Асфиксия

      - Походу, я люблю тебя.       - Ебу дал? – спрашивает Кенсу, скосив на меня глаза. А я думаю только о том, что зажатая между его тонких бескровных бледных пальцев сигарета выглядит немного нелепо. Особенно в те моменты, когда курящий подносит ее к своим огромным пухлым губам, затягиваясь. Какой же он странный. Большая курящая кукла. Кенсу вдыхает дым, а туманно в голове почему-то у меня.       - Нет, люблю тебя, говорю.       - Зачем? – без тени интереса в голосе спрашивает Кенсу, выдыхая в ночное небо густой, пахнущий вишней клуб дыма. Я только пожимаю плечами, неловко ежусь. Мы стоим на крыше моего дома, облокотившись о грязные ржавые перила, которые, кажется, вот-вот не выдержат нашего веса. Сломаются, полетят вниз. И мы следом. Прямо на твердый асфальт. И ничего от нас не останется. Ни костей, ни мяса, ни пятен. И этого разговора тоже. Зря я его вообще начал. Между мной и Кенсу не может быть нежности, привязанности и любви. Я только все порчу своим внезапным признанием. Но давать заднюю, когда повторил его уже дважды, бессмысленно.       - Да просто люблю. - Я не смотрю на Кенсу. Кенсу не смотрит на меня, любуясь невысокими для Сеула многоэтажками, низенькой школой для девочек из темно-серого камня, зданием какого-то бизнес-центра с потрепанным крестом на вершине и приходом на цокольном этаже, полумесяцем над головой распятого Иисуса. Я смотрю туда же. На долю секунды кажется, что это я там, на кресле, смиренно смотрю в землю, пока мои стигматы истекают кровью. Какие все-таки эти христиане извращенцы! Вознести распятого обнаженного мужчину над городом. Неуважение к погибшему.       Прохладно.       - А я тебя нет, - все так же бесцветно признается Су, а мне почему-то становится легче, несмотря на отказ, - мне уйти?       Большеглазый пытается быть внимательным? Это мило. Мне даже смешно. И я, ухватившись за грязные перила, откидываюсь назад и, запрокинув голову, смеюсь. Как же все это неестественно. Словно мы герои малобюджетного арт-хаоса, дешевой драмы для подростков. Кенсу не врет. Кенсу никогда не врет. И это еще одна причина, по которой я так люблю его. Я смеюсь, Дио смотрит на меня с холодным интересом во взгляде. Верно решил, что я умом тронулся.       - Нет, не уходи. Ты мне не мешаешь любить тебя, - неожиданно прекратив хохотать, говорю я, продолжая пялиться вверх. Звезды над головой совсем маленькие и бледные. Любоваться совсем-совсем нечем. Зато руки, не позволяющие упасть моему бренному телу на холодный грязный настил крыши, приятно напряжены. Меня отвергли. Но почему-то не больно. Наверное, я еще не до конца осознал всю серьезность происходящего.       - Ты теперь меня бросишь? – наконец, задаю самый главный вопрос.       - Нет, у всех свои тараканы, - пожимает плечами Кенсу. Снова становится невероятно смешно. Действительно. Каждый в глубине души своей имеет что-то, что в нормальном обществе принято считать ненормальным. Извращением, если хотите. Есть мужчины, которые надевают женскую одежду, есть женщины, которые надевают страпоны, получая от этого удовольствия. Кто-то любит порно с женщинами за пятьдесят, кто-то любит детское порно, кто-то любит пихать себе в задницу кулак. А я люблю Кенсу. Вот такое у меня редкое и странное расстройство. Люблю Кенсу. А Кенсу любит, когда его душат во время секса. Поэтому он не уйдет.       Дио совсем не привлекает БДСМ или еще какие-либо сексуальные девиации. Только асфиксия. Он не может кончить, если не перекрыть ему доступ кислорода. До говорит, что невероятно трудно найти партнера, который отнесется ко всему этому с пониманием. Ему не нужно от секса ничего, кроме твердого члена в заднице и крепких пальцев на шее. А все его бывшие либо слишком увлекались, воспринимая простой собачий кайф как какую-нибудь БДСМ-сессию, либо просто ничего не могли. К тому же, по словам все того же Кенсу, Корея страна консервативная, скучная до зубного скрежета. Найти тут кого-то тяжело, даже будучи геем. Я согласен, но, в отличие от моего партнера, этому очень рад. Если бы не все эти обстоятельства, Дио давно бы меня бросил.       Меня отвергли. Меня отверг какой-то извращенец, похожий на пятиклашку, курящего тайком от родителей за школой. Такой красивый.       Сумбурно.       - Если я умру, ты будешь скучать? – несу какую-то чушь. - Как скоро отправишься на поиски нового партнера?       - Не знаю. Не было повода об этом думать. Ты же младше меня на целый год. - Удивительная способность Кенсу относится серьезно ко всем моим тупым вопросам - еще одна причина, по которой я люблю его до смерти. Он не смеется надо мной, не называет меня идиотом, не оставляет без ответа. А вот Сехун, например, говорит, что я в такие моменты веду себя как тупая капризная школьница. Ох уж эти латентные геи! Тужат из себя мужественность, боятся лишний раз открыть рот.       - И что? – улыбаюсь, склонив голову на бок. Рассматриваю аккуратный профиль своего партнера, его маленькие круглые уши, молочного цвета кожу и высокий лоб, открытый каким-то нелепым подобием челки. Кенсу говорит, что немало отдал за свою стрижку какому-то там титулованному парикмахеру. Но, честное слово, такое чувство, что она ему волосы не выстригала, а выгрызала. Не удивлюсь, если Дио стригся у собачьего мастера. Нелепая прическа. Такая же нелепая, как сигарета, которую он сейчас тушит о перила. Тонкая, женская, ароматическая. Явно импортная. И, наверное, дорогая.       Недолго думаю, ловко перепрыгивая через перила (я вообще-то спортивный), оказавшись по ту сторону, нависаю над дорогой. Стою практически на пятках. Одно неловкое движение - и прощай, Ким Чонин. Какая глупая будет смерть. Но умереть это выход. Я живу в постоянном страхе. Страхе остаться одному. Стабильно, один–два раза в неделю просыпаюсь посреди ночи и ловлю своего любовника одевающимся. У Кенсу никогда не получается уйти тихо. Он всегда громко сопит, натягивая на себя джинсы, что-нибудь роняет, светит мне в лицо телефоном, матерится сквозь зубы и очень громко ищет сигареты. Он не остается на всю ночь, даже если мы без остановки трахались с того момента, как его нога переступила порог моей квартиры. Кенсу забегает ко мне, словно вор или уличный кот. Погреется, поест, удовлетворит свою похоть и уходит. Я остаюсь. Один в квартире. Пялюсь в пустоту и вспоминаю бессмертную цитату Гоголя: «А был ли мальчик?». Каждый раз, когда он уходит, забирает с собой остатки сна и спокойствия, оставляя только страх, что больше Кенсу не вернется.       Я не знаю где он живет, чем зарабатывает на жизнь. Знаю, судя по одежде и телефону, что он либо из состоятельной семьи, либо сам хорошо зарабатывает. Я знаю его номер телефона и знаю, что он не отвечает на звонки «не по делу». Я не знаю, есть ли у него еще кто-то, кроме меня, но знаю, что даже если есть, только я могу удовлетворить Кенсу. Иначе он бы не приходил.       Я знаю, какое у него выражение лица, когда Дио кончает, и теперь знаю, что он меня не любит.       - Ты придурок? – лениво спрашивает Су, выкидывая затушенную о перила сигарету. Больше брюнет ничего не говорит. Вместо этого он встает на небольшой выступ, в который забетонированы расшатанные перила, приподнимается на носочках и, перегнувшись, целует меня в губы. Это и есть его ответ на вопросы. И мне больше ничего знать не хочется. Я целую Кенсу в ответ. Горячо и влажно, переплетая языки и громко вздыхая в чужие губы.       До разрывает поцелуй, терпеливо дожидаясь, когда я снова окажусь двумя ногами на твердой земле, чтобы снова его поцеловать, прижимая к себе. Его холодные тонкие, но крепкие руки обвивают мою шею, а губы с привкусом вишневого дыма блуждают по лицу. Я могу только улыбаться, хотя чувствую себя разбитым.       По инерции, просыпаясь ночью на разложенном диване, я сажусь, чтобы в очередной раз вглядеться в пустоту, и с удивлением вижу Кенсу все еще спящим на самом краю. Его крепкую на вид бледную спину с узкими плечами. Когда мы познакомились полтора года назад, они были хрупкими и покатыми, почти женскими. Такими трогательными, что я сражался за доли секунды из его жизни, чтобы поцеловать их. Ведь Дио никогда не уделял мне времени сверх того, что требовалось, чтобы кончить. Я узнал о нем сегодня много нового. Во-первых, Кенсу меня не любит. Во-вторых, он спит на боку, подложив руку под голову.       Интересно, между нами что-нибудь поменялось, раз он до сих пор здесь?       - Не спится? – раздается приглушенный голос. Значит, он все-таки в этом мире, а не в царстве Морфея.       - Привычка, - я только неопределенно машу ладонью, зная, что До на меня совсем не смотрит, а потом тяну на себя за плечо, заставляя лечь на спину. Хочется задать ему миллиард вопросов. Кем он работает? Какой любит цвет? Куда ходит на выходных? Есть ли у него хобби? Любит ли собак? Что получил на свой последний день рождения? Когда впервые влюбился и влюблялся ли вообще? Есть ли у него какая-нибудь заветная мечта и кем Кенсу мечтал быть в детстве? Но вместо того, чтобы вывалить на него поток бессвязной речи, ответы на которые я все равно не запомню вот так вот сразу, целую пухлые теплые губы. Дио закрывает глаза, отвечая. И по сладкому вишневому привкусу становится понятно, что Кенсу совсем недавно выходил покурить.       - Ты не ушел, - не спрашиваю, скорее констатирую факт. Если До уже успел выйти на лестничную площадку, прикончить одну сигарету и все равно лежал в постели, значит, он никуда не спешит. Впервые за полтора года наших отношений я не слышу ничего: ни скомканных прощаний, ни неуместной благодарности за секс, не слышу и ставшего традиционным обещания позвонить в следующую субботу. Кенсу просто лежит рядом, позволяя мне под одеялом гладить его по бедру. Он совсем ничего не делает. Не отвечая на ласки, но и не отталкивая. Безучастный ко всему происходящему он, отрешенно смотрит в потолок.       - Почему ты остался?       - У всех свои тараканы.