Все любят Беатриче!

Властители… эти пошлые, самонадеянные лицемеры, вообразившие себя великими кукловодами, одним движением перста воздвигающие города, или же обрушающие в бездну небытия целый мир… Выдумали себе игру и наслаждаются. Игру в куклы. Однако всё бы да ничего, если бы куклы, сии мученики судьбы в руках жестокого кукловода, нашли себе воплощение лишь в неверном фарфоре и лукавом стекле. Несколько иная панорама рисуется свидетелю, заставшему подобное поле игры в куклы из плоти и крови. Хемули. Разумные существа, коим подвластна паутина собственной судьбы, пали, опутанные её нитями, попавшими в руки Властелинов Судеб, скованные, подверженные слабыми мотивами мыслей, обращаемых в тлен при первом же обнаружении, невзирая на то, что и сам Властитель, в общем-то, не лучше. Обыкновенный, абсолютно приземлённый и ни чем особенно не выделяющийся, подымается он до небес по покорным ступеням греха, и силой занимает тот трон, что по праву должен принадлежать нечету эфемерному, абстрактному, отвлечённому, неподвластному земным законам. Тому, что эти законы вершит. Мне. Глухой топот лап разнёсся по комнате, проходящий сквозь призму отражающего его бархатистого настила. Лапы были весьма хорошо обуты, да и по манерам движения сразу определялся некий отпрыск явно аристократического рода. Причём об этом практически сразу же посвидетельствовал тожественный возглас: - А кто это бежит? Вот и наши лапки пожаловали! Не Мелиса? - А я всегда вам говорил: Мелиссент никогда не опаздывает. - Ну и идиотка! Меж тем Мелиссент вбежала в залу и застыла, словно обратившись в безвольный мрамор, возле бюро. Лучи дневного светила, проходя сквозь призму частой решётки окна, скользили по полу, отражаемые стеклом с характерным звоном проезжающего снаружи трамвая. Свет обращался тонкими и мимолётными полосками, словно специально поглаживающими офисные папки, покоящиеся под толстым слоем серебристой книжной пыли – в отличие от обычной пыли, эта пыль умная и живёт только в библиотеках. Преломляясь в витражной радужке леденцового стекла ратуши, океаническими волнами лизала она мириады книжных обложек. Никто не спорит с тем, что книги поистине прекрасны, но когда золото слога подёргивается сребром иллюстрации, их чары умножаются. Но что может быть таинственного и притягательного в необъятных томах о серых обложках, проторённых ручьями тиснения, сливающимися во фразы: FOREX от первой морды Техника величавого курения Философия бизнес-леди И, наконец, самую страшную: Познаём азы руководства в домашний условиях. Краткий курс начинающего лидера. Нога филифьонки с хрустальным звоном ступила на кафель, и вошедшая несмело подняла голову, преклонив колено пред сидящей за столом филифьонкой. Помутившаяся бездна её глаз, казалось, словно подёрнулась дымкой благоговейного ужаса. Из-под ресниц струилась голубая акварель, иссини-мягким, фосфорическим сеянием овевая морду филифьонки и тем самым уподобляясь некоему ореолу, зыбкой эфемерностью окутавшему поблекший её взор. При этом филифьонка была достаточно привлекательна, возможно, для некоторых она сошла бы за красавицу. Смолисто-чёрная шёрстка мерцала эфемерным лоском, вторя тихим переливом космических блёсток, инеем посыпавших шёлковые цветы, образовавшие нимб, что окольцовывал правильной формы уши. - Ну, здравствуйте, Мелиссент. Рады поприветствовать Вас, когда делать что-либо уже поздно. - Испытываю раскаяние, - начала филифьонка, - но ведь… - Медведь, - быстро срифмовал пристроившийся возле двери непропорциональный хемуль, за что мгновенно был награждён окриком: - Хорошо устроился, даже лапки свесил! Рифмоплёт морров… Ну так Вы, Мелиссент: совершеннолетняя, вроде бы, филифьонка, а всё ещё… - Я не понимаю! – прервала грубую речь Меллисент. – Разве я не уплатила налоги и за арендованное помещение, и за собранный АКИМЕ фьони, и за… - Налоги уплатить и повесить на себя ярлык ангела способен каждый идиот. Но Вы! Вы помните, что Вам было поручено? - Разумеется! – радостно согласилась Мелиссент. – Мне было поручено уплатить в Казну Здравоохранения налог за сборы фьони, осуществляемый АКИМЕ, и за аренду помещения, по личным причинам занявшую несколько больше времени, чем планировалось, что я и сделала, собственно. - Но что ещё содержал сей манускрипт? – вопрошала сидящая за столом. - Кроме того, он содержал… он содержал… - едва зыбкие зачатки румянца проступили сквозь тёмную шерсть, придавая её цвету отливы бордового заката, воспарившего над морем. - Ну? – требовала филифьонка. – Что он содержал? Не тяните время! - А ещё он содержал просьбу о сделке с начальником ОТТОНАСИ, заключающейся в… - филифьонка запнулась, - извините, я не могу этого сделать. - Можешь, - сказала сидящая за столом. - Не могу, - умоляюще сложила лапки на груди филифьонка, в то время как лучистые голубые глаза её внезапно подёрнулись хрустальной дымкой, и из недр их выступили слёзы, словно роса замерцала на чёрной траве. - Можешь, - ласково сказала филифьонка, поднимаясь из-за стола в полный рост, демонстрируя завсегдатаям залы пышные формы в облачении тонких шелков делового костюма. – Можешь… ты всё можешь. Просто… не хочешь! - Не хочу, - подтвердила Мелиссент, прильнув к стене в надежде на то, что филифьонка сжалится над горемыкою. Однако последнюю нее так-то просто было переубедить. Закатав рукава, асператусом надвигалась она на несчастную, сверля взглядом глубину её мерцающих флуоресцентно-голубых глаз и словно истлевая теплившиеся в их льдисто-аквамариновых звёздах последние искры разума, поражая внутреннего ангела филифьонки и освобождая в её сердце место животному безумию. Язык Меллисент так и заходил по пересохшим губам, вторя синхронным движениям языка идущей на неё филифьонки. В глазах последней внезапно блеснул шальной огонёк, пока что ещё незримый, и скрылся на их сочно-зелёной глубине. Однако по мере сближения филифьонок глаза её всё сильнее наполнялись соками жизни, всё больше блеска находило в них приют, и вскоре на глубине очей её полыхало пламя безумие, такое же зелёное, как и помутившаяся радужка, словно уходящая куда-то в белок. - Можешь, - ещё более ласково сказала она, и, протянув холодную лапу, схватила Мелиссент за пульсирующую шею. – Можешь. Всё ты можешь. Только не хочешь почему-то. Ну ничего, мы тебя перевоспитаем, непослушная девочка. Мелиссент громко кричала, пытаясь вырваться, освободиться от оплоты ненавистных лап, холодных в противовес полыхавшему в бездне очей филифьонке пламени, однако все её попытки были тщетны. Лапа крепко сжимала её горло, блокируя все пути к дыханию, и Мелиссент имела лишь возможность видеть ехидные улыбки, в кои обратились губы сидящих в зале с началом сего «кукольного представления». Меж тем филифьонка из-за стола как-бы невзначай коснулась лапой льдисто-голубого шёлка, служащего неким эфемерным облачением акварельной филифьонки, хрупкой маленькой Мелиссент. Лапа её постепенно тяжелела, хватка набирала силу, и под конец её хватило на резкий рывок. Ткань прощально хрустнула, обнажая белоснежное кружево, отпечатком смерти фосфоресцирующее на фоне бархатисто-чёрной шерсти. Меж тем лапы филифьонки скользнули на спину, обрисовывая изящную талию, и, приобняв Мелиссент, повлекли её в глубину коридора. Как же тленны были одинокие крики филифьонки, её жалкие попытки ухватиться хоть за что-нибудь, тщетное взывание к помощи зала. Ибо морды сидящих в нём хемулей обратились масками, а хемули – керамическими куклами, чьи застывшие морды исказили бездушные, холодные улыбки, контрастирующие с бездонными провалами акриловых глаз. Марионетки заполняли комнату. Одинокие, бесплотные и бездушные, восседали они на стульях, не имея никакого дела до мучений той, кто не хотела стать марионеткой, и, дерзко возжелав сохранить свободу, жестоко поплатилась за это, истязанием плоти искупив мимолётный грех. Коридор казался бесконечным, обрисованный чёткими штрихами колонн тени, из провалов между которыми струился свет, неся с собой прохладу улицы и словно образуя некие незримые реки, протекающие под арками моста. Меллисент шла равномерно, уже смирившись со своей участью и созерцая рыбками играющие блики на голубой стене, коими рассыпался лучистый небосвод в ясную пору сего дня. Филифьонка тихо шла, стараясь не ступать обнажёнными лапками в квадратики тьмы, ибо она это дурным знаком. Но, вместе с тем, очи её остекленели и теперь бессмысленно смотрели вдаль, в то время как лапы отмеряли считанные метры, остающиеся до двери в кабинет. Наконец филифьонка в деловом костюме остановилась у двери и широким жестом указала на дверь. Мелиссент в нерешительности подошла к ней и робко постучала. Дверь качнулась, и необъятный массив красного дерева величественно ушёл во мрак комнаты. Филифьонка нежно подтолкнула Мелиссент под зад и ровным голосом приказала закрыть дверь, что и сделал некто незримый, таящийся во мраке. Мелиссент осталась одна. Медленно, на ощупь, сделала она несколько неверных шагов, осторожно занося лапку в мнимом ужасе перед падением, но это не сберегло её, и филифьонка пала на бархат, шаловливо подтолкнутая кем-то со спины. Неуклюже развернувшись, филифьонка приземлилась на прохладную ткань. Ей это явно не нравилось. Да кто он такой, что смеет её толкать? - Фу-у-р-и! Отзови-итесь! – тоненьким голоском пропела Мелиссент, оглядываясь. Над её головой воспарила пара изумрудно-зелёных глаз. - Ох, фру. Я так сожалею. Это снова Вы… - начала была Мелиссент, признав в обладательнице глаз начальницу, но краткий возглас прервал её речь: - А разве мы виделись раньше? Девчонки, новенькая пришла! В мгновение над головой Мелиссент вспыхнул яркий, разноцветный витраж глаз. Подводно-бирюзовые миндалевидные очи шально сверкнули возле пары узких небесно-васильковых очей, заиграли разноцветиями Вселенной мириады линз, кружась в некоем поднебесном вальсе. - А она, вроде, ничего! – заметила голубоглазая. – По крайней мере, дышит. - И глаза светятся! – подтвердила зеленоглазая, как вдруг филифьонок накрыла волна слепящего света, ударив по глазам и автоматически заставив их закрыться. Вся пёстрая толпа разом обернулась, встретившись взглядом с филифьонкой в деловом костюме. - Линда, - позвала та, - за Вами пришли. Две филифьонки вошли в помещение, и, схватив высокую златовласую филифьонку, повлекли её за собой во тьму коридора. Просвеченные золотистым светом её локоны, отливая ароматом апельсина, прощально сверкнули в дверном проёме и исчезли навсегда. Некоторое время филифьонки провели в скорбном молчании, затем Мелиссент перевела взгляд на бьющуюся в цепях бронзовую филифьонку. Её прекрасное тело было окровавлено, кровь сочилась из глубины изумрудных глаз, сбегая по шее. Цепи ломали изящество и красоту её форм, грубо вторгаясь в мир филифьонки и сокрушая её натуру. Ломкими, неестественными движениями обращались робкие её попытки вновь обрести свободу, а попытка разжать губы увенчалась новым кровавым ручейком, побежавшим по подбородку. - Ну, зеленоглазая цыганка Гильда, за тобой тоже пришли, - продолжила филифьонка в деловом костюме, в то время как хемули продвигались к филифьонке.