Часть 1
9 июля 2016 г. в 20:03
Их случайное знакомство начинается с письма Сен-Жюста о делах блеранкурской коммуны теплым, но пока еще не таким жарким летом 1790-го года. По случайности искренний тон и энтузиазм этого послания с первых же строк заинтересовывает Робеспьера, и он откладывает его, а не выбрасывает, как поступает с сотнями пустых писем наивных юнцов, бредящих Революцией.
Он назначает Луи Антуану встречу, затем еще и еще одну и вскоре замечает, что с Сен-Жюстом удивительно легко. Ему не нужно ничего объяснять и растолковывать: то, что Максимилиан привык с таким трудом доносить до других, уже существует в Антуане. Он чувствует это и бесконечно благодарит случай, который подарил ему эту встречу.
Сен-Жюст не может участвовать в выборах в Законодательный корпус; все потому, что какой-то коварной случайности было угодно, чтобы он родился не двадцать пять, а двадцать четыре года назад. Но он получает место в Национальном собрании, и место это, в силу чистого совпадения, находится рядом с местом Робеспьера.
Случайности, кажется, преследуют их на каждом шагу: Сен-Жюст разделяет все без исключения робеспьеровские взгляды, готов подписаться под каждым его словом и точно так же, как и Максимилиан, «верит в то, что говорит». Каждый раз, возвращаясь домой с заседаний Конвента и принимаясь за работу над новой речью, Робеспьер неизменно останавливает руку с пером где-нибудь на середине слова «национальный» и вдруг задумывается о том, что этот совсем еще мальчишка, затерявшийся в рядах серьезных взрослых политиков с окровавленными, будто в красных перчатках, руками, умеет то, чего не умеют они. Луи Антуан Сен-Жюст умеет читать мысли. Его, Робеспьера, мысли. Но и это, разумеется, не более чем совпадение и случайность.
И подозрительный, привыкший к одиночеству и непониманию Робеспьер в силу этой счастливой, но все-таки случайности не считает зазорным так же случайно потихоньку раскрывать перед Сен-Жюстом то, чего он никогда и ни перед кем не раскрывал, — свою душу.
Случайность заставляет Сен-Жюста поддержать идею Робеспьера, направленную на обеспечение постоянства состава Конвента, а потом и великое множество других идей. Случайность вынуждает Робеспьера неотрывно смотреть на темный, но словно светящийся по краю профиль Сен-Жюста рядом с ним минутами и часами — все то время, что длится заседание, время, которого возмутительно недостаточно, как кислорода в душной комнатенке, наполненной народом. Случайность, всепоглощающая, вездесущая случайность припирает их обоих к стенке, и ни один из них уже не в силах перестать жадно внимать словам другого, когда тот говорит. И понять, кто из них теперь наставник, а кто — ученик, становится решительно невозможно.
Все эти совпадения заставляют соединяться, как маленькие ручейки соединяются в единый бурный поток, в неделимое огромное и сильное чувство все, во что они оба верят. Робеспьер и Сен-Жюст верят в величие французской нации, благородство человеческой души, в заветные идеалы Революции: свободу, равенство и братство. А еще — друг в друга.
Революция — тяжелый, со стальным привкусом, загрязненный костной пылью воздух. Они дышат этим воздухом, жадно, до одури, почти не выдыхая, и растворяются в нем, и дышат друг другом. Они чувствуют друг друга. Они мыслят друг другом. Они живут друг в друге.
Именно в этот холодный и неприветливый брюмерский вечер они засиживаются у Робеспьера в доме номер 398 на улице Сент-Оноре допоздна и решают выйти развеяться — случайность. Париж как будто вымер; вокруг нет ни единой души, способной помешать их неторопливой, с громкими взрывами хохота Сен-Жюста и тонкими саркастическими замечаниями Робеспьера беседе — случайность. Они оба знают Париж как свои пять пальцев или даже лучше, но все равно умудряются потеряться на узкой улочке в двух кварталах от дома Робеспьера — случайность, случайность, трижды случайность! Максимилиан никак не может избавиться от ощущения, что все происходящее с ним в последние несколько лет, а особенно — в этот вечер, — череда немыслимых, но поразительно точных случайностей.
И вот они стоят на берегу Сены и смотрят в ее шелковую бесконечную густую темноту, вспарывают взором легкий фетр белесой ночной дымки, стелющийся по земле, скользят взглядами по бархатной коже ночного неба, усыпанной родинками-звездами, и его мягким белым волосам — полосой Млечного пути. Им кажется, что уже невозможно понять, небо отражается в реке, или река — в небе. Может быть, Млечный путь — вовсе не вьющаяся прядь волос, а всего лишь отражение Сены в зеркальной глубине небес? Сен-Жюст хочет сказать об этом, засмеяться, но коварная случайность, подкравшись неожиданно, не дает ему вымолвить и слова, заставляя звуки застревать на полпути к свободе и сердито клокотать в горле.
Робеспьер украдкой смотрит в его взволнованное лицо с розами на щеках и блестящие выразительные глаза, задевает чувствительный уголок своего сознания и вспоминает о догадках в отношении Антуана и его умении читать мысли. Если так, то Максимилиану, неуклюжему, несмелому и неумелому, похожему на едва вылупившегося желторотого птенца, в выражении собственных чувств, не нужно ничего говорить и объяснять. Он не обманывается: Сен-Жюсту достаточно всего одного (случайного!) взгляда на него, чтобы все осознать и дать понять то же самое Робеспьеру.
Случайность обхватывает его горло стальными пальцами пронизывающего ночного ветра — Максимилиан перестает дышать. Может быть, от нехватки кислорода он сходит с ума, но ему совершенно отчетливо видится, что Луи Антуан сейчас поцелует его. И он не обманывается, потому что случайности порой очень предсказуемы.
Теперь они стоят и смотрят друг другу в глаза, и Робеспьер, внезапно потеряв всю свою скрытность, подозрительность и неуступчивость, служившую ему железной броней, спрашивает с почти детской наивностью:
— Хочешь, я подарю тебе это небо, от края до края, со всеми его планетами и звездами? Хочешь?
Сен-Жюст смеется и, для приличия оглянувшись по сторонам, впервые позволяет себе поправить очки на носу Максимилиана.
— У тебя денег не хватит, — замечает он. — Не зря же тебя называют Неподкупным.
— А что мне остается? — с улыбкой осведомляется Робеспьер. — Если твоя голова, как говорит гражданин Демулен, — действительно вместилище Святого Духа, то она просто обязана обитать на небе.
Они придвигаются ближе друг к другу, замолкают и поднимают глаза, а сверху, точно откликнувшись на взгляды с земли, Млечный путь разбивается на миллионы блестящих в темноте осколков-снежинок. Пепельно-серые, как негашеная известь, они падают, опускаясь Сен-Жюсту и Робеспьеру на плечи.
— Случайность — это всего лишь выдумка и оправдание, — вдруг говорит Луи Антуан и, едва перехватив дыхание, продолжает: — Помнишь, у Сенеки: «Никогда не считай счастливым того, кто зависит от счастливых случайностей». Разве ты не счастлив по-настоящему? Нет, положительно, случайностей не существует. Существует только судьба.
Робеспьер, вспоминая, что Сен-Жюст — непримиримый фаталист, со свойственной ему серьезностью хочет возразить, но язык прилипает к небу; случайность в тот же миг перестает сковывать все его члены и отстраняется, чтобы уйти навсегда. Она не имеет решительно никакого отношения к тому, что у Робеспьера пересыхает во рту и он приподнимается на цыпочки, замирая в миллиметре от Луи Антуана.
— Верно, — шепчет он. — Ты не случайность. Ты — судьба.
Они еще раз касаются друг друга губами, и с этим касанием все вокруг обретает совершенно определенный, явственный смысл, и жизнь перестает казаться Максимилиану пустой чередой невообразимо причудливых совпадений. Нет, ничего не бывает случайного. Значит, все это, от начала до конца, все это судьба?
С неба, кружась над их головами, падает негашеная известь — случайность, которой они оба не придают значения.