Амаранты и колокольчики.

Чтобы застать Денеримскую площадь пустой и безмятежной, нужно прийти на нее за час до рассвета. Торговые лавки с козырьками из крашеной парусины унылы, безмолвствуют прилавки, гротескно смотрятся кучи из сломанных ящиков, и кем-то давно забытая корзина до неузнаваемости растерзана уличными обывателями. На домах портных и на оружейных висят призывные таблички, но воздух еще так сиз после ночи, что что-нибудь прочитать вряд ли получится. Впрочем, Элисса и не стремится занять себя их разглядыванием, она уверенно и молчаливо пересекает площадь. Стража из четырех человек почтительно держится на расстоянии, но громыхание их доспехов все равно досаждает, раздаваясь в тяжелом сонном воздухе. Тишину нарушает бряцанье ножен об латные набедренники и глухое цыканье капитана: — Джеральд, за переулком смотри! Оствин, я те позеваю! Охрана для Элиссы Кусланд-Тейрин чистая формальность. При желании, королева, прошедшая все ужасы Мора и гражданской войны, может с легкостью уложить собственную стражу на лопатки. И это-то в тяжелом парчовом платье с модным орлейским кринолином. Иногда Элисса украдкой вздыхает по портянкам и поддоспешнику, поверх которых она носила сильверитовые латы — подарок орзаммарских мастеров, но потом понимает, что рада изысканной одежде. Ее не нужно начищать и отмывать от внутренностей и крови, и уж тем более она не станет вонять после недельного перехода без возможности помыться. А как вспыхивают глаза мужчин, когда талия перетянута, а грудь приподнимается так округло и волнительно. И пускай у королевы-консорт чересчур широкие плечи, и голени выдают воина, все это можно скрыть куньей горжеткой или длиннополой юбкой. Элисса останавливается в тени огромного памятника. Постамент выполнен из светлого камня, почти в человеческий рост, и, чтобы разглядеть весь массив изображенной скульптуры, нужно задирать голову. Но Кусланд и так знает, кто там с мечом и с почти андрастовской безмятежностью готовится пасть вместе с Архидемоном в схватке. Она дает знак стражникам оставаться, а сама идет вперед, где на скамье уже лежат кроваво-красные амаранты. Цветы неумирающей любви. — Натия! — Королева аккуратно кладет рядом простые колокольчики и спешит обойти постамент в поисках еще одной посетительницы. Она ее находит, невысокую, крепкую, коренастую, в цветах Ордена — сером и синем. Натия Броска, однако, не сразу отзывается. — А, это ты, — без всякой почтительности произносит она, когда Элисса уже в третий раз ее окликает. Нехотя и сумрачно гномка поворачивается, окидывая королеву взглядом сверху донизу. — Как корона? Не натирает? Эта ее манера бурчать и склабиться очень хорошо известна Элиссе, поэтому женщина лишь отрицательно качает головой и спешит приблизиться к давней соратнице. На секунду кажется, что Броске хочется отшатнуться, но затем она первая заключает Кусланд в объятья, попутно плюясь и понося ее юбки самыми скверными ругательствами. — Прости, — сквозь смех извиняется Элисса, стараясь удержать ладони на плечах гномки, и хоть на секунду задержать ее еще в объятиях. Она так долго не виделась с кем-нибудь из своих давних товарищей, за исключением Алистера и Винн, что даже готова, наверное, расплакаться. Но Броска называет ее наговой слюнтяйкой и отпихивает от себя, красная, растрепанная и фырчащая. Истинная неприкасаемая. — Засунь свои сопли в свою раздутую королевскую задницу. Мошонка бронто, да под этими тряпками можно целого гнома спрятать, пока он не завоняет! Натия искренне изумляется, когда Кусланд кокетливо приподнимет юбки, показывая, сколько слоев ткани ей приходится на себе носить. Это не ферелденская приверженность к шерсти и льняным изделиям, это орлесианская спесь — то, что Кусланд прекрасно понимает, но с чем бороться не в силах. Политика закралась к ней даже под одежду, туда, где красуются бело-розовые батистовые подвязки. Натия даже не удосуживается скрыть собственное презрение. — И этой мокрощелке мы позволяли собой командовать. — Неправда, — уже привычно, не обижаясь, опровергает Кусланд, — вы бы скорее удавились, если бы позволили в открытую собой руководить. Все мы были на равных. Просто кому-то иногда приходилось делать самую тяжелую работу, разгребая общие дрязги. — Это да, — Натия ухмыляется, приваливаясь к памятнику, — мы были те еще говнюки: пыльная неприкасаемая, дикарь из долийцев, зазнавшийся бородатый засранец, отмороженная магичка, человеческая соплячка, да-да это ты, и шлюха из эльфинажа… Натия осекается. Мрачнеет. Мрачнеет и Элисса, непроизвольно взглядывая вверх, туда, где высечена такая похожая и одновременно совершено незнакомая Каллиан. Угловатая, тонкокостная эльфийка из денеримского эльфинажа, отдавшая жизнь ради победы над Мором. Язвительная и отчаянная, желавшая казаться независимой, но зачастую оказывающаяся просто заносчивой и чересчур вызывающей. Серый камень не передает осенней рыжины волос и яркого макияжа. В провалах каменных глаз нельзя разглядеть запуганную, изнасилованную девушку, готовую вогнать кинжал в горло за одно неверное прикосновение. И уж тем более камень не расскажет, какой Каллиан могла быть ироничной и нежной, смелой и безрассудной с теми, кому действительно доверилась. Натия могла бы рассказать о ней еще больше, но просить ее об этом станет только смертник. Кусланд же не готова пока оставлять Алистера вдовствующим королем, поэтому довольствуется той Каллиан, которую ей удалось узнать в совместных дежурствах и кратких беседах. И, конечно, выходкой в Брессилиан, когда та голой вышла против оборотней, вогнав в ступор пусть и соображающих, но диких тварей. — Она оказалась смелее нас всех вместе взятых. — Женщина утешающее кладет Натии ладонь на плечо, подозревая, где сейчас витают ее мысли. Она тоже окунулась в прошлое, и по тому, как влажно блестят глубоко посаженные глаза, Кусланд понимает, что Броска думает про вершину форта Драккон. Там Каллиан навсегда увековечила свое имя, став Героиней Ферелдена. Бесстрашной Табрис. — Я иногда думаю, что было бы, согласись мы на этот сраный ритуал. Элисса тактично вздыхает и мягко ведет закостеневшую Броску к скамье с цветами. Стражники по-прежнему послушно бдят, подстегиваемые капитаном, но на двух женщин взглядывают с любопытством. Два Серых Стража из семи — это большая удача, будет что рассказать в казармах. Особенно если одна из них гномка с эполетами Стража-Констебля, заместителя Командора Башни Бдения. — Прошлого не изменить, и нам уже не найти для ответов Морриган. Элисса и сама страшится думать, что было бы, поступи они так, а не иначе. Они тогда были слишком преисполнены бравады, слишком воодушевлены, чтобы довериться темной магии. Всем хотелось стяжать славы, и перед этим желанием отступал даже страх смерти. Ревность не позволила Элиссе отдать в паучьи объятья Алистера, как бы он не был готов на все ради любимой. Риордан ничего не знал. Терон, наверняка, предпочел постель Аранная, а Дюран Эдукан не устраивал саму Морриган. Но, когда зашла речь о том, кто поднимется на вершину форта, в их рядах так страшно и отвратительно заворошилось замешательство. И Каллиан сделала выбор. — Она чувствовала вину перед Лотерингом. И давно решила отдать свою гребаную жизнь, еще до того как… — Кулаки в латных перчатках Натии сжимаются с металлическим скрежетом. Сцепив зубы и сгорбившись на скамейке, она смотрит перед собой, словно совсем позабыв про Кусланд. Элисса ей не мешает. Она прекрасно осознает, что подруге нужно выговориться, что та носила в себе это который год, постепенно травясь пока переваривала. И что Натия сейчас скажет все то, что Кусланд и сама подозревала, но не осмеливалась озвучивать. Эх, ей бы сейчас теплую холку Хъярда, ее верного мабари, и объятия Алистера, чтобы чувствовать себя не такой виноватой. Но вместо этого Элисса должна сама ограждать соратницу от тягостных мыслей, как когда-то она ограждала их всех, заставляя быть единым отрядом. — У всех нас оставалось для чего жить. У тебя брат и его бастардовская задница, Алистер, у Терона раскрашенный ублюдочный эльф, у Эдукана, чтоб ему всю жизнь теперь на нем перделось, трон Орзаммара, Амелл… Кто знает, какие у нее в голове тараканы, но она точно не собиралась подыхать. У меня была она, а у нее сестрица. — Натия вдруг с силой хлопает себя по колену. — Неужели я для нее ничего не значила?! Проклятая рыжая стерва! Оставила меня тут подыхать, загибаться, месить это нагово дермьмо изо дня в день! Ненавижу! Убила бы, если бы не эта моровая ящерица! Злоебучий Архидемон! Вспышка гнева проходит так же быстро, как и начинается. Оставляет на корне языка лишь горчащее тошнотворное послевкусие. Таращащиеся на гномку солдаты получают от нее зычный посыл в дальние дали, и кто-то хлопает ставнями, требуя прекратить шум немедленно. Элисса коротко и совсем по-матерински вздыхает. — Ты ведь сама знаешь, что это неправда. — Знаю, — бурчит Броска, комкая соцветия амарантов руками и снова погружаясь в привычную угрюмость. Так они сидят, до тех пор, пока первые лучи солнца не высветляют грязно-серый цвет памятника в бледный пурпурно-синий. На площади появляются ранние коробейники, за ними хозяева лавок, прачки и разносчицы, деловито шаркающие по мостовой. Те, кто замечают королевские цвета стражников, поспешно их огибают. Люди почтительно приветствуют Элиссу, и таращатся на ее собеседницу, узнавая в ней Серого Стража. Постороннее внимание становится слишком назойливым, нарушая всю их дружескую интимность. Броска ловко соскакивает со скамейки, щурится, и Кусланд с облегчением отмечает румянец на ее лице. — Ну что, ваше вашество, пора подставлять задницу для придворных подтираний? — Ой, не говори, — в тон подруге отмахивается Элисса, — порой даже не знаешь, чьим прошением вытереться: разжиревшего банна или мелочного торговца из гильдии. А если серьезно, в полдень мы привечаем посла из Орлея. По какому делу, я, конечно, не могу рассказать, это государственная тайна. — Да срать я хотела на тайны, — фыркает гномка. — У Амелл их хоть лопатой греби. Недавно обнаружилось, что наш лейтенантишко из Киркволла, Хоук который, ее кузен. И что наша чокнутая магичка — аристократка. Впрочем, если захочет, сама тебе все расскажет. — Куда ты? — сделав мысленную пометку сегодня же отправить в Башню Бдения голубя к Солоне, Элисса вслед за Натией встает ко скамейки. — В эльфинаж. Надо Шианни проведать, ну, а потом, — гномка уже говорит это бодро шагая и не оборачиваясь, — обратно в Башню, тренировать этих зеленых высерков, которые не знают, что значит быть настоящим Серым Стражем. До скорого ваше вашество, прощаться, сама знаешь, не люблю. — До встречи, Натия. Элисса улыбается спине гномки, еще немного стоит, прицельно провожая ее взглядом, а затем в последний раз касается холодной поверхности постамента памятника. — До встречи, Каллиан. Мы о тебе помним. К колокольчикам и амарантам в полдень добавляются маки и гвоздики, ирисы, ромашки и веточки сирени, усеивая скамьи наподобие алтарей. Все, кто преисполнены благодарностью Героине, останавливаются, вдыхают терпкий цветочный запах и задирают головы, чтобы полюбоваться на каменную эльфийку.