровати был меньше чем на двух человек), дрожащими руками налила колу в пластиковый стаканчик. И вдруг она поняла, что совершенно не хочет пить. Не думая о последствиях, о будущем, о чем-либо, что происходило раньше в этой комнате, Одри Дженсен медленно поставила стаканчик и бутылку на тумбочку. Она кое-как различала негромкие клики мышкой, перематывающей черно-белый фильм на момент, где они остановились до того, как самый печальный в этом мире супергерой свалился с постели. В грудной клетке барабаны репетировали плохо выученный марш, и вот на экране Норман Бейтс вновь подглядывает за Мэрион в душе. Одри повернулась к Ноа, замерев. В голове метались миллиарды самых различных мыслей, и все они были о мальчике, съевшем снег, чтобы посмеяться с ней. И о его толстых стеклянных очках, соломенных волосах и яркой жизнерадостной улыбке, что спасала намного больше, чем можно было подумать. О валентинке, которую она вряд ли сейчас найдёт и прижмёт к груди, болезненно сгибая края, ведь никогда не понимала, как люди могут уследить за вещами и не потерять их. Она зажмурилась, приближаясь. Надеялась, что не встретит все-таки его удивленные глаза с этим чертовым листопадом, который они вместе терпеть не могли. Просто потому, что любили зиму. Её зиму и снег, который, несмотря на ангину, ночи без сна из-за бреда и слабость во всем теле, он снова бы съел, чтобы развеселить её. Одри захотелось подавиться собственной глупостью и этим самым "не-так", когда его дыхание охладило воздух вокруг них, оставляя лишь моменты бесконечного пребывания вместе. Ноа не мог пошевелиться, только вяло поддерживал их неловкий поцелуй, спровоцированный ею. Она потянула его на себя, руками обнимая вспотевшую шею, в которую, в минуты особой радости или горя девушка неизменно утыкалась носом и позволяла себе плакать или улыбаться, вдыхая запах шелковистой кожи. Тело всё ещё пронзала нервная дрожь, и Одри непроизвольно радовал тот факт, что трясёт не её одну. У его губ был привкус ежевики и поцелуй оставлял на кончике языка послевкусие сделанного ею попкорна. Так странно. Так привычно. Мэрион Крэйн вновь закричала, когда маньяк ножом зарезал её в душе, и опять зазвучала эта самая музыка, но теперь она вовсе не смешила. Ноа опирался о локти, чтобы не завалиться на неё всем телом, хоть Одри наоборот притягивала его ближе. Пришлось на пару секунд разомкнуть руки на его шее, и буквально заставить обнять себя. Все так же, не открывая глаз, ориентируясь в чертовом пространстве только по тому, как неуверенными мягкими движениями он гладит её талию, боясь перейти к груди, и шероховатостью его волос измерять мгновения поцелуя. — Стоп, — Фостер нехотя отстранится, тем не менее продолжая длинными пальцами обнимать её за талию. Одри распахнула глаза, выходя из зоны слепого блаженства навстречу неопрятной реальности. — Ты под наркотой? У девушки рот раскрылся от изумления и глаза округлились до чересчур больших для пропорций её лица размеров. Слова в голове не хотели складываться в предложения и уж тем более не могли пройти через глотку, чтобы выйти наружу. — Серьезно? — тихо спросила она и, вновь отдаваясь тьме (долгожданной, неожиданно необходимой), не придумала ничего лучше, чем опять наклонить его к себе, целуя сухие губы, чувствуя невозможное возбуждение и желание никогда (совсем, совсем никогда) не прекращать. Отрываясь от губ, Ноа покрывает ласковыми поцелуями щеку девушки, переходя к скулам и оставляя мокрую дорожку на шее. Доходит до плеч, и Одри снимает с себя безразмерную черную футболку, оставаясь в светло-сером лифчике. На секунду встречаясь с его взглядом, она мешкает, но после, вновь ощущая такие родные поцелуи на плече, не спеша переходящие к груди и рваное дыхание на ключицах, выгибается навстречу. — Какого черта мы делаем?.. — прошептал Ноа уж слишком тихо (но Одри кажется, научилась читать его мысли), тем не менее, не намереваясь останавливаться, наоборот, становясь немного смелее с каждым новым движением. Одри, пересилив слабость и опьяняющее чувство эйфории, поднимается и меняется с ним местами: теперь он лежит у неё между ног и руки блуждающе рисуют узоры на её спине, время от времени осторожно переходя к бёдрам, но не осмеливаясь заступить на новую территорию. Она смотрела на него сверху вниз и, если до этого мгновения её ещё посещали мысли о том, чтобы прекратить всё это, пока не слишком поздно, то теперь решительности было даже больше, чем в самом начале. Под ней лежал парень со взбудораженными, удивлёнными, но до одури счастливыми глазами, в которых, почти наверняка, как и в её собственных, играют разноцветные круги. Он ощупывает края кровати, даже пугающе морщится, после нескольких попыток и внезапно улыбается, дрожащей из стороны в стороны кистью поднимая серебристый целлофановый пакетик. — Все это время я лежала рядом с презервативом? — усмехается она, снова целуя его, но промахиваясь мимо губ и попадая в щеку. Ноа берет её лицо в руки, снова приближается к губам и кивает. Одри заставляет его снять футболку, по случайности откидывая её дальше, чем рассчитывала, почти до самой двери. Он проклинает себя за то, что не закрыл дверь в комнату, но благо, дом пустует, а потому, одновременно волнуясь и борясь с немыслимым головокружением, опьяненный свободой (взаимностью), страхом проснуться (от самого лучшего кошмара), дотрагивается до застёжки серого лифчика. Поняв его намерения, Одри самостоятельно расстёгивает замочки и, горбясь от минутного смущения, откидывает в сторону, вновь разрешая им поменяться местами. — Ты готовился, что ли? — невольно лучась от счастья, спрашивает она, на что получает ещё один поцелуй. Его руки аккуратно продолжают нелепые исследования верхней части её тела и дыхание сбито в ненормальной тяге друг к другу. Но это даже хорошо (прекрасно). (хоть бы не проснуться). Ничего не осталось в мире, кроме всё ещё неуверенных, но уже почти освоившихся действий. Девушка довольно улыбается, ловя мгновенную мысль о том, что им теперь точно понадобится новое название для их личной Лиги Справедливости. И Одри, пытаясь стянуть с себя джинсы одной рукой, а второй прижимая к себе Ноа, понимает, что даже если бы могла все прекратить, уйти, забыть или отмотать время назад и не начинать абсолютно ничего, то ни за что не сделала бы этого. Норман Бейтс оттирает в ванной улики своего преступления, а Ноа Фостер молится всем Богам на свете, чтобы никто не прервал их: ни один телефонный звонок, ни одно сообщение, и родители не решили вернуться пораньше. Сердце бьётся намного быстрее, нежели обычно, и ему кажется, что умереть от инфаркта при таких обстоятельствах — совсем не плохой вариант. Прокладывая Млечный Путь на её плоском животе и оголенных ногах, он смеётся, чувствуя тёплые руки в своих волосах. Не зря же «Психо» — их любимый фильм.