дешёвый джин

      Сейчас, когда наркотики взяли верх (хоть и не в полной мере, он всё-таки не шавка какая-то, вампир), Кэссиди особо ярко и интенсивно чувствует это. Своё личное безумие. Помешательство. Такое, что, кажется, отдаст свою жизнь за его объект, за Джесси. Кэссиди не знает, влюблённость это или ещё какая-то химическая херня, а ещё он не знает, что чувствует падре. Впрочем, сейчас, под наркотой ― что угодно.       Он глотает джин прямо из горла и подаёт бутылку падре. Тот интуитивно нащупывает её, потому что координация его сейчас явно подводит, и тоже глотает противную маслянистую жидкость, немного заваливаясь набок. Кэссиди откидывает голову на спинку скамьи и спрашивает, изучая церковные своды взглядом:       ― Как ощущения, падре?       Так и не дождавшись ответа ― внятного, по крайней мере, Кэссиди снова уплывает к мысли об этой тупой влюблённости, пульсирующей у него в голове. Он и не замечает, как за несколько минут наркотики превратили «помешательство» во «влюблённость». А может, это были и не наркотики. В любом случае, Кэссиди хочет разорвать каждого, кто прикоснётся к Джесси, и прикасаться самому, прокусить до крови тонкую кожу на шее и зализать рану, и не потому что он последний садист, а потому что его кровь вкусно пахнет. А ещё ― он садист, но это здесь ни при чём.       ― Кэсс? ― спрашивает падре. Кэссиди тихо то ли мурчит, то ли пытается сказать что-то в ответ. ― У тебя есть ещё эта хрень?       ― Ага. Только не подсаживайся, ― и ему правда не насрать, подсядет падре или нет. Он не хочет, чтобы падре подсаживался, потому что видел, что случается с наркоманами со стажем с их-то бренным людским организмом.       ― Волнуешься, что я закончу свои деньки под лестницей этой церкви? ― вопрос звучит с опозданием, после нескольких минут тишины. Кэссиди чувствует тяжесть на левом плече, поворачивает голову ― и зарывается носом в тёмные волосы Джесси. Они пахнут смесью пота и каким-то дешёвым шампунем с запахом, по всей видимости, шампуня. Он приобнимает Джесси за плечо и делает ещё один глоток джина, прежде чем ответить.       ― Было бы очень обидно, если бы такой талантливый проповедник закончил свои дни под лестницей этой церкви, ― Кэссиди ухмыляется, ― а не какого-нибудь Собора Парижской Богоматери. Смотаемся в Париж?       ― Романтик херов. И под «талантливый» ты имеешь в виду Голос, да?       Кэссиди пожимает плечами, несмотря на то, что голова падре покоится на одном из них. Мол, сам знаешь, почему люди начали на твои проповеди приходить. Потому что шумиху поднял вокруг. Он не говорит это, уповая на то, что Джесси и сам это понимает.       Падре, видимо, с ним не согласен; он поднимает голову и смотрит Кэссиди прямо в глаза, удерживая рукой за подбородок, так, что по спине пробегает холодок. На губах повисает несвойственная ему ухмылка.       ― Ты сомневаешься в моей способности самому проводить проповеди? ― падре выдыхает фразу ему в губы; у Кэссиди нет возможности увернуться, да и не особо он пытался.       ― Сомневаюсь в способности людей безапелляционно верить в какую-то всевышнюю херню. Блять…       «Блять» ― потому что слишком близко. Кэсс подаётся вперёд и мягко, непривычно для самого себя касается губ падре, прикусывает нижнюю, но, не удержавшись, до крови; рот наполняет металлический привкус, Кэссиди слизывает кровь и позволяет их языкам переплестись. Позволяет Джесси почувствовать его кровь на своём языке. От одной мысли контроль срывает, он больно зарывается рукой в волосы падре и оттягивает голову назад, чтобы открыть шею.       Он чувствует, как кровь пульсирует в венах, но вены он прокусывать не будет. Возможно, Кэссиди недооценивает человеческую жизнь, но жизнь вот этого конкретного божьего создания ставит выше своей. Он оставляет несколько поцелуев на шее, расстёгивает верхние пуговицы рубашки свободной рукой и, наслаждаясь тягучим, как выпитый джин, желанием, прокусывает кожу на шее. Кровь у падре хуже алкоголя; вероятно, потому что в жизни он выпил слишком много алкоголя, но это неважно. Язык оставляет кровавый след от укуса до мочки уха. Кэссиди дико заводит вид падре в крови; будто в ответ его мыслям падре тихо стонет сквозь сомкнутые губы.       ― Знаешь, если бы ты просто стонал на протяжении всей проповеди, я бы занял первый ряд, ― Кэсс проводит языком по ушной раковине, ― потому что нихера, блять, не слышно, мог бы и погромче, я тут стараюсь.       ― Заткнись, Кэсс.       ― Заставь меня, падре, ― он хмыкает. И падре заставляет: перехватывает его губы своими и затягивает в долгий поцелуй, всё ещё чувствуя привкус крови на губах. И его это тоже заводит и не только потому, что наркотики обострили чувства. Обострили, а не создали. Джесси, прерывая поцелуй, стягивает с него футболку и оставляет засосы на шее.       Потому что это его вампир.       Его, и никакие переглядки с Тюлип ничего не изменят.       Кэссиди надоедает возиться с пуговицами, а потому многие просто летят на пол вместе с самой рубашкой. Ничего, Эмили пришьёт обратно.       ― Падре, а ты не находишь богохульством трахаться там, где Бог наблюдает за тобой внимательнее, чем обычно? ― изгибая губы в усмешке, Кэсс опускается на церковную скамью под весом Джесси, который решает оставить вопрос без ответа. Чуть приподнимаясь к самому уху, Кэссиди мурчит: ― У тебя кровь остановилась, позволь мне…       Вампир не ждёт позволения, он просто прокусывает кожу рядом с ключицей глубже, чем в первый раз. Тёплая тёмная жидкость капает и на его тело. Джесси слизывает её и непроизвольно трётся пахом о бедро Кэссиди сквозь ткань. Тот пачкает руки в крови и справляется с ремнём падре, опуская брюки вместе с бельём, заляпав одежду красным. От своих джинсов тоже избавляется.       Кэссиди припадает к ранке и, слизнув выступившую кровь, тянется к Джесси за поцелуем. Слюна смешивается с кровью, и именно это служит вместо смазки.       Впрочем, не то чтобы Кэссиди нужно так много смазки, как предполагает падре.       Джесси толкается осторожно, будто бы боясь причинить боль, и Кэссиди двигается навстречу. Джесси понимает и резко входит до конца, откидывая голову. Кэсс пачкает в крови его плечи и рёбра, то ли специально, то ли порыве возбуждения.       ― Возьми чуть повыше, ― говорит он сбивчивым шёпотом, прижимаясь к падре настолько близко, насколько возможно, и чувствуя, как сердце бешено бьётся. От него пахнет похотью. Джесси слушается, берёт выше и задевает простату; Кэссиди звучно и бесстыдно стонет падре на ухо, пока тот всё так же прячет голос за сжатыми губами.       Кэсс снова и на этот раз ― намеренно ― пачкает пальцы в крови и проталкивает их в рот падре, заставляя слизывать с них собственную кровь вкупе с потом. Господи, блять. Шершавый язык активно очищает пальцы, а затем, когда Кэсс убирает их, Джесси хочет закрыть рот…       ― Не закрывай, ― и в его тоне проскальзывает приказ. Джесси слушается. Джесси ярко стонет, набирает темп, одной рукой сжимая член Кэссиди и дроча ему; Кэсс думает, что это самый кровавый секс за всю его жизнь; он чувствует, как кровь корочкой застывает на его коже. Кроме той, которую так усердно размазывает по его члену падре.       ― Кончай, ― шепчет Кэсс и целует его; оба изливаются почти одновременно.       Спустя несколько ― секунд, минут, часов? ― Джесси сползает и, тяжело дыша, оседает на пол, потому что, как выясняется, вдвоём не особо удобно на церковной скамье.       Кэссиди, снова изучая церковные своды, думает о своём временно утолённом помешательстве. Джесси думает о том, что секс под наркотиками с Тюлип даже близко не стоял с этим.