Выход

Кран возымел неприятную привычку — подтекать, будучи плотно закрытым. Тихие шлепки о поверхность керамической раковины, интервал между которыми был не больше трёх секунд, раздражали до невозможности. Но несмотря ни на что, уходить я не собирался и лишь продолжал пялиться на бледного двойника в зеркале, очень уж напоминающего затравленного зверька. Я поморщился, отказываясь принимать это сравнение на свой счёт. Выступать в роли несчастного, загнанного в угол, не хотелось совсем. Ведь выход ещё есть, должен быть. Иначе всё теряет смысл. — А какой у тебя выход? — поинтересовался знакомый хриплый голос. — Исчезни, — прошипел я в ответ, инстинктивно напрягаясь. Моё персональное проклятье лишь издало холодный смешок и поступило полностью противоположным образом — вытеснило из зеркала моё собственное отражение, являя себя самого. Небрежно откинуло седую чёлку со лба, сверкая глазами, не выражающими ничего, кроме болезненной озлобленности. Бежать бесполезно. Круг давно уже замкнулся, лишая шанса к отступлению. Осознавая своё бессилие, я сжал края раковины так, что заныли суставы. Зверь только рассмеялся, с нескрываемым интересом наблюдая за моими метаниями. Забавная возня паука в террариуме, чующего опасность, но не способного ей противостоять? Но это не я заточён за стеклом, не я одержим безумной идеей мести, не я проиграл в этой войне. Ему были подвластны и мысли, и сны. Он привык заходить в них без приглашения, без объявления визита, всегда непрошенным и неприятным гостем. В такие редкие моменты, когда он снисходил до обычных проявлений своей призрачной сущности, мне не обязательно было отвечать ему вслух. И вот сейчас лицо моего проклятья исказилось гримасой ненависти. Зверь издал протяжный вой и сгинул, оставив на прощание трещину на зеркальной глади и острую боль, пульсирующую где-то в затылке. Я инстинктивно отступил на несколько шагов назад, пока не упёрся в стену. Медленно осел на пол и откинул голову назад, устало опуская веки. Собственный всхлип показался оглушительным в давящей тишине. Зрение затуманили слёзы, градом покатившиеся по щекам. Остановить рыдания или дать полную волю эмоциям я не мог, оттого просто давился плачем, надеясь, что у этой слабости не будет свидетелей. Надежды не оправдались. За миг до того, как я перевёл взгляд на дверь, меня хлестнуло понимание того, что я был пойман с поличным. Когда же вожак подходил ко мне, я только лихорадочно размышлял, как много он успел услышать. Лицо немедленно залила краска стыда, но истерика несколько утихла. Остались судорожные вздохи и щемящее ощущение приниженности, по своей противности превосходящее самый кислый лимонный сок. Слепой присел передо мной на колени, осторожно, будто к раненной птице, протянул руку. Коснулся щеки, провёл по влажной дорожке слезы, растёр солёную каплю между большим и указательным пальцем. Я только заворожённо наблюдал за его действиями, слишком уставший, чтобы удивляться. — Бояться нечего, — тихо проговорил оборотень. — Бояться нечего, Македонский. Я шумно втянул воздух и затих, оглушённый и растерянный. Сидел и вглядывался в его глаза — застывшую слюду, плотный лёд, померкшие звёзды. Но даже самые звучные эпитеты рассыпались прахом в сравнении с истиной. Я и представить не мог, что истина будет такой — неподвижной, остекленевшей, почти прозрачной. Секунда расширялась до размеров вечности, поглощала меня, мою боль, подтекающий кран. Затем снова выплёвывала наружу, признав тщетность попыток окончательно растворить в себе. Что-то в моей голове щёлкнуло, негромко, надрывно. Может, звенья проржавевшей цепи не выдерживали давления. Я потянулся вперёд, потянулся мыслью и телом, почти неуловимо даже для самого себя. И был понят. Вожак привлёк меня к себе, похлопывая по спине, как маленького ребёнка. Я прильнул к его груди, постепенно успокаиваясь окончательно, пьянея от тепла чужого тела. Лёгкое ощущение нереальности происходящего отошло на второй план. Почти неосознанно я поднял голову и замер от неожиданности. Его губы накрыли мои. Меня захлестнуло горячей волной, заглушая всякое желание сопротивляться. Я поддался оборотню, расслабляясь, пропуская его язык в собственный рот, позволяя скользить по нёбу, увлекать меня в бездну незнакомых ранее чувств. Обвивая руками шею состайника, я лишь с грустью подумал, что всё это может оказаться сном. Что нашло на него, что двигало мной самим оставалось загадкой, решение которой перестало меня волновать, когда холодные пальцы проникли под ткань свитера, скользнули вдоль тела, пробежали по рёбрам. Раздался вторичный щелчок. Отчего-то мне показалось, что рвалась не только моя цепь, уничтожались не только мои ограничители. Внезапно вожак резко рванул меня за талию, заставляя лечь на пол, навис над моим телом, провёл носом по изгибу шеи. Внизу живота сладко заныло, на смену смущению пришло нечто томительное, непередаваемое словами. Слепой деловито уселся на мои ноги, нетерпеливо рванул свитер, провёл пальцами по телу, изучая. Склонился, оставляя на покрытой мурашками коже довольно болезненные поцелуи, опустился ниже, к соскам, прикусил один из них, замер, прислушиваясь к реакции. Я тихо постанывал, сжимая в руках ткань его рубашки, подавался навстречу, кое-как справляясь с пульсацией в висках. Не в силах был сдержать странный скулёж, когда бледная ладонь легла на напряжённую ширинку, медленно поглаживая. На тонких его губах расцвела усмешка, вжикнула молния, вскоре джинсы вовсе полетели в дальний угол. Вместе с бельём. — Что ты…делаешь? — Вопрос был задан с титаническим усилием, но всё равно звучал невнятно. — А ты не хочешь? — оборотень иронично изогнул бровь, обхватывая возбуждённый орган пальцами и медленно проводя вниз по стволу. В ответ я только протяжно застонал, ногтями впиваясь в собственные ладони. Вожак постепенно начинал наращивать темп, заставляя меня изгибаться в позвоночнике, метаться на холодном кафельном полу. Долго ждать не пришлось. Я слабо пискнул и излился в его ладонь, жмурясь до ярких пятен перед глазами. На передышку времени не давалось. Оборотень коснулся заднего прохода влажными от спермы пальцами, второй рукой потянувшись к молнии собственных брюк. Не без труда, с гудящей головой, я приподнялся и дрожащими пальцами стал расстёгивать пуговицы его рубашки. Вожак легонько коснулся губами моего виска, мягко давя чистой ладонью на грудную клетку и заставляя лечь обратно. Я покорно вернулся в прежнее положение, но расслабиться не смог. Закусывал губу от боли и дискомфорта, когда вводился первый палец. Не помогали ни заботливые поглаживания по животу, ни ласковый шёпот. Во мне было уже три пальца, когда он задел бугорок простаты, разливая по всему телу волну удовольствия, заставляя открывать рот в немом крике. Почувствовав у прохода твёрдую головку члена, сдерживаться я уже не мог. Резко рванулся вперёд, припал к его груди, инстинктивно сжимаясь. — Не волнуйся, — оборотень провёл кончиками пальцев по позвоночнику, снимая напряжение. Вошёл он медленно, остановился, давая привыкнуть к новым ощущениям, не забывая целовать впадинку ключиц. Я встревоженно прислушивался к неспешным толчкам, к собственному сердцебиению, к нарастающему возбуждению, покрываясь крупными капельками пота. Вожак ввёл член немного глубже, всё так же осторожно, не причиняя боли. И только когда я перестал судорожно царапать его кожу, когда смог расслабиться, Слепой дал себе волю. Мои стоны заполняли комнату, рикошетили о стены, разбивались хрусталём. Глаза затянуло поволокой, я больше не мог мыслить, полностью отдаваясь процессу, двигая бёдрами в такт. Верх и низ перестали различаться, всё слилось воедино, как слились мы — я и он, с таким упоением наслаждающиеся близостью друг друга. Запоздалая мысль о треснувшем зеркале и вечном надзирателе тут же растворилась в моих несдержанных криках, в удовлетворённом рыке оборотня. Я кончил раньше, обессиленно откидываясь на пол, выжатый, с адски кружащейся головой. Ещё успел почувствовать, как вливается в меня тёплое семя, как с влажным звуком выходит вожак, как падает рядом, такой же уставший, как и я. Веки окаменели, сознание померкло, я уснул коротким, пустым сном. Не было ничего, кроме его губ. Просто не существовало. Ни мира с его бессмысленной жестокостью, с его искажённой верой, с его извечной болью, ни спятивших призраков в зеркалах. Я нашёл свой выход. Выход нашёл меня.