***
Разбойник выглядел, как ему и подобает – ни больше, ни меньше. Блуждающий из-под свисающих безжизненной паклей мокрых волос взгляд, короткая и редкая, но спутанная бородка, будто наспех постриженная не в меру увлекшимся элем цирюльником, потертая кожаная накидка, болтающийся на шее, поржавевший, но тем не менее выделяющейся из общей картины медальон да поблескивающий на поясе кинжал без ножен – вот, пожалуй, все, что успел приметить Лис. Голос новоиспеченного собеседника терялся в шуме ближних ветвей, отчаянно сопротивляющихся дождевым потокам, гнущим к земле, и даже человеку с самым что ни на есть острым слухом пришлось бы, проглотив горловой ком, переспросить услышанное. Но только не Лису. – Выкладывай, что есть ценного, звер-реныш, – и если до смерти напуганному путнику показалось бы, что человек окончил свое требование зловещим рычанием, то для Лиса смятение, перемежающееся с едва различимым стуком продрогшей челюсти, было очевидным. На устойчивость к холодам Лис не жаловался, так же как и на поистине животную бархатистость собственного голоса. Нельзя сказать, что он старался очаровать собеседника с умыслом – так выходило само собой. Особенно, когда дело касалось людей. – Не будет ли разумным, дорогой друг, если, за неимением, вопреки вашим ожиданиям, ценного, я отдам вам, тем не менее, самое ценное, что имею? Не то лисьи клыки, сверкавшие подле кинжала, зачаровали грабителя, не то постановка речи вполне необычного путника показалась ему слишком затейливой – одним словом, тому потребовалось с десяток секунд, чтобы ответить: – Выкладывай, что есть, а там – посмотрим. Вздумаешь бежать – шкуру спущу, – и для убедительности постучать по кинжальной рукояти жилистым кулаком. Не прошло и мгновения, прежде чем по ближним тропам вновь пронесся плавный голос Лиса. – Боюсь, именно так нам поступить и придется. Ведь самое ценное, что я имею – мой хвост. Разбойник приблизился к жертве, небрежно отбросив с лица вымокшие пряди волос. Обветренное и бугристое, не столько от морщин, сколько от шрамов, оно напоминало ту же холодную почву, на которой они и стояли. – Говоришь, твой мех высоко ценится? – спросил он чуть тише, с кривой улыбкой, как если бы охмурял деревенскую девицу на гуляньях. – Да, но увы – не весь. Только тот, что на хвосте, – с этими словами Лис аккуратно загнул край плаща. Пышный медовый мех с белоснежной кисточкой на конце заискрился под падающей влагой. Грациозный хвост, вдвое больше тех мехов, что носили на хрупких плечах дамы при королевском дворе, не шел ни в какое сравнение с обычными лисьими, а таковые зачастую бывали лишь обрубками – свидетельствами драк молодняка. Бандит деловито приценился. – Будь по-твоему, братец. За долю секунды кинжал переметнулся с пояса в руку и совершил короткий, отточенный не одним днем пас. По полам плаща, гладкого от влаги, одна за другой скользнули на почву капли крови, затем – еще и еще. Покрытые мехом пальцы с черными когтями поспешно задернули ткань.***
Мокрые хвойные ветви смыкались за черной фигурой удаляющегося человека. Брызги воды с потревоженных деревьев разлетались в стороны – одно это наблюдение говорило об окончании дождя. Пара мгновений – и кожаную накидку уже невозможно различить среди дальних стволов – только мерно удаляющиеся звуки шагов говорили о присутствии в лесу кого-то еще. Голос Лиса не растерял привычного невозмутимого спокойствия. Спокойствия, искусно перемежающегося с диковинной громкостью. – Не будет ли теперь справедливо, если и вы отдадите мне взамен самое ценное?.. Шаги прекратились.***
Прижатый мертвой хваткой к древесному стволу, Лис смиренно потупил взгляд. Горячее дыхание держателя испускалось паром, кинжал же вновь приблизился к меховому покрову – на сей раз у горла. – Если ты, з-звериная падаль, хоть пальцем тронешь моего... Толстые фиолетовые жилы на руке, сжимающей оружие, напоминали извивающихся змей – тех, что Лису некогда приходилось видывать среди изможденных безжалостным солнцем тропических зарослей. – Вашего сына, человек? – и хоть бы ветви изумились привычно нерушимой гладкости голоса, не тронутого болью. – Но ваш ли он сын? Казалось, решимость грабителя отступила – во всяком случае, сам он немедленно отступил на шаг назад, выдав волнение коротким вздохом. Тем временем Лис, несколько монотонно, но, однако, не без удовольствия вторя словам, прозвучавшим в его разуме с сотню раз, продолжал: – Не того ли это сын, с кем с детства делили вы горе и радость? Не того ли, кто, вне всяких сомнений, с гордостью ступил за вами на тернистый путь и шел рука об руку, сраженный, однако, трусливым предательством своего побратима? Не того ли, наконец, кто, простив, дозволил вам стать патроном собственного сына, протянув сквозь железную клетку, что стала последним пристанищем, в доказательство тот медальон, что доселе вы носите на шее? Лишенный носителя кинжал глухо воткнулся в сырую землю – рукоятью кверху. Покачнувшись, человек опустился следом за ним, и какое-то время, казалось, лишь прерывистое дыхание сотрясало покойную лесную тишину, пока он, наконец, не поднял головы. – Забери все, что захочешь. Я не отдам сына. Условие, затерянное среди мольбы. Каждая новая дорога открывала для Лиса все больше людских причуд, и сложно ответить, какая из них была ему наиболее симпатична. – Того не требуется, ибо самый ценный презент, что я могу получить – ваше предательство. Вы позволите? С этими словами Лис осторожно, а, быть может, нарочито жеманно указал пальцем на медальон. Не встретив отличной от неуверенного, но резкого кивка реакции, он с легкостью отстегнул позолоченный корпус от цепочки. Тот также не сопротивлялся. Сделав пару шагов, Лис обернулся – мужчина так и не двинулся с места. – Теперь вы вольны идти, куда пожелаете. Равно как и я. По бугристому лицу человека скатилась прозрачная капля. Дождь, так неожиданно отступивший от встречающего ночь леса, по-прежнему не думал возвращаться.***
Звуки легкой поступи Лиса терялись в густой траве. Впрочем, следовал он уже не по ней – по обе стороны земля сменялась густым туманом, влажным и прохладным. Очертания леса, затягивающиеся дымкой, таяли у него за спиной. "Отречение, Сладострастие, Чревоугодие..." – в который раз шел привычный и бесстрастный счет, лишь на сей раз будучи медленнее обыкновенного. – "Жадность, Ярость, Еретичество..." Подойдя к концу, Лис невольно запнулся: "Насилие, Обман, Предательство." Мягкий голос окончательно слился с шумом падающей воды – то было бесчисленное множество тонких и девственно-чистых, подобных кристальному эфиру водопадов, спускающихся с туманных высот и растворяющихся книзу, в нерушимой мгле цвета первого снега. Та окутывала тело путника, приобретшее теперь сверкающий белоснежный окрас, за исключением, разве что, носа, по-прежнему угольно-черного. Скинув плащ, Лис, наконец, вдохнул полной грудью, и звук его дыханья затерялся в пространстве, о границах которого не дозволено ведать даже в самых смелых мечтах. С довольством оглядев девять сияющих белых хвостов за спиной, он обратил взгляд к зениту. Там, за седой, окутывающей агатовый небосвод пеленой, сверкали звезды, и каждая из них была яркой, как никогда прежде. Лучистые создания мерцали, устремляясь в бесконечные потоки, сменяя друг друга и вновь возвращаясь в привычные положения, уготованные самим мирозданием. Тишина была им непривычна – лишь беспрерывные звуки течения воды. Течения жизни. Здесь, у ее истоков, подходил к концу путь Девятихвостого Лиса.