горбатое солнце

      квазимодо проснулся на удивление теплым воскресным утром 9 июля. сначала он открыл левый глаз. потом правый. в обоих глазах была некая сухость и пустота; они уже не казались такими живыми, как прежде. квазимодо прекрасно понимал, что свой «глазной дискомфорт» он заслужил сам. горбун проплакал всю ночь, лежа в своей старой скрипучей кровати на втором этаже. до самого рассвета слезы струились из его глаз, словно кто-то повернул ручку от крана с горячей водой внутри него. он матерился и кричал в подушку, он винил себя и был готов спрыгнуть с этого вонючего второго этажа, он был готов вырвать все пружины из своей старинной кровати, как вырвали все чувства и эмоции из его больших узких глаз. «эй, клитор пендосский, ты ничего не попутал, сволочь пиздопромудочная?» — мелькали отрывки из вчерашних диалогов с вазиком в подсознании квазимодо. его пьяный голос.       — вазя, вазя, за что ты так со мной — бормотал он, захлебываясь в слезах, — опухшая сиська. разбитое сердце всегда весит тяжелее обычного, особенно когда ты рыжий горбач из нотр-дама с носом михаила галустяна и ожирением 2 степени. нет, это не философские бредни или великие раздумья про любовь — у квазимодо действительно было ожирение, в последствии которого все его органы утяжелялись. болезнь парня могла бы стать причиной его кончины, но ему не хотелось лечить свое ожирение вообще. ему наскучила жизнь.       — как ты, сладкий? — квази перестал вспоминать ночные рыдания и субботний переполох. в комнату вошел вазя с букетом ромашек. его взгляд был несколько опечален и разрушен, он чувствовал вину перед любимым квазимодо. горбатый, сидя на кровати, осмотрел его снизу вверх: на вазечке была его любимая рубашка. даже пробор на волосах он сделал посередине, как нравится квазимодо. горбатого полностью охватила прострация, но вазя смог разрушить ее одним лишь своим видом. — сойдет.