Over the hills and far away

      Благословенный, тихий край, не знавший горя и войн уже долгое время. Как приятно и торжественно сладостно ступить на поросшую высокой летней травой дорогу. Позади долгий путь и в сердце разом защемило от желания остановить время и оглянуться назад. Беспечное желание, недостойное мужчины. Обратного пути нет. Он так решил. Утренний невесомый туман, рассеиваемый солнечными лучами на полосы, что струились меж густых ветвей деревьев, постепенно истончался и опадал на траву, покрывая её призрачной сединой. Всё же чувствуя невероятную тоску, Торин придержал пони, чтобы подольше ощутить ту невероятную энергию этого сказочного пограничья. Слева, видимая любому путнику, будь то пеший, или конный являлась взору простая, потемневшая от времени, но крепкая табличка, сколоченная из нескольких досок с выжженной надписью витиеватой вязью «Шир». Оставалось совсем немного вперёд и далее поворот на Хоббитон, где его ожидала давно откладываемая встреча со старинным приятелем. То, что приятель, сейчас действительно старинный, и, наверное, уже не столь шустрый, как в прежнее время, не было сомнений. Прошло без малого сорок лет с тех пор, как они расстались. Один ушёл в мирные земли, где его ждал милый сердцу, покинутый дом, уютная постель и увлекательные книги, другой же остался в глубине холодного и не прощающего камня, под горой, где скрылся от его потухшего взора всякий свет, а сверху, заглушая все звуки, заботливые руки надвинули плиту. Звуки действительно смолкли, беззвучно, бесследно, остался только один еле уловимый и редкий стук его собственного сердца и чуть заметное, не колыхнувшее и пух пера дыхание. Сколько времени он пробыл в каменном саркофаге, уже сам буквально врастая в камень и становясь камнем, Торин не помнил. Невероятно сильное жжение в пальцах и на груди, что прежде он, в обрывках сознания принял за отделяющуюся душу, сейчас давало ему ощущение чего-то невозможного — жизни. Как он мог быть жив? С выдохом, он зашёлся неистовым кашлем, прочищая лёгкие и горло от накопившейся за годы неизбежно оседающей пыли и сгустков вязкой крови. И открыл глаза в полной, кромешной темноте. Обычно гномам хватало и малейшего света, чтобы в их глазах, отражаясь от внутреннего, особо чувствительного слоя, едва уловимые лучи преображались в изумительное по четкости зрение. Так они тысячелетиями прокладывали себе путь во тьме горных переходов, там, где нельзя было использовать огонь, остерегаясь взрывов подгорного газа. Но здесь не было света. Торин с трудом пошевелился, ощутив прострелившую по всему телу пронизывающую боль от онемевших мышц. Что-то тяжёлое скатилось вниз и с гулким ударом упало на дно его саркофага. Он задышал глубже, дабы унять кашель и не расходовать и так малые запасы воздуха. Негоже гному паниковать в тесном и уж тем более каменном помещении. В самом деле, будто люлька, куда замужние гномки кладут спать своих новорожденных детей, чтобы с измальства привыкали к камню. Суровое воспитание, скажут в других народах, но никто не узнает, насколько трепетно и нежно родители-гномы могут любить своих долгожданных и часто выстраданных чад. Жениться было большой привилегией и плодовитые гномки рожали чаще мальчиков, будущих рудокопов и воинов. Опустив руку, он нащупал большой овальный камень, что так хорошо помещался в широкую натруженную ладонь и сжал его, желая почувствовать то обжигающее тепло, что связывало их долгое время одиночества на двоих. Но камень был холоден и нагревался только от тепла руки самого гнома. Мёртвый камень, как и все камни, скажите вы? Нет, для народа кхазад все камни несли в себе жизнь. Но были и мёртвые камни, из которых жизнь ушла по неведомым, даже им — кхуздам, — причинам. Самым живым считался лишь один, редчайший камень-самоцвет — лунный алмаз, прозванный на всеобщем Аркенстоун. Отложив более не дающий света камень сбоку от тебя, Торин поднял обе руки и упёрся в потолок ладонями, сдвигая, что есть силы, плиту в сторону.       — Помоги, Великий Махал. С треском подавшись и осыпавшись по углам пылевой паутиной, крышка его саркофага съехала вбок, нарушая заведённый годами покой семейного склепа. Нежданному возвращению монарха и герою давней войны были рады, но в тоже время, встревожены. Где было это видано, чтобы похороненный по всем традициям гном, отпетый и отпитый, вдруг оживал спустя несколько десятков лет и крепкой поступью бродил по переходам горы, встречая подданных суровым взглядом владыки Эребора? Трайн нехотя уступил нагретый трон своему кузену, оставаясь, однако, поблизости в качестве советника и не желая покидать полюбившейся дом. Престолонаследие уже было просчитано на два поколения вперёд и вскоре Торин заметил недовольные взгляды сыновей Трайна, провожавшие его на трон. Здесь он был дома, но был чужим. Знакомые гномы, с кем он прошёл весь путь изгнания до возвращения Эребора из лап мерзкого дракона, разошлись по домам, обычно в Синие горы, где у них остались семьи и дело. Балин погиб в Мории, в безнадёжной попытке отвоевать свой дом. Желание посетить своих боевых друзей возникало спорадически, но каждый раз он откладывал длинный поход, считая, что и там он будет лишним. Решение навсегда покинуть седьмое королевство Дурина пришло ему сразу после неудачной попытки отравить владыку на пиру, и пристального взгляда старшего сына Трайна. Однажды ночью он собрался и тихо ушёл, оставив за спиной высоту горы Эребор. К королевству Синих гор, где сейчас правила его сестра Дис, он прибыл накануне весны, проведя всю долгую, снежную зиму в пути. Безопасный тракт и пробуждающаяся от ледяной хватки морозов природа, заставили гнома неспешно спуститься в долину, где за утренней, застывшей в воздухе дымкой печных труб, уже кое-где бодро зазвучали первые молотки подгорных жителей и раздались пробудившееся ото сна голоса. Торин спешился и повёл своего лохматого, крепкого пони под узды по натоптанной в опадающем сером снегу тропинке к приземистым домам. В прошлом, почти шестьдесят лет он называл Синие горы своим королевством и был здесь властителем, однако, никогда не забывал о своём истинном доме. Может тут он найдёт себе приют, где нужен, дорог и любим? Всего сотня шагов отделяла его от очага приметного дома, когда Торин обратил внимание на забор из веток, что отгораживал центральную дорогу, ведущую к площади. То, что беглым взглядом он сначала принял за кувшины, насаженные на холодины для просушки, оказались головами гоблинов. Твари, некогда изобильно водившиеся в этих горах и традиционно нарушавшие мирную жизнь горцев, нападая на их скот и, порой, на детей, были полностью выбиты ещё во времена правления Торина. Оказалось, что расплодились, или же пришли с других мест, где их также активно принялись уничтожать отряды самообороны из местных жителей, коим надоел гоблинский беспредел. Хмыкнув, он отступил от особо впечатляющей крупной головы и хотел уже, было, идти вперёд, до заветной двери из резного бука, некогда сколоченной им самим, когда послышался приближающийся стук копыт позади. По давней привычке опытного воина, Торин бесшумно метнулся в тень, откуда можно было хорошо разглядеть - враг перед тобой или просто проезжий, кому не нужен ни ты, ни он тебе. Пони же приглянулась свежая, только что показавшаяся из-под снега зелёная травка возле залитого солнцем пригорка, и она утянула узды позади дома. Гном расслабил ладонь, позволяя животному отойти, чтобы не привлечь внимание. Галоп перешёл в шаг и вскоре показался всадник на горном козле, проехавший мимо затаившегося Торина и не обративший на него какого-либо внимания. Беспечный, пусть и немолодой гном в другое время мог бы поплатиться за свою неосторожность так врываться в утреннее селение, не осматриваясь по сторонам. Что ж, может у него важное известие и он спешит домой? Однако гном всегда должен быть настороже, мирное то время или ведётся беспощадная война, где смерть — удел всех героев. Гномов, обычно, мало кто любит, но стоит начаться кровопролитному противостоянию, любое войско мечтает заполучить себе на передовую мощный хирд в поддержку. К стуку копыт примешался ещё один, сразу не замеченный среди перестука молотков звук — звон бубенцов. Присмотревшись, он увидел, что лихой наездник остановился прямо напротив двери бывшего жилища Торина и гарцует на своём козле, в гриву и попону которого были вплетены маленькие, серебряные колокольчики. Никак приехал жених просить руки его сестры? Таящегося в тени Торина кольнула мимолётная ревность, захотелось выйти из-за угла дома и рыкнуть на женишка, чтобы убирался прочь с глаз, но его будто приковало к земле, и он не смог сделать и шагу. Радость и отчаяние, смешанное в одном порыве, не дали бывшему королю даже полноценно вдохнуть холодного воздуха, когда на шум снаружи открылась дверь и показалась нарядная Дис с чёрными, толстыми косами, перевязанными шёлковыми лентами, тяжело овивающими её прелестную голову. Красивый гном средних лет ловко спрыгнул с козла и, подойдя к женщине, взял её за обе руки, говоря слова признания. На его глазах происходило таинство любви и, определённо, тут Торин был чужим и лишним. У Дис начиналась новая жизнь, в которой, — так он решил, — не будет более места для брата из прошлого. Не хотелось становиться вечным упоминанием ей о той жизни, где она была матерью и ласковой сестрой. Только сейчас он понял, насколько ему страшно показаться живым перед Дис, когда её сыновья навечно покоятся в каменных саркофагах. Лучше оставить её в покое и мире с собой и новым мужем. Медленно развернувшись, он понуро завернул за угол дома и, хлопнув пони по крупу, вышел с другой стороны на тропинку, что вела огородами к дальнему лесу. Он и не заметил, что, когда по обычаю в знак расположения, проводив жениха в дом, Дис поймала движение возле тени соседнего дома и выглянула наружу. Ей показалось, что она увидела серебро длинных волос, что колыхнулись по широкой гномьей спине в такт знакомой поступи. Как часто мы узнаём родных и близких, по одним только шагам. Она ступила по ступеням к снегу и хотела, было, окликнуть «призрака», но её позвал назад голос будущего мужа, будущей семейной жизни и нового начала. Так Торин и ушёл, держась теперь ориентира строго на запад, где, возможно, его будет ждать последний друг в этом мире живых. И вот тогда, Торин решил про себя, что если и Бильбо окажется окружён любящей семьёй и безмерным количеством отпрысков, что само по себе не редкость у хоббитов, то он уйдёт за Грань, дабы не тревожить счастливое семейство своим угрюмым видом. Благо идти к Серой гавани недолго останется, пусть он даже и терпеть не мог остроухих зазнаек, чьи корабли всё чаще отправлялись за горизонт. А ведь хоббиты, он успел заметить, тоже остроухие и, возможно, родственны эльфам? Эдакие пигмеи в их высокорослой расе. Приятно было бы увидеть вытянутую морду Трандуила, когда Торин в его разум, мицелием поганки, подселит мысль о том, что хоббиты и эльфы — родня. Нужно будет подумать над этим, сидя в мягком кресле и грея ноги у камина, с трубочкой ядрёного, старого Тобби, заботливо поданную услужливым хоббитом, готового слушать его длинные песни годы напролёт. И плевать он хотел на сплетни соседей! Ах, поскорее бы снова увидится со старинным другом! И бывший Король-под-Горой в нетерпении поддал кованными железом сапогами в бока лениво шагающему пони, отчего тот удивлённо покосился на седока, но прибавил прыти. И вот он здесь, на перепутье, и снова в сердце закрался откровенный страх быть отвергнутым и ненужным, как старая вещь, что годами хранится на чердаках и к которой уже неприятно дотрагиваться. Прошлое редко оставляет нас довольными собой. Вот и Бильбо, возможно, хочет всё забыть о путешествии. Забыть тот трудный путь, что чуть, было, не стоил ему жизни несколько раз, забыть обезумевшего предводителя, усомнившегося в преданности своих боевых братьев, о море боли и смерти, постигшей бедного полурослика в кровавом сражении у подножья Эребора. Он, более чем все остальные, никак не был приспособлен к тому выматывающему нервы и силы походу, ведь его место тут, среди зелени Хоббитона, уютных норок и пения птиц. Стыдно становилось оттого, что волею других, мирного хоббита назначили Вором и, буквально, вырвали из родной норки навстречу приключениям, ловко сыграв на его врождённом любопытстве. Сорвавшись с ветки, над головой зазвенел жаворонок, уводя свою песню в небесную синь, где растворился в невидимый глазу силуэт, превратившись в точку. За раскидистыми дубами показалась дорожная таверна. Оценив чистоту двора и убранства, Торин решил передохнуть с дороги, привести себя в порядок и уже вечером, пешком направиться в Бэг-Энд. Он так и поступил, оставив в качестве платы своего пони и попрощавшись с хозяевами, двинулся за поворот дубравы к холмистому городку. Мимо пробежала небольшая компания хоббитят, весело щебечущих меж собой и ничуть не испугавшись мрачного гнома, обогнула его, размахивая пёстрыми лентами привязанными к палкам. Наверное, уже привыкли к гномам-торговцам, что в последние годы стали чаще посещать Хоббитон, разнося всяческие инструменты полезные в хозяйстве и даже игрушки для таких вот сорванцов, что сейчас на крики взрослых всей гурьбой повернули домой, на ужин, снова обгоняя седого гнома. В низине стремительно темнело, как обычно бывает в тёплые летние ночи, когда после дневного зноя разом опускается прохладная ночь, минуя пары мгновений отведённых сумеркам. Тропинки, что гордо именуются улицами, как-то сразу опустели: хоббиты инстинктивно боятся темноты и при первых признаках потемнения прячутся в свои норки, и лишь кое-где всё ещё слышались зовущие крики родителей, что загоняли своих расшалившихся чад за дверь. Всюду стали зажигаться жёлтые огни, что яркими пятнами светились за стёклами маленьких окошек, задёрнутыми кружевными занавесочками. Если пройти медленней и приглядеться, то можно заметить, что рисунок вышивки в каждом доме свой, к тому же ревностно охраняемый, как самый большой семейный секрет. Не зря Бильбо так страдал, когда салфетки его матери хотели применить в качестве тряпки для вытирания! За подобное непотребное отношение к памяти предков хоббит мог, чего доброго и убить, но его останавливало лишь взращённое с младых ногтей чувство такта и гостеприимности. Оглядевшись по сторонам, Торин не сразу приметил среди «светлячков» самые верхние огни, что дрожали на горизонте холмов и отправился туда, невольно прибавляя шаг. Подумать только, как он смог тогда заблудиться? Тихо отворив калитку и поднявшись по тропке, выложенной булыжниками к свежеокрашенной двери, он сорвал в себе первый порыв постучаться, решив, для начала, не лишним станет прислушаться, кто есть внутри. И действительно, — аж в сердце кольнуло, — за дверью донесся смех и топот, но следом за ним знакомый голос проворчал.       — Слезь и иди ужинать. Ха, как странно слышать грозные нотки в исполнении Бильбо, призывающего к порядку сына. Ночной гость отступил от двери, чуть не качнув новый колокольчик. К его крайнему сюда визиту, прошлый колокольчик был оторван с мясом и валялся на кусте гортензии, за что пришлось как следует стучать в дверь. Как помнится, гомон внутри тут же примолк. Перешагнув через такой же куст гортензии, Торин всмотрелся в окно, ища глазами признаки движения внутри освещённой норки.       — Да, дядя Бильбо, — протянул голосок и у Торина отлегло от души и он выдохнул. Негоже было радоваться, что у его друга не сложилось с семьёй и он, видимо один, воспитывает племянника, но гном не мог отделаться от захватывающего чувства наполнившей его радости. Поздно было корить себя в несдержанности и упрекать в малодушии, ведь отступить назад он бы всё равно не смог.       — Руки! Руки вымой. До чего же они грязные! Три их, три!       — Дядя Бильбо. Их две. Тут не сдержался даже гном и фыркнул от смеха, тут же испугавшись своего разоблачения, потому что в норке сразу стало тихо. Вслушавшись, он уловил шум воды. И вот, наконец, за слюдяным стеклом показались неясные очертания движения и мимо прошли двое: один большой и довольно высокий по меркам хоббитов, а второй, действительно, хоббитёнок. Другого движения и жильцов в норке не наблюдалось. Торин приблизился ближе к окну и упёрся ладонями в раму, будто от этого движения он стал бы ближе к дому хоббита. Как необычно и в тоже время томительно пахло возле окна. Он вдохнул и задержал дыхание: да, запах уюта камина, тепла выпечки и той частички хоббита, что еле заметно витала возле окна. Прикрыв глаза, он наслаждался этим ощущением, будто уже сам оказался внутри норки рядом с её гостеприимным хозяином. Осталось совсем немного, пара движений, и он окажется в личном королевстве своей мечты и больше никогда не уйдёт отсюда. Здесь встретит свою старость и верную подругу — смерть. Он медленно открыл глаза, в темноте отсвечивающие неверным синим светом, и буквально нос к носу встретился с большими голубыми глазёнками напротив. Если бы их сейчас не разделяло стекло, то они почувствовал бы дыхание друг друга. Мелькнула мысль, что это Бильбо и Торин искренне улыбнулся. Вопль ужаса огласил норку, и видение маленьких глазёнок напротив исчезло с грохотом позади. Испугался и Торин, хотя закалённого в битвах гнома не так просто напугать. Он отступил на шаг, второй, попятился назад, стукнувшись спиной о ствол дерева, что росло возле калитки.       — В чём дело, Фродо?       — Там, за окном. Чудовище! Вот оно как — «чудовище». Конечно, старый дурак, на что ты рассчитывал, придя без приглашения в дом хоббита? Напугал ребёнка, насторожил Бильбо. Вот он уже, с фонарём в одной руке, осторожно приоткрыл дверь и выглядывает наружу в поисках опасности. Держит в другой руке чуть отсвечивающий под светом взошедшей Луны — свой маленький меч Жало. Эдакий храбрец. Но не стоит недооценивать хоббита - в моменты трудностей и опасности, он, как никто другой, мог показать истинную верность, выносливость и отвагу. Жаль, что слишком мало времени было отведено на то, чтобы пообщаться ближе, и только умирая на Вороньей высоте, Торин смог приоткрыть этому, с позволения сказать полурослику, своё сердце. Наверное, то была самая длинная тирада в его жизни, после которой должно было наступить полное молчание и лишь высокое небо перед глазами, как последний свет в его жизни. Что ж, не сложилось, и теперь он быстрым шагом, почти бегом, покидает тихий Хоббитон, навстречу еле тлеющему закату. Летние ночи коротки, это то время, когда закат встречается с рассветом и он успеет уйти с Хоббитона до первых лучей солнца, чтобы больше никого не встретить на своём горестном пути. Нет, идти к эльфам, к этим вечно веселящимся переросликам, душа не лежала. Вышел из камня, и вернёшься в камень — так гласило древнее придание. Осталось найти небольшую пещеру, уйти от света и остаться там, навсегда. О мёртвых друзьях забывают, мёртвым — смерть и покой. Возвращению с Грани никто не будет рад. Все кто знал, уже свыклись с тем, что тебя нет, живут дальше. Не хотелось становиться чем-то прошлым, не всегда хорошим воспоминанием, тягостным взору. Может Бильбо даже поговорить будет не о чем? Станет переживать за своего племянника, как бы страшный гном его не напугал. Хотя, было бы забавно напугать маленького полурослика. Торин остановился возле нагромождения камней и с чувством пнул сапогом валун. Неужели его удел эти камни? Аркенстоун отдал своё сияние и вернул его в мир света для того, чтобы он, скитаясь, нашёл здесь свою могилу? Дошёл почти до края земли и трусливо сбежал, когда его, видите ли, испугался малыш, увидев лицо в тёмном окне? Даже не постучал к единственному другу, кто, возможно, всё ещё ждёт его. Ждёт.       — Просто помнит обо мне. Не о том, что я делал. Или каким был. Прорычав что-то маловразумительное, призванное отогнать от него все, путающие здравый рассудок, домыслы, Торин уверенно повернул назад в страну холмов. И пусть хоббитёнок визжит, прячась под кровать при виде грозного гнома, а Бильбо упадёт в обморок, причитая о своих истоптанных половиках у порога. Пусть будет так. Он идёт домой.