Жнец

Ван Огер тяжко вздыхает, поудобнее устраивается на стуле и потуже затягивает завязки ворота плаща.       — Как… — он откидывается назад, нахлобучив старую шляпу на близорукие глаза, — же… — снова перекидывает правый сапог на левый, не обращая внимания на то, что ноги давно покоятся на столе, — мне… — тяжко и болезненно потягивается, хрустя суставами пальцев — подхватил-таки солёный артрит в морях, значит, — ску-у-учно. Пожалуй, иначе жизнь и не описать. Скука. Тоска-тощища-то какая неимоверная. Пиво в кружке закончилось, голодом крутит, сапоги сырые, заказов вот уже неделю нет. Что за жизнь, право слово? "Иоганн, сынок! Гляди-ка: это олень прошёл. Видишь, кора вся подрана? — У отца вздрагивают усы в усмешке, когда он ребром мозолистой ладони примеряет его не шибко долгоногий рост к царапинам на стволе. — О, какой здоровый. Видать, это олень белый. Таких на всю Фальконию только три, не больше. — Руки отца сладко пахнут порохом и древесной смолой. — Слыхал, почему на белых зверей охотиться нельзя?" Шевелятся в голове давние воспоминания — прибоем смытые, песком перетёртые, алкоголем подёрнутые. «Са-а-а! — восхищённо прищёлкивает языком кривоплечий канонир Энкидо, глядя в капитанский бинокль, как за рифом камнем летит в залив подбитая чайка. — Пятьсот восемьдесят метров навскидку — а насмерть! Ну, попомни мои слова: твоё имя прогремит на все моря, малыш Огер Без Промаха!» Лохматый мальчишка расцветает, стряхнув сосредоточенную угрюмость, и прижимает к груди старинную винтовку. «Обещаю, Энки! Я самым лучшим стрелком стану!»       — Стал, — констатирует Огер, ещё раз заглядывая в кружку, — прогремело, — ласково и привычно гладя затянутую в брезентовый чехол Тысячеземлю, — и как это мне помогает? Да никак, право слово. Ничего от былой славы не осталось. Ушла знаменитая, отгремевшая яркой весенней морской грозой жестокая, солью пропитанная эра — и он вместе с нею ушёл. Да что там! — его самого уже, наверное, почти что нет. Родных больше у него нет. Работы нет. Пива и еды нет. Даже денег нет. Пятый десяток всего пару лет как разменял — а за плечами уже отгремели сто двадцать девять штормов, три ареста, сорванная казнь, амнистия, восемнадцать сквозных ранений и два смертельных, чахотка, ревматизм, перелом левой руки, пальцев, рёбер, ключицы. И ни гроша теперь в кармане. Что это вообще? Определённо, знаменитый морской снайпер Сверхзвук Ван Огер, в миру — сын фальконского егеря, заслуживает чего-то побольше по окончании своей славной карьеры, чем какое-то пойло и отсыревшая форма снайпера, — не так ли?       — Эй, стрелок! Ты, видать, молоть языком никак? — Плечистый парень раздражённо хлопает по столу ладонью — его, как всякую дикую натуру, явно и неприкрыто раздражают и очки Огера, и его бледные руки, и не скрываемая даже одеждой не больно внушительная наружность. — А руками?! Крот старый!       — Я не в настроении, — безучастно отвечает снайпер и снова потягивается, жмурясь и поправляя на носу поцарапанные очки. Ску-у-учно. Можно было бы, конечно, после амнистии пойти в наёмники к Дозору, но какой в этом смысл… А может, действительно это того бы стоило? По крайности, деньги были бы — а сейчас перебивайся случайными заказами с месяца на два. Бред. Правильно он всё сделал — пират пиратом навсегда останется. Даже если срежет с кожи чёрные метки принадлежности к жестокому морскому клану.       — Струсил? — Малый довольно скалится. — Знаешь, кто я? Я Мангорт Кривоухий, и за меня дают шестьдесят миллионов. Моё имя ещё будет известным, старик!       — Поздравляю, малыш. Купи молока. В воздух молнией взлетает приклад винтовки, мгновение назад занесённый кулак разжимается, раскладной нож падает на пол, — а Мангорт Кривоухий мешком валится под стол с проломленным черепом.       — Я же сказал, я не в настроении, — назидательно сообщает Огер больше незадачливому задире, чем притихшей немногочисленной публике, брезгливо вытирая со щеки тёмные липкие брызги, и обтирает грязной скатертью мокрый от мозгов и крови, почерневший от времени приклад Тысячеземли. Молодой небритый кабатчик на секунду отрывается от протирания бутылок, но тут же обречённо отмахивается и равнодушно возвращается к прежнему занятию. Полез молодняк к Сверхзвуку Ван Огеру, схлопотал в череп прикладом — ну, и бог с ними. Обыкновенное ведь дело. Отставной жнец войны развлекается.