Мы идеально подходящие друг другу кусочки разных пазлов
you try to run away run away from the world but then you run away run away from yourself and you don’t know the way home
У Чонгука нет постоянного места жительства. Он таскается по улицам города, периодически живет у друзей, знакомых, ночует у тех, кто отвечает ему «Да» и выгоняет его утром, пытаясь стереть все следы его недолгого пребывания. Он теряется в городе, растворяется в его переулках и зданиях и отчаянно пытается найтись.У Чонгука есть тысячи домов и нет ни одного.
***
Три. Юнги находит Чонгука, кажется, еще в другой жизни, когда мелкому всего семнадцать и девятнадцатилетний Юнги кажется тому настоящим взрослым. Чонгук сидит, поджав к себе ноги, как принц в маленькой крепости, на холодном асфальте самого отвратительного района города и молча скользит взглядом по Юнги, позволяя так же себя рассматривать. Юнги отмечает, что у Чонгука крашеные волосы нежно-розового цвета, блестки на лице, как капельки слез, джинсы, рваные настолько, что худые ноги видны почти полностью, и приоткрытые губы цвета волос. Два. Юнги неуютно под взглядом Чонгука. Тот смотрит, словно режет взглядом, заглядывая куда-то внутрь, в сердце или душу, пытаясь понять Юнги, кратко охарактеризовать его, и хочется убежать, скрыться от этого взгляда, чтобы вновь почувствовать себя целым. Один. Чонгуковское «Хочешь?» звучит неопределенно и расплывчато, но Юнги хватает, чтобы что-то почувствовать. Чтобы почувствовать что-то, что заставит его вернуться сюда и завтра, и послезавтра – до тех пор, пока он не вытащит оттуда Чонгука. Ноль.***
Чонгук приходит к Юнги, когда тот возвращается из студии, толку от которой, как каждый раз замечает мелкий, столько же, сколько от него, Чонгука, самого. То есть никакого. Юнги, хмурясь, шлет его нахрен и ставит перед ним полную тарелку еды, зная, что мелкий чаще всего ест через раз и то как придется. Чонгук молча жует еду и позже засыпает на узкой кровати Юнги, не боясь раскрыться и показаться беззащитным, потому что знает, что можно. Знает, что слишком больно уже было, а Юнги ни за что не тронет. Чонгук ест чужие продукты, спит на чужой кровати, пользуется чужими ванной и электричеством и готов за это заплатить, как умеет, вот только Юнги не просит. Ему не нужен от Чонгука секс: у него к мелкому чувства, а у Чонгука они давно потеряны где-то среди грязных улиц.***
Раз в несколько месяцев Юнги звонят родственники, оставшиеся в его родном городе, чтобы с усмешкой поинтересоваться, как там его мечта и работа в студии. Юнги всегда отвечает недрогнувшим, полным гордости голосом, который он мастерски научился изображать за те три года, что живет здесь, но Чонгук видит, как он напрягается каждый раз, и поэтому обнимает Юнги со спины, устраивая голову на его плече и пытаясь успокоить. Чонгук слышит, как***
Чонгук молчит, когда его называют бесполезным. Молчит, когда к нему пытаются приставать. Когда над ним смеются. Когда показывают пальцем и перешептываются, будто его рядом нет. Чонгук ввязывается в драку, когда кто-то из его знакомых называет Юнги наивным придурком за то, что он позволяет Чонгуку жить у него за просто так, и до крови разбивает костяшки, пытаясь уничтожить ухмылку на насмехающемся лице. Он даже не замечает, как все меняется местами: чужая кровь смешивается с его собственной, становится трудно дышать, и тело предательски немеет, но руки, руки все еще пытаются достать, пытаются вызывать хотя бы легкую вспышку боли, продлить ее на секунду, оставить шрам. Руки пытаются сделать то, что уже когда-то было сделано. Только не ими, а им.***
Чонгук притаскивается к Юнги уже за полночь, с кровью на лице и одежде и болью во всем теле, и замирает на ступеньках подъезда, потому что заходить внутрь совсем не хочется. Он знает, что за многое должен Юнги. Знает, что никогда не сможет расплатиться за тепло его дома и за то, что у него впервые появилось место, куда он может прийти и его всегда примут. Место, где можно хоть на время раскрыться и не бояться того, что тебе причинят боль. Где можно быть собой. Чонгуку нечего предложить взамен, но Юнги ведь ничего и не просит. Чонгук слышит, как открывается дверь подъезда и кто-то выходит и, накидывая на его плечи толстовку, садится рядом. – Холодно, – тихо поясняет Юнги и смотрит куда-то на ступеньки и оставшиеся на них пятнышки крови. Он не спрашивает, а Чонгук не спешит ничего объяснять. Все на улице как будто замирает, и молчание давит так, Чонгуку кажется, что становится невозможно дышать и он задыхается где-то в пустоте. Хочется плакать, заглушить тишину всхлипами, словами, которые слишком трудно произнести вслух, но Чонгук не может – страшно. Тишина все-таки пропадает в шуме начинающегося холодного дождя, и Юнги поднимается и легко тянет мелкого за рукав старой толстовки. – Пойдем домой.***
Юнги обрабатывает перекисью разбитую губу Чонгука. Мелкий хмурится, чуть ли не шипит, и Юнги осторожно дует на рану, неосознанно оказываясь слишком близко и почти касаясь ее губами. Чонгук слегка поворачивается и смотрит на Юнги долгим, каким-то тяжелым взглядом, таким, что тело словно забывает, что нужно отодвинуться, и замирает. Чонгук тянется к лицу Юнги руками, и тому бы отстраниться, привычно сказать мелкому идти нахрен, но почему-то совершенно не хватает сил. – Юнги, я… я, правда… – Чонгук хочет договорить, продолжить, но слова боязливо застревают где-то внутри, и тогда он просто целует Юнги, надеясь, что действия и в самом деле могут быть красноречивее слов. Чонгук целует настойчиво, так, что Юнги до боли хочется поверить, хочется перестать сдерживать любые порывы и убеждать себя, что так будет лучше. Юнги не замечает, как получается так, что он падает на мягкое покрывало и Чонгук нависает сверху. Краска давно сползла с его волос, и Чонгук с уже привычными темными волосами и прищуренным взглядом выглядит таким невероятно красивым, что Юнги кажется, что он и вправду настоящий принц, и хочется касаться, касаться, касаться... Чонгук проводит подушечками пальцев по лицу Юнги, губам, целует щеки и шею, и Юнги невольно поворачивает голову, случайно наталкиваясь взглядом на обычно скрытое рукавами запястье мелкого. Он пытается сфокусировать взгляд, безнадежно надеясь, что ему показалось, и, когда понимает, что это не так, тянет руку к руке Чонгука. Он, как будто не веря, медленно касается шрамов на запястье, уже почти заживших, но еще различимых, и молча поднимает глаза на Чонгука. – Это… – мелкий замирает на пару мгновений, слишком отчетливо чувствуя на себе этот взгляд, и, отстраняясь, потерянно садится совсем рядом. – Это было давно. Я больше не… Юнги, правда. Чонгук чувствует, что почти плачет, потому что кажется, что снова больно, словно почти зажившие шрамы опять кровоточат, и он пытается сдерживаться, пытается заглушить слезы, осушить их еще до появления, и смотреть на Юнги совсем не получается, потому что Чонгук знает, что, если посмотрит, сдерживаться уже не получится. И Юнги не требует объяснений. Он просто крепко обнимает Чонгука и говорит, что все в порядке, потому что чувствует, что сейчас – как никогда – мелкий может уйти и потеряться где-то навсегда.***
Чонгук не знает, что делать. Он сидит на кухне и пялится в открытое окно, чувствуя, как холодный ветер забирается под одежду и касается кожи, словно пытаясь успокоить. Только у него не получается. Просто Чонгук слишком запутался – и в себе, и в Юнги – чтобы успокоиться и найти выход. Когда сонный Юнги выползает из комнаты, Чонгук не знает, куда ему сбежать. Он достает молоко из холодильника, когда тот, зевая, плюхается на стул. Юнги молчит, Чонгук – тоже. Он не знает, что сказать, что сделать, потому что вчера сказал и сделал слишком много. Слишком честно, слишком искренне, но вместе с тем совершенно недостаточно. – Ты же знаешь, я тебя не люблю. Звучит как оправдание, и голос Чонгука дрожит так, что он сам своим словам не верит, вот только Юнги слишком устал от всего. Устал быть сильным и ждать, пока мелкий наконец разберется в себе, и поэтому, как бы это ни было жалко или малодушно, хочется – и проще – просто поверить, что сейчас Чонгук говорит искренне. – Знаю, – голос звучит тихо, и Юнги смотрит как-то пусто и холодно – непривычно: – я и не прошу. Он молчит несколько секунд, собираясь с мыслями, и устало добавляет: – Я не питаю пустых надежд, Чонгук. Уже разучился. Просто… просто перестань заставлять меня думать, что они все-таки вовсе не пустые. Юнги уходит из комнаты, а Чонгук хотел бы так же уйти из его жизни. Хотел бы уйти, исчезнуть, вернуть Юнги его сердце и оставить себе свое. Он чувствует, как молоко из продырявленного случайно пакета стекает по пальцам и льется на пол, образуя лужу. И Чонгуку хочется плакать, превращаясь в такую же лужу. Только он не умеет. Юнги боится надеяться, а он – плакать.***
Чонгук привычно бродит по холодным улицам, пока воспоминания не выбрасывают его на знакомый мост. Он стоит там, положив локти на ограждение, совсем как пару лет назад, пока мимо проходят спешащие люди, и смотрит на воду где-то далеко под ногами. Чонгук бы спрыгнул. Раньше, до встречи с Юнги, Чонгук бы не задумываясь спрыгнул. Он не привык верить в лучшее, в то, что когда-нибудь все наладится и он будет счастлив, поэтому, как только бы стало слишком тяжело, слишком больно или одиноко – слишком – он бы спрыгнул. Но сейчас, сейчас, стоя совсем рядом с местом, где он чуть не умер, Чонгук понимает, что не может. Не может, потому что теперь его крепко держит Юнги. И ему хочется, хочется надеяться, что ему все-таки можно быть счастливым. Что ему можно принять себя и не бояться того, что причинят боль. Что ему тоже можно любить и знать, что его любят. Пожалуйста.***
Юнги отрывает взгляд от ноутбука и поворачивается, когда Чонгук открывает дверь и заходит в комнату. – Привет, – Чонгук молчит, подбирая слова, и Юнги теряется, не зная, чего ожидать. Молчание слишком затягивается, вид мелкого становится слишком жалким, и Юнги не выдерживает. – Чонгук. Во-первых, ты мне ничего не должен. Я помогаю тебе, потому что хочу помочь, а не потому что я чего-то жду взамен. Во-вторых… ты мало рассказываешь о своем прошлом – только обрывки – и я не знаю всего, через что ты прошел, но иногда мир гораздо проще, чем тебе кажется. Если любишь, люби, а если нет – скажи об этом прямо. Твердо и уверенно. Ладно? Каждое слово Юнги отзывается болью где-то под кожей, и что-то внутри Чонгука рушится. Падает, как карточный домик, и становится больше невозможно сдерживаться. Чонгук плачет. Он уже и забыл, каково это, но сейчас слезы текут, словно он и правда одна большая лужа, и Юнги поднимается, чувствуя, как мелкий словно падает ему в руки. – Я люблю тебя. Я... я… черт, Юнги, я… Слова вырываются, как долго сдерживаемые слезы, и Чонгук, уткнувшись Юнги в плечо, шмыгает носом и трет глаза рукавом толстовки, пытаясь успокоиться. Не получается. – Все в порядке, – говорит Юнги, и Чонгук буквально чувствует его подбадривающую улыбку, от которой слезы льют только сильнее. – Плачь, если хочешь. Тебе не нужно сдерживаться. Чонгуку кажется, что проходит целая вечность, прежде чем он приходит в себя и слезы заканчиваются. Они сменяются какой-то пустотой и легкостью, и кажется совсем нереальным то, что Юнги до сих пор рядом – ждет Чонгука всю эту вечность и не собирается отпускать. Чонгук чувствует его поддержку и улыбку и, не боясь, теряется в объятиях Юнги, зная, что на самом деле он давно уже нашелся. Все-таки ему тожеможно быть по-настоящему счастливым.