Сделка

Первые две недели мать Сонхвы рада до поросячьего визга. Ну, вы знаете, её одинокий мальчик наконец-то нашел себе друга. Ну, вы знаете, матери они такие матери. Мать Сонхвы, она не знает, что происходит на самом деле. Его мать, чтоб её, понятия не имеет. – А этот Чон Кисок, он очень богатый? Сонхва смотрит на неё как на идиотку. Он с синяками на запястьях, с синяками на внутренней стороне бедер, с потемневшими засосами на шее. Смотрит мрачно, вернувшись домой после двух дней отсутствия. Сонхва очень хочет спать. Сонхва очень хочет сдохнуть. – Ага. Настолько богатый, что купил меня, мам. Сонхва хлопает дверью ванной перед её носом. Зеркало транслирует красные глаза и царапину на щеке. Длинную, с засохшими бордовыми капельками по краям. Какие-то колеса из шкафчика, голубые, кажется, мать всегда принимает их, когда не может уснуть. Сначала он не ночует дома два дня. Потом – пять. Его любимая ебанутая матушка, помешанная на деньгах и страдающая комплексом неполноценности из-за маленькой зарплаты и крохотной квартиры, всё ещё рада. Всё ещё встречает его с улыбкой. Всё ещё радуется, потому что, господи, сынок, какие красивые у тебя новые джинсы, наверное, они стоят кучу денег? Она всё ещё нихуя не знает, а Сонхва продолжает врать, продолжает умалчивать, продолжает глотать голубые колеса и сваливать в свою комнату, чтобы вырубиться там после того, как нарыдается в свое удовольствие. Такая психотерапия, знаете ли. По крайней мере, очень похоже. Сонхва долго придумывает, как получше объяснить матери, что эти новые джинсы дал ему Саймон, из своего личного гардероба, но не по доброте душевной. Он не знает, как сказать матери, что старые Саймон разрезал перочинным ножом. Когда его рука дрожала, и лезвие то и дело, прорывая тонкую ткань, скользило по бледной коже, оставляя неглубокие порезы. Первые две недели Сонхва думает, что он попал. Голубые колеса заканчиваются вечером четырнадцатого дня. Кажется, тени в комнате собираются связать его и выебать. Сонхва не знает, как спать. -Тебе что, твоя девушка не дает? – Ли Сонхва кривит губы. Ли Сонхва – драные джинсы, синяки по всему телу. Ли Сонхва, избитый собственными одноклассниками, сидящий прямо на полу в сортире. Куртка – слишком легкая для середины сентября. Футболка запачкана кровью. Саймон хмыкает и пожимает плечами. Говорит: -Ладно. Как хочешь. Разворачивается и идет к двери. Походка у Саймона – неспешная. Сонхва бы сказал, пидорская такая очень походка. Сонхва медлит. Понимаете, это такая сделка. Предложение, от которого невозможно отказаться. Когда твоя мать устраивается мыть полы в богатенькой школе, тебя туда тоже запихивают. Когда ты – единственный, кто не приезжает в школу на машине с личным водителем и личном охранником – ты автоматически становишься изгоем. Становишься Ли Сонхвой. Это такая сделка, если честно, очень хуевая сделка. Засунуть в задницу свое чувство гордости. Тебя перестанут избивать твои одноклассники. Ты просто станешь игрушкой – для одного из них. Саймон Доминик предложил тебя выкупить. Он предложил: ты, Сонхва, будешь моим, и будешь делать все, что я скажу. А Сонхва спросил, что там насчет этой шлюховатой блондинки, которая за ним увивается. Она не дает Саймону, точно. А Доминик развернулся и ушел. Все еще идет. Почти у двери. Сонхва считает до пяти, потом – еще до пяти. Понимаете, они здесь оба знают, что Сонхва согласится. Сонхва не самоубийца, нет; пока еще нет. Они здесь оба знают: выбора у Сонхвы нет. Сонхва говорит: -Ладно. Саймон оборачивается. Они смотрят друг на друга. Каждый пытается спалить другого взглядом. Сонхва кривит губы. Кисок просит его повернуться. Спустить штаны, нагнуться и опереться руками о стену. Сонхва говорит: -Пидор. Сонхва даже не вздрагивает, когда Саймон объясняет, что за “пидора” последует наказание. Чон объясняет – словно учитель на уроке. Выражение лица у Саймона – сама доброта. Голос – как у матери, разговаривающей со своим ребенком. Сонхва понимает как-то очень четко: это будет больно. Сонхва как-то упустил момент, когда ситуация из дерьмовой стала просто охуительно дерьмовой. Как-то, знаете, просто не заметил, наверное, был слишком занят, отсасывая у Саймона в каком-то грязном переулке. Что-то явно пошло не так, где-то был подвох, но Сонхва всегда оставлял мысли на потом. Мысли на после. На тот момент, когда Чон не будет связывать ему руки или заставлять надевать футболку с надписью "Собственность Саймона Доминика". Сонхва сам сделал выбор, помните? Дом Саймона похож на ебаный дворец, а одна его комната и гардероб вместе взятые больше, чем вся квартира Сонхвы. Наверное, это в самом деле лучше, чем ежедневные насмешки и побои в школе, да? Он пытается убедить себя в этом. Пока получается плохо. – Глубже, – говорит Кисок, надавливая ладонью на затылок. Начало декабря, и у Сонхвы новая куртка, черная, красивая. Как и всё в саймоновской жизни. Саймон просто заявил, что его подстилка не имеет права выглядеть дешево. Заявил и рассмеялся. Понимаете, да? Сонхва задыхается, пытаясь взять глубже. Сонхва не может дышать. Он старается так, как только может. Просто, чтобы Саймон поскорее кончил. Просто, может быть, и не только поэтому. Саймон закрывает глаза, поглаживая его затылок. Это даже похоже на нежность. Если забыть о подворотне и ебаном холоде. Если забыть о том, что Чон заплатил за Сонхву своим ненормальным одноклассникам. Просто, Сонхва не знает. У него новые кроссовки, и днем в школе он таскает за Саймоном учебники и приносит ему поднос с едой в столовой. Сонхва разве что не кормит Саймона с ложечки. Разве что не вылизывает ему кеды. Ладно, вылизывает. Дома. Сонхва знал с самого начала, просто чуял своей задницей, что он попал. Просто, он не знает, как всё это назвать. Вдалеке воет сирена, холод пробирает до костей, не спасает даже новая охуительная куртка. Наверное, это от нервов. Наверное, отсасывать кому-то, стоя коленями в грязи в начале декабря – вредно для здоровья. Сонхва не уверен. Теплая соленая сперма во рту, и Сонхву даже не тошнит. Он послушно глотает, поднимая взгляд на Саймона. Глаза Чона закрыты. Где-то вдалеке шумит автострада и воют сирены. Сонхву перетрясывает, он пытается подняться на ноги, но рука Саймона ложится на его плечо, заставляя оставаться на месте. – Ещё раз. Чон улыбается. Сонхва знает: за каждое, ни к месту сказанное слово, будет наказание. За каждый неверный, по мнению Саймона, жест. За каждый, еб твою, взгляд. Сонхва перестал показывать свой характер на второй неделе. Саймон бросает Сонхве баночку со смазкой. Они у него дома, в комнате Чона, Сонхва сидит на полу, рядом с его кроватью. Он вертит баночку в руках и смотрит на Саймона. -Растяни себя, – говорит Кисок. Ебаный стыд, понимаете? -Я хочу, – говорит. – Хочу посмотреть. Саймон Доминик – гребаный извращенец. Усаживается на постели, достает из рюкзака камеру. У Сонхвы перехватывает дыхание. Кисок хочет не только посмотреть, но еще и снять это. Запечатлеть навсегда. Несколько минут. Ли Сонхва, голый, трахает себя пальцами в задницу. Снять на камеру, а потом скинуть в интернет. Ролики на ю-тубе. Многомиллионная аудитория, и все смотрят на его задницу. Саймон нетерпеливо смотрит: -Ну? Понимаете, это где-то середина января, и все, о чем думает голый Сонхва, так это – Кисок зачем-то притащил смазку. Такая нелепая забота с его стороны. Понимаете? В этом вся хуйня. Сонхва не видит в этом издевательства. Только забота – странная, нелепая, неловкая. Ли, голый, сидит на полу рядом с кроватью хена. Все, что Сонхва произносит вслух: -Как мне повернуться? У Сонхвы завязаны глаза. Связаны руки. – Эта весна обещает быть холодной и дождливой, – сообщает диктор до тошноты радостным голосом. Сонхва голый. Абсолютно. Совершенно. Бесповоротно. Для справки: в комнате Кисока Сонхва редко бывает одет. СамДи переключает каналы. Чон, мать его, Кисок, сидит рядом со связанным и голым Ли Сонхвой и лениво переключает каналы на своей огромной, во всю стену, плазме. Сонхва сглатывает, когда вспоминает, как Саймон прокручивал на этой самой плазме их видео. Его видео о Сонхве. Конец февраля и, если верить жизнерадостному диктору-пидарасу из телека, весна обещает быть дождливой. Сонхве поебать, он практически не выходит на улицу уже неделю. Он со связанными руками и ничего не видит. Целую ебаную неделю. Клик. Кажется, в школе все думают, что он заболел. Кажется, он уже очень давно не ночевал дома, и его мать названивает на сотовый по сто раз в день. Разговаривает с ней исключительно Чон. Вежливый. Ласковый. Ебаный извращенец. Клик. Тишина. Пальцы Кисока поглаживают голый впалый живот. Его влажные губы на сухих и обветренных губах Ли. Сонхва пытается не обкончаться прямо в этот самый момент. Сонхва не понимает, что происходит и боится даже стонать. – Даже не думай пошевелиться… – говорит Саймон и начинает вылизывать его шею. У Сонхвы кружится голова. Сонхва не видел солнце уже неделю. Не видел мать уже месяц. Почему-то, очень внезапно, ему насрать. Кажется, он упустил момент, когда вся охуительная дерьмовость этой ситуации просто перестала его волновать. Саймон прикусывает его губу и хрипло смеется. По его смеху Сонхва догадывается, что грядет пиздец. Такой, знаете ли, тотальный. – Кончи, – говорит Доминик. – Сейчас. После всего Саймон накрывает Сонхву одеялом. Весна обещает быть дождливой, рассудок Ли Сонхвы обещает окончательно помутиться к апрелю. Сонхва заболевает в конце марта. Или в начале апреля. Сонхва плохо ориентируется по месяцам, и еще хуже – по числам. Имеют значения только дни недели. Понимаете? По понедельникам Чон всегда злой. Грубый. В понедельник Саймон может ударить его, просто так, потому что у него плохое настроение. Вторник, по вторникам он любит, чтоб Сонхва ему отсасывал. Глубоко. Старательно. Среда – день извращений. Впрочем, Сонхве кажется, что его жизнь – вообще одно сплошное извращение. Сегодня четверг, но сегодня Саймон его не трахает. Он его сегодня вообще не трогает. Саймон кормит его с ложки куриным бульоном и заставляет принять жаропонижающее. Сонхве плохо, у него заложен нос и болит горло. Сонхва пытается вспомнить, когда он мог простудиться. Возможно, когда он связанный лежал на холодном полу больше суток. Или когда Саймон открыл окно, заставив Сонхву высунуться почти по пояс, и трахал его, так, чтоб его мальчик стонал в голос. Или это из-за того, что Сонхва не помнит, когда ел в последний раз. Может быть, он простыл в один из тех разов, что Кисок имел его ночью в темных переулках в центре Сеула. То, о чем думает Сонхва: Хен касается губами его лба и заставляет выпить еще таблеток. Микстура от кашля. Какие-то капли в нос. Сонхва с трудом может стоять на ногах, и Саймон буквально дотаскивает его до сортира. Саймон Доминик обнимает Сонхву поверх пухового одеяла, пытаясь согреть. Саймон Доминик шепчет, что его Сонхва скоро поправится. Сонхва улыбается, когда засыпает, понимаете? Саймон спрашивает: -А где твой отец? Сонхва лежит на постели рядом. Сонхва не соображает вообще ни черта. Помутнение рассудка. Сбитое дыхание. После секса шевелиться не очень хочется. После секса, похожего на изнасилование – совсем не хочется. Саймон повторяет: -Где твой отец, Сонхва? Сонхва поднимает на него взгляд. Пытается сообразить, что имеет в виду Саймон. Какой, в жопу, отец? О, господи, нет, оставьте в покое его жопу. -Он избивал мою мать, – наконец, говорит Сонхва. – Ему дали пять лет. Саймон откидывается на подушки, задумчиво разглядывая люстру. Сонхва не может понять, за коим хреном Саймону сдался его папочка. Этот чувак, который зачал Сонхву, он ему никто. Саймон спрашивает: -И когда он выйдет? Сонхва понимает: когда он выйдет, Саймон его не отдаст. Никому не даст в обиду Сонхву. Даже этому уроду, который биологически является его отцом. -Хен, – говорит Сонхва. – Я тебя люблю. Сонхва наблюдает, как уголки губ Саймона чуть приподнимаются. Складываются в легкую, снисходительную улыбку. Саймон говорит: -Я знаю. Сонхва прижимается щекой к его животу и молчит. – Отнеси учебники в библиотеку и предупреди учителя, что я немного опоздаю, – говорит Кисок. В салоне машины тепло и пахнет карамелью. Стекла запотели. Сонхва запихивает учебники Саймона в свою сумку, не глядя на него, боясь сделать что-то не так. Конец апреля, небо всё ещё плачет, Сонхва всё ещё не понимает, что происходит. Сонхва неловко вылезает из машины – солнечные очки, чтобы скрыть красные глаза, новая куртка H&M. Мать Сонхвы всё ещё думает, что скоро её сын вернется домой. Кажется, она думает, что у её сына с Домиником что-то типа романа. Что-то типа, понимаете? Тяжелое хмурое небо, насмешливые взгляды богатеньких мудаков в спину. Вся школа знает о сделке. Если бы Сонхва не засунул остатки гордости куда подальше, он бы уже давно сошел с ума от ебаного стыда. Его гордость не имеет никакого значения, потому что перед тем, как он открывает дверцу этой огромной шикарной тачки, Саймон Ди кладет ладонь ему на коленку и чуть сжимает. В этом жесте столько ненормальной нежности и заботы, что Сонхва задыхается. Воздух в салоне всё ещё напитан запахом ванили и карамели, и Сонхва готов кончить просто от того, как Кисок смотрит на него. – Не смей разговаривать ни с кем, слышишь? – рука Саймона на коленке Сонхвы. – Если кто-то подойдет к тебе и скажет хоть слово, запомни лицо и потом покажи мне. Такая ебаная-переебаная забота, временами Сонхва думает, что Саймон любит его. Временами Сонхва думает, что Саймон хочет его убить. Знаете, иногда он хочет сдохнуть сам. Конец апреля, Чон сосется с этой своей блондинистой сучкой на виду у всей школы. Конец апреля, Сонхва стоит и смотрит, замерев с подносом в руках. Саймон старательно запихивает язык в рот этой тупой бляди, а Сонхва стоит в стороне, трясущийся от злости. Всё происходящее давно перестало хоть отдаленно напоминать что-то нормальное. Всё происходящее – уродливо, извращено, искорежено. На подносе – любимый вишневый пудинг Доминика и стакан сока. Воздух вокруг Сонхвы наэлектризован ненавистью. Конец апреля, и Сонхва швыряет поднос в Саймона. Специально, понимаете? Взгляд у Саймона Доминика совершенно взбешенный, он смотрит на Сонхву, и тот понимает всё без слов: будет больнее, чем обычно. Девушка Чона суетливо хватает салфетки, и пытается стереть пятна от сока со светлой джинсовой ткани. – Что происходит? – она и вправду не понимает. Сонхву трясет. Он разворачивается и убегает. Саймон срывается с места и идет за ним, до боли закусывая губу и сжимая кулаки. Конец апреля, Сонхва плачет в школьном туалете, из носа капает кровь. Кисок держит его за руку. Ли Сонхва смотрит на Саймона Доминика. На его фотографию, если быть точнее. В общем-то, это все, чем он занимается долгими летними вечерами. Когда мать берется за исправление твоей жизни, это значит, что твоя жизнь кажется ей полным дерьмом. Дерьмищем. Очередным кошмаром. Когда Сонхва объявился дома, он не планировал оставаться там дольше, чем на час. Он вообще собирался всего лишь сообщить, что завтра вечером – у него выпускной. Последний вечер. Окончание сделки. Саймон Доминик его отпускает. СамДи – под руку с блондинистой шлюховатой сукой в голубом платье. Сонхва должен бы быть счастлив, но его почему-то тошнит, понимаете? И вот тогда его мать берет все в свои руки. И все, что делает Сонхва – сидит дома еще с неделю, не отвечая на телефонные звонки. Впрочем, Саймон и не звонит. Впрочем, Сонхве вообще никто не звонит. Сонхва даже на своем выпускном не появляется – его мать сама забрала все документы. Мать Сонхвы, она покупает ему билет в другой город. Она дает ему немного денег – этого хватит, чтобы снять квартиру на первое время. Она говорит ему: -Ты же понимаешь. Сонхва кивает. Сонхва ее даже не слышит. Его тошнит. Она говорит: -Тебе лучше уехать. -Ты будешь в порядке, когда окажешься от него подальше. У Сонхвы дрожат руки, к горлу подступают непрошеные слезы. Сонхва кивает. Спустя месяц после выпускного, на котором его не было, жизнь Сонхвы – полное дерьмо. Он работает на автомойке, и этого едва хватает, чтобы прокормиться. Но Сонхва не жалуется и даже изредка улыбается. История запросов в гугле на компьютере, подаренном Саймоном, выглядит так: “Кисок”; “Чон Кисок инстаграм”; “Чон Кисок поступил”; “Способы самоубийства”; “Кисок”; “Чон”; “Бытовые яды”. У Сонхвы есть жизнь. Его собственная жизнь, но он не знает, что с ней делать. Иногда Ли Сонхва вроде как сходит с ума. Днем – работа на автомойке. Вечером – дешевый алкоголь, Интернет и хуева туча воспоминаний, которые никак не хотят растворяться. Это вроде как ты был взаперти так долго, что когда тебя отпустили, ты просто не понял, куда идти. Ты просто не понял и стоишь один, ждешь чего-то. – Сонхва! Его не стоящая ни гроша жизнь никому не нужна теперь, в том числе и ему самому. Ебаная такая жизнь, с которой непонятно, что нужно делать. Сентябрь, но солнце ещё палит как летом. Сонхва щурится. – Ли, еб твою налево!. Сохраненные на купленный дешевый телефон фотографии Саймона скрашивают его дни и вечера. Он мог купить новые кеды, но выбрал телефон, на который едва хватило последних денег. Иногда Сонхва даже дрочит, думая о Кисоке. – Ли, мать твою, Сонхва! – орет шеф, и Сонхва наконец обращает на него внимание. Очередной богатый мудила на их автомойке, какая честь. Сонхва брезгливо глядит на и без того сверкающий "Лексус" с тонированными стеклами. Какого, спрашивается, хуя. – Давай, обслужи его, – шеф кидает в Сонхву тряпкой. – Может, тебе оставят чаевых. На кеды, а то эти, блять, уже никуда не годятся. Сонхва так и замирает, с мокрой тряпкой в руках, когда дверца открывается, и из машины вылезает Саймон. Ебаный Саймон Доминик. Шеф кричит ему в спину, но Сонхва не слышит его. Даже не видит, как шевелятся его губы. Сонхва смотрит прямо на Саймона. В глаза. Уголки губ Саймона Ди приподнимаются. Саймон кивает на дорогущий лексус и говорит: -Садись. И залезает обратно. Понимаете? Даже мотор не глушит. Сонхва чувствует себя этой самой мокрой тряпкой. Сглатывает. Выдыхает. Садится.