Легко и просто?

Элис Кёрклэнд выходит из душа без полотенца. Одежду взять с собой она даже не удосужилась. Ее тело, обычно бледное, как алебастр, после горячего, расслабляющего душа чуть розоватое и влажное. Элис терпеть не может гостиничные полотенца, которыми, сколько не три кожу, не вытрешься до конца. Ее помощница Изабелла Карьедо, делящая с ней командировочный номер, это знает. А еще она знает, что леди Кёрклэнд одновременно и льстит, и раздражает, когда она пялится на нее вот так откровенно, восхищенно… и почти целомудренно. С затаенной на изумрудной глубине глаз грустью. Видеть тебя нагой – это вспомнить землю. Ровную землю, где ни следа подковы. Землю без зелени, голую суть земную, замкнутую для времени: грань алмаза. Строгая и великолепная, как ограненный алмаз, Элис Кёрклэнд как алмаз же всегда чиста. Неважно, сколько интриг и подлых сделок она провернет для компании. Неважно, сколь жестока она будет к конкурентам. Если для других сделать в компании, как в корабле, пробоину – это все дело, то Элис никогда не остановится, пока не пустит корабль ко дну и не полюбуется, как экипаж жрут рыбы – только потому, что они посмели перейти ей дорогу. Неважно, как далеко Элис зайдет, шагая по самой грани между сарказмом и прямыми оскорблениями, за которые можно и повестку в суд получить. Неважно, сколько равнодушия или презрения будет на ее лице, когда она, опрокинув переставшего быть нужным союзника, с безупречной бюрократичностью объяснит ему, почему тот не получит от нее ни руки, ни даже пальца помощи, и сделает глоток чая. Все неважно. Элис Кёрклэнд, как алмаз, не царапается и не пачкается, сколь бы долго не валялась в пыли и земле – все слетит, обвеется ветром времени, исчезнет. Быть может, когда-нибудь бренным прахом, ненужным, отслужившим свое, станет и сама Изабелла… Пока же она лежит поверх темно-вишневого одеяла двуспальной кровати, наслаждаясь после жаркой улицы прохладой оборудованного кондиционером номера. Элис, конечно же, заняла ванную первой. Изабелла не унывала: она и без душа освежилась, стоило только скинуть одежду и снизить температуру на кондиционере… Элис останавливается всего в какой-то паре шагов от дверей ванной, подняв голову и увидев свою помощницу. Обнаженная, раскинувшаяся на одеяле в бессилии, какое охватывает любую женщину, долго державшуюся королевой на высоких каблуках и в тесно облегающих тело блузе и юбке, положенных дресс-кодом, Изабелла невероятно прекрасна. Прекрасна и томительно-недосягаема, как звезда – не физически, конечно, не в этом дело. Просто взгляд ее не горит пресловутой испанской страстью, в нем – рвущая сердце на кровавые лоскуты и пронзающая самую душу испанская же печаль. Безысходно-ностальгичная, не выразимая словами, заставляющая спуститься с высоты своего пьедестала на грешную землю и вдруг стать снова Элис Кёрклэнд, без титула главной акулы в бизнес-море и звания главной суки этого же моря по совместительству. Видеть тебя нагою – постигнуть жажду ливня, который плачет о хрупкой плоти, и ощутить, как море дрожит и молит, чтобы звезда скатилась в его морщины. Элис хочется подойти, нежно взять любимое лицо в ладони, беспокойно заглянуть в глаза и спросить: «Что такое?» Элис с Изабеллой уже добрых семь лет и на работе, и дома – некоторые и в браке столько не проживают. Элис знает, что Белле можно доверять… …Элис, с детства бывшая одиночкой, не может доверять. Это значит – вложить в руки кому-то ключ от своего сердца. Позволить кому-то порыться грязными руками у себя в душе – там, куда она сама никогда не смеет влезать без антисептика, коим является отменный пряный черный ром – в остальное время она самоанализом и рефлексиями не занимается, предпочитая препарировать чужие мысли и чувства. Поэтому Элис подходит, небрежно ловит пальцами одной руки подбородок Изабеллы и усмехается: - Ты, я смотрю, уже готова. Карьедо вздрагивает, будто спящая кошка, на которую резко положили руку, но в ту же секунду, по-кошачьи же сощурившись, отвечает игриво и провокационно: - К тебе я всегда готова. А вот готова ли ты ко мне? Кровь запоет по спальням, и станет эхом, и тишину расколет клином зарницы – но тебе не дознаться, в каких потемках спрячется сердце жабы и сон фиалки. Заниматься бешенным сексом – это не доверять, это Элис дается легко и просто. Она знает, как доставить удовольствие себе, знает, как довести до экстаза Беллу. Последнее ей, как ни странно, даже особенно нравится – наверное, потому, что не выходит за рамки ее жизненного принципа здравого эгоцентризма. А еще – дарит чувство власти и обладания, а их она, что греха таить, любит. А вот печальный взгляд Изабеллы, в котором смешались отчаянное ожидание трагедии и умиротворенно-болезненное смирение, она ненавидит. Возможно, потому, что категорически неприемлемо тошнотворно-очевидное решение проблемы. Но в такие минуты, как сейчас, когда Карьедо цепляется за ее плечи и протяжно стонет, запрокинув голову, в ее глазах нет и тени раздражающей тоски. Так лучше. Так проще. Как при этом каждый раз что-то в них обеих умирает, Элис Кёрклэнд предпочитает не замечать. Призраки упущенных возможностей осыпаются на постель, как лепестки роз на землю. Бедра твои – как корни в борьбе упругой, губы твои – как зори без горизонтов. Скрытые в теплых розах твоей постели, мертвые рты кричат, дожидаясь часа. Сколько это еще будет продолжаться? Элис не знает. Страсть не живет вечно, а без нее любовь угаснет… Если только не найдется другое топливо. Элис не думает, что бросать, как уголь в топку, содержимое своего сердца в топку их якобы любви – это хорошее вложение. В конце концов, сама Изабелла что-то не спешит открывать душу. О том, что Белла не откровенничала, потому что Элис не спрашивала (попробуй при ней болтать лишнее, если жизнь не мила!), леди Кёрклэнд тоже не думает. Зато ей кажется довольно заманчивой перспектива превращения под прессом молчания ее жалких темных угольков мыслей и делишек в чистейший и прочнейший алмаз, неподвластный порче чужих, лезущих к нему без «антисептика» рук. Знай Изабелла о мыслях Элис, неприменно посочувствовала бы, помня прекрасно со школы, что при нагреве до 2000 градусов без доступа воздуха прочнейший алмаз превращается в хрупкий графит, что тут же начинает разрушаться… В Элис, копящей все в себе, огня хватит. Но Изабелла знать не знает. Она лишь отсчитывает дни до неизвестного срока, когда произойдет… неизвестно что. Пусто, глупо и обреченно. Настолько печально, что даже смешно. Настолько смешно, что на лицо сама собой наползает улыбка. - Тебе можно зубные пасты рекламировать, - фыркает Элис, взглянув на нее. - С отбеливающим эффектом, я надеюсь? – подначивает Белла. Нести чушь, веселя и слегка подбешивая Элис – это не ждать, это Изабелле дается легко и просто. Элис кидает в нее подушкой. Белла ловит подушку и обнимает, прижав к груди. - Вина и тех пирожных с кремом? – вспомнив об их вечерних покупках, предлагает она, склонив голову набок. Элис скептично смотрит на часы: - Чертовых без четверти двенадцать, Карьедо. - Это значит «нет»? – уточняет Изабелла. Она почти уверена, что права. Это расстраивает, потому что здесь и сейчас ей хочется забыться и отдаться простым житейским радостям, потому что у нее уже болят щеки от постоянной улыбки… …которая расплывается сама собой, стоит ей подумать, как же все-таки дико смешно то, что ее так печалит то, что она ждет какого-то глупого того, не знаю чего, тогда, не знаю когда. Но Элис смотрит на нее, как на дуру, и мрачно сообщает: - Это значит «неси уже, блядь». Сегодня был слишком дрянной день на работе, чтобы заботиться о фигуре. Но завтра я буду тебя проклинать за это предложение. - Я учту, - Изабелла встает и, подхватив на полпути к мини-холодильнику со стула халат, накидывает его на плечи. Заниматься незатейливыми бытовыми делами – это не проблемы в отношениях сообща разрешать, это им обеим дается легко и просто. Настолько, что порой даже кажется, что этого достаточно.