Поцелуй греха

Полные губы, что были желанны годы. Долгие, мучительные, нескончаемые. Белый лик, освещенный только смурой, тусклой луной. Тонкий, почти неощутимый запах цветущей яблони. В глазах стоит туман. Тот самый, что постоянно вился на болотах, в самой глуши королевских земель. Столь же одиноких и покинутых, как и ты. Хрупкая принцесса, что совершеннее всех в этом уродливом мире, юная дева с непорочной душой. После поцелуя ты распахнешь свои веки, невинно оглядишься и, ну разумеется, вспомнишь о нем. Прекрасном принце, что и пальцем не пошевелил ради твоего спасения. Хотя нет. Губами разок щелкнул. Глупая маленькая принцесса, запертая в стереотипах книжных красавиц. Ты даже не подумаешь об ином исходе, не поверишь в жалкую любовную исповедь крестьянина или пажа, не кивнешь согласно на пылкое признание работяги и не откроешь сердце грубому деревенскому парню. Было подобное. Просто ты этого не помнишь. Ведь это незначительно, правда? «Что же дева сделает, заслышав слова любви не от того, кого желает?» Белоснежка, прекраснейшая на всем белом свете, лишь разведет удивленно свои фарфоровые нежные руки и охнет. Тоненько и столь тихо, что услышат ее только гномы, готовые за красоту приютить и мегеру, и валькирию. И наивную королевскую дуреху. Гномы облепили гроб, словно мухи — мед. Они перешептываются, недоверчиво поглядывают на принца, стоящего возле хрустальной крышки и ошеломленно смотрящего на дрожащие руки. «Не очнулась». В их голосах слышится бессилие, негодование, грусть. И тщательно скрываемая ярость. Как же, ведь принцу досталась такая важная роль, а он умудрился ее провалить. С треском. За пару секунд. Щелчок пальцев, и все замерли, обнажив свою суть пред внимательным взглядом ненавистной им «мачехи». Подол длинного платья прошуршал, цепляясь бахромой за сучья и сухие листья. Мир смолк, и лишь слабое дыхание хрупкой красавицы разбавило тишину. Тягостную, мертвую, удушающую. Хотелось протянуть к ее нежной щеке руку, провести острым ногтем по скуле, вонзить его в мягкую кожу и прочертить алую полосу на белом лице. Почему же ты, прекрасная принцесса, поверила тому лжецу? Отчего? Хотя, прости, то была правда, и он совсем не лжец… Как же горело во мне желание приблизить тебя к себе, окружить прилипчивой нежностью, заковать в цепи женской любви. Но я не могла. И раз за разом, пытаясь утопить собственные чувства, я унижала тебя, губила… Как ты любила говорить сердобольным старушкам во дворце? Да, «мучила». Каждый день я пыталась убедить саму себя, что все еще способна справляться с волнами бессмысленной нежности и тупой любви. Я повторяла про себя, что ты, дурная девчонка, мне не нужна. Самообман, длиною в несколько лет, тянулся, пока в один момент на свой излюбленный вопрос к зеркалу я не получила правдивый ответ. Слишком честный для меня на тот момент. «Кто красой затмил весь свет?» Зеркало тогда молчало долго, я помню. «Белоснежка…» Глупое зеркало, что оказалось право. Сколько я прятала в закромах души тоскливое восхищение, сколько стирала из памяти твой образ, сколько отрицала собственные чувства, хоть и осознавала их и принимала с ужасающей для меня самой больной радостью. Помню лишь, тогда я не смогла честно ответить на правду. И в голове вертелось совершенно лишнее слово: «Убей». Притягательное, словно бы избавляющее ото всех проблем. Но я совсем забыла, что она слишком красива. Ее пожалела бы и сама смерть, встреть она в тот день невинную жертву моей слепой ярости. А потом ты, дурная принцесса, сбежала от меня. К семерым гномам, что, я ведь знаю, ждали твоего совершеннолетия. Зачем же им тебя оставлять у себя? Из жалости? Уж в это я никогда не поверю. Только не они… Моя ревность, съедающая по крупицам мозг, заводящая мысли от любой темы к тебе и твоей жизни, мучила меня так, как когда-то мучила тебя я. И это выводило из себя, сжирало изнутри и убивало. Я слышала слова о тебе — сплетни никого не обходят стороной — и думала. Думала о тебе. Снова. Я не желала этого признавать, но ты покорила меня, очаровала, привлекла, заперла в клетке из моих собственных чувств. Задушила красотой. Вновь и вновь я тушила пламя в своей груди, сбивала огонь, заливала водой, но, в конце концов, сдалась. Я должна была тебя убить, обязана была избавиться от твоего образа, впивающегося в разум и расплывающегося ядовитым болезненным дымом по всему телу. И я бы это сделала, не таись в моей голове надежда ответной любви. Глупая, согласна, глупая до абсурдности. Но она была. Отравленное яблоко. Глупость. Сон, разрушаемый чистой любовью? Еще большая глупость. Но я хотела воплотить идею в жизнь. Я верила, что, передай я тебе собственную любовь, она испарится, исчезнет, взмоет в небо и больше никогда не потревожит меня вновь. Сейчас я смотрю на твои губы и борюсь с желанием, оттягиваю столь важный момент. Я не хочу знать, что все мои мысли — правда. Не могу. Я понимаю, что даже подстроенная «смерть» — попытка извиниться перед тобой за мою любовь — не сумеет успокоить меня и мои чувства. Не сумеет разбить ту выстроенную мною самой клетку из прутьев нежности. Я замираю. Последний раз провожу горячей рукой по твоему мертвому лицу и, закрывая глаза, сглатываю ком в горле. Чувствую, как дрожат мои руки. Сравниваю себя с этим принцем, что закрался в твое сердце так быстро, что я даже не успела за этим уследить. Я приближаюсь к твоему совершенному лицу, чуть боясь, что ты мгновенно раскроешь глаза, и собираю все томившиеся во мне долгое время чувства. Стягиваю их в одно мгновение из памяти, из тусклой надежды, из ревности и постоянных мыслей о тебе. Я вкладываю в это символичное прикосновение всю себя. Всю ту тяготившую и тебя, и меня любовь. Я дарю тебе жизнь, что тогда пыталась забрать, и понимаю. Я хочу тебя убить, но на самом деле — желаю.