Я сижу в гримерной и критично разглаживаю белый тон по лицу. Вот я касаюсь брови, и палец мой натыкается на продолговатый тонкий шрам. Это моё первое рассечение. Я издевательски улыбаюсь своему отражению, припоминая события, произошедшие пять лет назад. Именно они стали отправной точкой в сознании «LARIN!».
***
Я лежу на сырой апрельской земле. Глаза мои закрыты: один по доброй воле, а второй и вовсе заплыл фингалом. Правая бровь практически полностью рассечена, почки, по которым меня долго и упорно били, кажется, готовы отвалиться. Руки сжимаются в кулаки от ненависти к собственной никчёмности, но я даже не могу встать. Как я устал… Сдалось мне это чертово высшее образование. Зачем я только вернулся? Чтобы опять стать грушей для битья? Какие же люди мрази. Разве справедливо унижать человека просто за то, что его внешность отличается от вашей? Да, у меня есть этот чёртов параротацизм, есть дефект речи. Ну и что?.. Я ненавижу их! Ведь сами они и гроша ломаного не стоят без мускулов и денег отца. Неспособные даже к простейшей умственной деятельности, но тем не менее, они считают себя лучше других. Так что же мне оставалось? Да, я настучал ректору о прогулах, но неужели я не могу относиться к ним так же, как они ко мне? Ах да, я ведь совсем забыл: сила есть — ума не надо. — Эй, Уткин, ты там живой? — из задумчивости меня вырывает смутно знакомый женский голос. — Иди к черту! — с трудом выговариваю я. Ещё не хватало, чтобы меня жалели. — Значит, все не так страшно, — невозмутимо констатирует незнакомка. — Слышь, Уткин, вставай! Из-за тебя опять проблемы у всей группы будут, — в её голосе нет ни намёка на сострадание. Это одновременно радует и бесит. Открываю глаза. Передо мной стоит среднего роста русоволосая девушка, на вид лет двадцати. Длинные волосы, собранные в косу. Одетая в чёрную футболку, джинсы и пальто — наверняка одна из этих Мажоров. Что ей надо от меня? Присматриваюсь заново. Так это же староста из соседней группы. Нейробиология… Но сути дела это не меняет. Мне не нужны её советы. — Мне похуй. Слышь, шкурятина, вали туда, куда шла! — нет, я не боюсь мести. Такие, как она, не опустятся до того, чтобы ударить или нажаловаться. Скорее уж, гордо вскинув подбородок, пройдут мимо. Питерская интеллигенция, блядь! — Ты с бабой своей так разговаривай, а со мной не смей, — в голосе звучит сталь, и, кажется, напрочь отсутствуют эмоции. С бабой?! Какая у меня может быть баба? Да ни одной из этих шкур не придёт в голову встречаться с нищим мальчиком из Архангельска, у которого на хлеб не всегда есть. Я кисло ухмыляюсь собственным мыслям, а она принимает это на свой счёт и продолжает. — Ты думаешь, я счастлива с тобой, моральным ублюдком, светские разговоры вести? Да ни фига! Только вот в чём фокус: если тебя менты загребут, то в деканат вызовут старосту, а так как заменяю её я, то огребу вместе с тобой. Так что вставай, мать твою! Странно, но у меня даже не возникает желание её ударить. Скорее чувство уважения за то, что хоть кто-то в этом толерантном городе не лицемерит. Я нехотя, с большим трудом поднимаюсь, не пытаясь сдерживать стоны и мат, рвущийся наружу. Строить из себя всетерпящего великомученика глупо. Даже не отряхнувшись, я собираюсь уходить. Это даётся мне с трудом, ведь по ногам тоже пнули пару раз. — Ну и куда ты попёрся, а, Уткин? — я слышу слегка насмешливый и саркастичный голос вслед. — Ты серьёзно надеешься, что тебя пустят в общагу в таком виде? Черт… Это ж надо такой талант иметь, чтобы бесить с первых минут разговора. Но она права. Я осматриваю собственное тело. Джинсы выпачканы в весенней жиже, рубашка порвана и залита кровью, а на лицо и вовсе страшно смотреть. — Ну, что ты мне предлагаешь? У меня нет денег на новые шмотки. Хотя, если познакомишь со своим сутенёром, — отвечаю я в тон новой знакомой, стараясь побольнее ужалить её. Только вот не к чему прицепиться, поэтому и приходится врать. Вообще-то, она совсем непохожа на блядь. Да и вообще, ничего такая, я бы трахнул. Но она скорее в петлю, чем с таким, как я. Тут и думать нечего. Вон, по ценнику плащика все понятно. Между тем, девушка окидывает меня задумчивым взглядом, и, словно не услышав оскорбление, бросает: — Пошли. От неожиданности у меня даже отвисает челюсть. Благо, она развернулась и не увидела этого. Я быстро собрался с мыслями и выплюнул первое, что успел придумать. — Я ж сказал, что у меня нет денег. Тем более на блядь. — Первый раз бесплатно, — я буквально слышу усмешку в её голосе. Разумеется, девчонка несерьёзно. Честно говоря, мне даже стало интересно. И что она собирается со мной делать? Неужто возьмёт заместо собачки. Но я не в том положении, чтобы отказываться от помощи. Молча подняв рюкзак с земли, догоняю её, но держусь сзади, пытаясь запомнить весьма и весьма зачётную попку. Кажется, вечером будет чем заняться. Идём по замысловатым катакомбам дворов и вот уже через пять минут оказываемся в одном из знаменитых дворовых колодцев, коими так славна Северная столица. Девушка поднимается на третий этаж, я иду за ней. Стоя перед входной дверью, я не выдерживаю и произношу: — Наверняка предки в восторге будут от такого гостя. Не боишься, что я сопру чего-нибудь? Девчонка достаёт из кармана связку ключей, начиная открывать деревянную дверь. — Не бойся, я живу одна. Да и красть нечего, кроме печенья, супа на кухне и мусорного пакета. За последнее я тебе ещё и заплачу, — это заявление чуть не заставило меня улыбнуться. Она явно не промах. Между тем дверь открывается. Новая знакомая явно поскромничала: паркетный пол, дорогие обои, роскошные картины, большое кресло с кожаной обивкой. В общем, двухкомнатная квартирка золотой молодёжи, живущей на берегах Невы. — Раздевайся, — жёстко и абсолютно спокойно произносит девушка. Как она раздражает меня. Я ей ничем не обязан. Сама напросилась, а теперь командует, сучка. — А как же прелюдия? Может, хоть минетом порадуешь? — Не дождёшься, — невозмутимо хмыкает она. — Сейчас чего-нибудь на смену посмотрю. Не соизволив даже пройти в ванную, я снимаю с себя джинсовку, кидаю её на пол, а на неё рубашку с джинсами. Теперь я стою в одних носках и трусах, ожидая возвращения моей новой знакомой с какими-нибудь стариковскими шмотками. На удивление, когда она вернулась, в её руках была вполне молодёжная одежда. Заметив кучу на полу, она недобро ухмыляется и швыряет принесённое рядом. Спокойно забрав грязное и не смутившись моему виду, она уходит. Я же брезгливо поднимаю одежду и критично её разглядываю: синие, явно совсем недешёвые джинсы; чёрная футболка и рубашка в мелкую клетку. Быстро одевшись, я иду в ванную, где должна находиться девчонка. — А парень-то не будет против, что ты его шмотки отдала? Глядишь, допросит с пристрастием. Тут я вижу удивительные перемены в её мимике. Неужели моя шуточка её задела? Честное слово, после стольких неудачных попыток мне стало даже неудобно. — Это брата. Он погиб год назад. Я никогда не признавал общепринятые нормы морали, но и не позволял себе что-то говорить о близких оппонента. Сейчас, признаться, я даже почувствовал слабый укол совести. На это девчонка импульсивно встала и быстрыми шагами ушла в зал. Я тихо произнёс: — Соболезную, — это все, на что меня хватило. Она же вынула из-под шкафа аптечку, наскоро достав кучу пластырей, йода, перекиси и зачем-то маленькое зеркальце. Я усмехнулся. — Вперёд и с песней, — она кивнула на медикаменты. — Не мне же этим заниматься. Я молча сел, посмотрев на себя в зеркало. Лицо у меня было, мягко говоря, стрёмное. Я быстро обработал раны и ушибы, уже собираясь уйти, но немного подумав, я пошёл на кухню. Она помогла мне, а я просто уйду? Я не моралист, но думаю, что простая благодарность тут уместна. В конце концов, я результат трёх с половиной миллионов лет эволюции! — Меня Дима зовут, кстати, — замечаю я. Девушка на секунду замирает, и я уже ожидаю очередную колкость, как вдруг: — Ада. — Спасибо тебе, Ада, — ухмыляюсь я. — Постарайся больше не стучать на них, Дима, — отвечает она. — Когда можно будет забрать вещи? — Завтра, — пожимает плечами Ада. — Тогда пока?.. — я направляюсь к выходу. — Ага, — она не провожает. Так я встретил девушку, которая начисто переменила мой привычный ход жизни. Поднимаясь на следующий день по ступеням её дома, я и подумать не мог о чем-то серьёзном. Честно говоря, я даже и не предполагал, что она согласится на моё предложение. Скорее, оно было призвано, чтобы понаблюдать за тем, как будет выворачиваться эта интеллигентка. — А давай встречаться? — проговорил я без доли смущения, получая в руки чистые вещи. Девушка, кажется, совсем не удивилась моему предложению и вовсе не смутилась, как я ожидал. Окинув меня оценивающим взглядом, она немного помолчала, а потом, в привычной манере пожала плечами, ответив: — Давай. И когда же первое свидание? Я немного растерялся, но показывать этого был не намерен. — Хоть сейчас, — ответил я, будто приняв вызов. — И куда же ты меня поведёшь? В шаверму? — пытливо уставилась на меня Ада. — Даму в шаверму? — наигранно возмутился я. — Давай-ка погуляем, скажем, по Марсово полю. — А давай! — она даже не стала собираться. Так и вышла в свободной футболке и джинсах, лишь накинув своё неизменное пальто. В тот вечер мы гуляли до самой ночи. На удивление, Ада оказалась не самой глупой девушкой. Она знала, кажется, все обо всём. Мы обсуждали Бродского и Кафку, Золотой и Серебряный век, а иногда просто молчали. Через два дня я пришёл снова и она согласилась. Мы снова гуляли до самой ночи. А потом ещё, ещё и ещё. Что интересно, никто не воспринимает это общение всерьёз, хоть между собой мы называли это свиданием. Однако уже к концу мая я понял, что пропал. Тогда ещё я верил любовь, а Аду считал идеальной. Красивая, умная, совсем непохожа на других. Она стала моим всем, хотя даже не подозревал об этом. Она воспринимала меня только как друга. Впрочем, мне было так проще, я не мог позволить себе девушку, живя в общаге и не всегда имея деньги даже на себя. Я откровенно боялся этих чувств. До недавнего времени я испытывал сильнейшее презрение ко всем особям женского пола, которые меня окружали, и сейчас меня очень пугало. Ведь одна из них смогла вызвать столь сильную привязанность и даже чувство, доселе мне неизвестное. Неумолимо приближалось лето, и я отчётливо понимал, что уже не смогу без разговоров по душам, обсуждения книг и откровений, ставших мне отдушиной на эти два месяца. Иногда, когда терпеть издёвки одногруппников уже не было сил, я приходил домой, а она молча открывала дверь, заказывала фалафель, (поскольку знала, что мясо я не ем) и мы молча сидели на балконе, вглядываясь в Петербург. Частенько я клал голову к ней на колени, а Ада вполголоса читала Пушкина, в шутку называя меня Онегиным, хотя я у себя в голове ассоциировался с Лариной. Кстати, помимо дома родителей в Архангельске, у меня был домик в пригороде, перешедший после смерти бабушки. Я предложил поехать туда, даже не надеясь, что городская девчонка согласится. Но она опять удивила меня. Так мы оказались в небольшой деревушке. Мы часто ходили на речку, в лес, гуляли близ посёлка и поля. Она была просто в восторге. Я тоже был счастлив. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Тогда я ещё верил, что существует такое состояние. Много чего произошло за 3 месяца. Например, приставания у деревенского клуба, после чего мне разбили губу и поставили фингал. Теперь уже Ада залечила мои раны. Тогда я впервые решился её поцеловать. Я даже не был уверен, чувствовала ли она хоть что-то, но Ада на удивление ответила. В тот момент я понял, что люблю. А, вот ещё вспомнил: однажды мы пошли купаться. Речка была жутко холодная и с непривычки у неё начались судороги. Ада едва осталась жива. Я вытащил её, потому что неплохо умел плавать. Этой же ночью она стала моей. Мне 22, а ей всего 19. Сколько бы я ни пытался выкинуть из головы подробности этой ночи, ничего не вышло. Я помню, как дрожали её ножки, как она кричала моё имя, как оставила синяк на правой ключице. Словом, мы провели просто фантастическое лето. Мы редко были близки, редко позволяли себе нежности, но другой такой, близкой мне по духу женщины, я не встретил до сих пор. В конце августа мы вернулись в Петербург. Ада пригласила меня жить к себе. Было жутко унизительно, но она на удивление быстро поняла это, и мы решили покупать продукты в дом на двоих. Всё было хорошо ровно до того момента, как встав рано утром, я застал её, собирающей чемодан. — Ад, ты в другую комнату решила переехать? — усмехаюсь я, но сейчас в голосе нет уже той язвительности. Я просто не умею по-другому. Девушка вздрагивает и поворачивается ко мне, неровно глядя в глаза. — Дим, да нет… — она передёргивает плечом. — Понимаешь, я уезжаю в Лейпциг. — То есть? Ты умеешь шутить, — я никогда не любил глупых метафор, но сейчас ничего адекватнее придумать не могу. — Я не шучу, — Ада разворачивается и возвращается к сборам чемодана. — Мой папа оплатил мне учёбу в Германии. Злоба поступает ко мне, разум темнеет, а руки сжимаются в кулаки. — На сколько лет, позволь узнать? — голос становится приторно-сладкий, начинаю картавить сильнее обычного. — Как минимум на год. До следующих каникул. — Как?! — срываюсь на крик. — А мне что делать?!.. Я же… — страх подступает к горлу. Я не хочу потерять Аду и решаюсь сказать слова, которые не произносил ещё ни разу. — Я люблю тебя… От этих слов Аду передёргивает, она застёгивает чемодан, поворачивается, с грустью смотрит в глаза. — Нет, Дима. Любовь — это тип химических реакций, выделение гормонов. Ты ещё встретишь ту, с которой тебе будет легче и проще, — девушка целует меня в щёку и отступает. Я смотрю на неё. Господи, как я ошибался. Я позволил себе поверить в то, что могу любить быть любимым. — Знаешь, кто ты после этого, Ада? Ты шлюха. Продажная шалава. Блядь поганая, — голосовые связки рвутся, а она даже не меняется в лице. — Я опаздываю. Квартира будет пустовать, так что живи, не поминай лихом. И прошу, не пей больше. Ты очень дорог мне, Дима, — дверь за ней захлопывается. Несколько минут я просто стою в одном положении, пытаясь понять, что сейчас произошло. А произошло предательство. Меня предал самый родной, близкий человек. Но если она так легко отказалась от меня, выходит, что никогда и не любила? И верно, она же никогда не говорила о любви, никогда не проявляла инициативу… Просто позволяла к себе прикасаться. Мы редко обнимались, целовались и того реже. Черт, надо было раньше понять, что я не нужен ей. Я опускаюсь на кровать и закрываюсь одеялом, словно ребёнок, прячущийся от проблем. Хочется выть. Вскоре я забываюсь тяжёлым сном. Просыпаюсь лишь на следующий день, да и то оттого, что перевернулся и нажал телом на пульт от телевизора. Монотонный голос диктора одного из федеральных каналов тогда сообщил: — Вчера произошло крушение боинга 747, рейс Санкт-Петербург — Лейпциг. Выживших нет, — затем он говорил ещё что-то, но мозг отказывался воспринимать любую информацию. В голове моей эхом отдаётся «Я опаздываю на рейс…» Выходит, я виноват в смерти Ады. Я должен был задержать её, наорать, ударить, в конце концов, но не дать ей сесть на этот чертов самолёт. Ада ослушалась… Недалёкая маленькая девчонка. Все женщины тупицы, и даже она, несмотря на эрудицию, ничем не отличается от других. В этот день я перестал верить в Бога и справедливость. Да, я ненавидел Аду, ненавидел за то, что она бросила меня… Но всё же любил. В тот день закончились мои самые первые и долгие отношения. Единственные, которые разорвал не я. Потом было полгода затворничества и одиночества с диагнозом «маниакально-депрессивное состояние». В институт я больше не вернулся. Целыми днями я просто лежал на кровати и пялился в потолок, осознавая десятку простых истин. Все женщины мрази и предатели. Любви нет. Все женщины глупы. Бога нет. Нельзя доверять людям и привыкать к ним. К черту детей, семью, любовь. Всё это слишком сложно. Вскоре я понял, что должен донести это людям, дабы они не ошибались также, как ошибся я. Камера, костюм, мотор. — Привет, YouTube, с вами Ларин!***
Быстро моргаю, прогоняя воспоминания о самом первом Дайджесте моей головы, имя которому Ада. В гримёрку входит конферанс, сообщая о том, что скоро мой выход. Я поднимаюсь, не заметив, что тональный крем уже давно стекал на пол, поскальзываюсь и падаю. Пока лечу, успеваю усмехнуться собственному идиотизму. Просыпаюсь уже в больнице, и молоденькая медсестра говорит о том, что сейчас придёт мой лечащий врач. Дверь открывается, и я не верю своим глазам: предо мной стоит Ада, живая и здоровая. Совсем не изменилась даже. Девушка криво улыбается. — Ну здравствуй, Дмитрий Ларин. Комик, критик, новатор.***
«Ну здравствуй, Дмитрий Ларин. Комик, Критик, Новатор» Эта фраза крутилась у меня в голове уже третий час, выматывая, доводя до исступления. Честно говоря, в тот момент я даже не смог ответить ничего вразумительного. Девчонка же решила, что я не хочу с ней разговаривать. Тупо осмотрела и ушла. Маленькая мразь, лучше бы она сдохла. А теперь рассчитывает, что я не попытаюсь её морально убить. Ну уж нет. Я резко встаю с кровати и направляюсь к кабинету заведующего терапией. Вхожу без стука, чуть ли не пинком открывая дверь. Ада, кажется, совсем не удивлена моему появлению. Она сидит за столом, заполняет бумаги, а заметив меня, чуть улыбается. Я в три широких шага сокращаю расстояние между нами и буквально ору: — Почему ты не сказала, что не сдохла?! Девушка несколько раз моргает, поднимает на меня глаза и сочувственно улыбается. — Дима, не кричи, тут больные люди. Садись, мы все обсудим, — она показывает рукой на стул. — С чего ты взял, что я мертва? — голос её спокоен, она снова пропускает мимо ушей оскорбления и даже сочувствует. Как это бесит. Как вся она бесит. Но мне все же приходится взять себя в руки и говорить тише. — Ты улетела в Лейпциг. Самолёт этого рейса разбился. — Да, — кивнула девушка. — Но с чего ты взял, что я там была? Мне сначала нужно было в Берлин. Я сел на стул и выдохнул. Говорить было нечего. Её даже не обвинишь в том, что я олух. — Да ладно, Дима, — вдруг улыбнулась Ада. — У тебя и без меня все сложилось. Ты теперь знаменитость. Она ещё и смотрит мои блоги. Просто фантастика. Замечательно! Если девчонка не дура (а раньше она такой не являлась), то догадывается о ком в них идёт речь. Я снова осматриваю старую знакомую. Те же светло-серые глаза, только в них стало больше серьёзности. Те же длинные русые волосы, но срезанные до лопаток. А в остальном она все та же: изящная шея, тонкие ключицы, что сводили меня с ума много лет назад. Я бы соврал, если б сказал, что не хочу её и сейчас. Поэтому в голову приходит весьма глупая идея. — А не хочешь в гости зайти? Я тебя в творчество посвящу, развлечёмся. Помнится, я задолжал в прошлый раз, — она поднимает глаза и улыбается. Я знаю эту улыбку. Именно так она улыбалась, когда отвечала на предложение встречаться. Ох, не к добру. Но удочки уже заброшены. Выдернув из стопки лист бумаги, она протягивает его мне и говорит спокойно: — Пиши адрес. Размашистым почерком я пишу свои координаты и молча выхожу из комнаты. Я не знал наверняка, чего ждать от Ады, но все же купил бутылочку хорошего вина, хотя и склонялся к тому, что девушка не придёт. В назначенное время раздался звонок. Я открыл дверь, на пороге стояла девчонка, а в руках держала знакомый пакетик. — Ты не забыла о моих вкусовых предпочтениях, — хмыкаю я. — Как мило. — Как можно? — в тон мне, отвечает она. Не глядя, кидает пальто на вешалку, снимает кеды. — Извини, не прибрано, — произношу я с интонацией «мне плевать», но сейчас и правда ремонт. Я разливаю вино по бокалам. Мы съедаем фалафель. После встаю, и, взяв девушку за руку, тащу её к матрацу. Честно говоря, я надеялся, что она пошлёт меня, ударит, убежит. Но девчонка даже не постеснялась. Что было дальше? Дальше я сорвался. Выплеснул всю ярость и страсть, что накопилась за долгие годы. Я швырнул её на простыни. Стащил, местами порвал одежду. И трахнул. Жёстко. Не сказать, что бы я так хотел, но и выказать хоть малейший намёк на нежность мне не давала гордость. Когда же волна наслаждения накрыла нас, мне стоило титанических усилий не произнести её имя. Я часто позволял это себе с другими, называл их её именем, но не здесь и не сейчас. Самым сложным было взять её вещи, швырнуть в лицо и потребовать, чтобы она уходила. Но я должен был показать ей, что чувствовал тогда. Каково мне было. Но, она даже не удивилась и не обиделась, а просто чмокнула меня в щёку и сказала, что не против встретиться снова. После этого наши встречи стали регулярными. Я просто скидывал смску с временем. Этого было достаточно и она всё понимала. Сказать, что мне было хорошо с ней — ничего не сказать. Но я снова и снова выгонял её, как только все заканчивалось. Пока как-то мы не задержались настолько, что идти домой было опасно. Ада начала привычно одеваться, но я перехватил её руку и прошептал «Останься». Я ожидал услышать усмешки, но девушка нежно улыбнулась и легла обратно в постель. Она обняла меня, а я не стал сопротивляться. После этого я не выгонял её и мы часто просыпались вместе. В моей прихожей появилась даже полка, куда она ставила вещевую сумку для ночных дежурств. Кажется, всё было в порядке, как 5 лет назад. Но я знал, что так будет не всегда, ведь жгучая обида теплилась в душе. Я ненавидел ту, что любил. Я хотел наказать её, но в последнее время всё меньше. Пока… Проснувшись однажды утром, я начал неосознанно рассматривать свою женщину. Тут взгляд мой упал на деталь, которую я раньше не замечал. Резинка трусиков опустилась ниже обычного, и стал заметен шрам. Раньше его не было. Я наскоро достал телефон и сфоткал его, решив узнать, что произошло с Адой заграницей. То, что я нашёл в интернете, поразило меня. Такой шрам остаётся от пересадки почек. Пазл в моей голове сложился. Выходит, она не учиться ездила, а на операцию. Я зря её мучил? — Ада, почему ты не сказала, что уехала на операцию? — тихо начинаю я, глядя, как девчонка допивает кофе. — А что бы изменилось? — Что изменилось?! — начинаю выходить из себя. — Что изменилось?! Дай-ка подумаю. Может быть, моя психика была бы цела. Может, наша жизнь стала чуть проще? Ты хоть понимаешь, что натворила? Я бы дождался год, два — неважно! — Дима, не кричи, пожалуйста! — она начинает потирать виски. — Понимаешь, я не была уверена, что останусь жива. Операция сложная. Я испугалась за тебя. — Что же ты наделала, — тихо говорю я. — Если б ты сказала все, как есть. Хотя бы тогда ответила, что тоже… любишь меня, — последние слова даются слишком тяжело. Я не понимаю, когда успел сжать худое тело в своих объятьях. — Странный ты, Дима, — она проводит тонкими пальцами по моим волосам. — Разве земля говорит, «я верчусь»? — Нет, — просто отвечаю я. Язвить сил уже нет, да и какой смысл. — Но она же вертится, — я улыбаюсь и выдыхаю. Может быть, счастье — это и выброс гормонов. Но стимулятора лучше, чем Ада, я не встретил за 5 лет. Так, может, стоит признать, что Дмитрий Ларин способен чувствовать? Я не люблю ни лжи, ни бессмысленной деятельности…