Своя доля, чужая доля

Никогда раньше Кэртину не хотелось спать так, как сейчас. Он бы, пожалуй, отдал половину своего золота за возможность нормально поспать, но выторговать себе такую поблажку было не у кого. Доббс окончательно свихнулся. Он сейчас любое слово воспринимал как угрозу. Кэртин неловко поерзал на тонком одеяле, револьвер в его руке дрогнул, голова дернулась вниз, но он смог взять себя в руки и снова вперил соловый взгляд на Доббса. Тот не спал ровно столько же, но уставшим никак не выглядел: в его взгляде горело безумие и решительность. Сонливость накатывала волнами, и с каждым разом бороться с ней становилось все сложнее. О том, что он проиграл в этой борьбе, возвестил чувствительный пинок под ребра и приказ Доббса: ‒ Подъем! Измученный бессонницей организм отреагировал вяло. Кэртин попытался было воззвать к остаткам разума Доббса, но тот был настроен категорично. ‒ Это не убийство, это самооборона. Ты вынудил меня так поступить. Кэртин чувствовал боль от руки, вцепившейся ему в волосы, ощущал все тычки, которыми Доббс направлял его, заставляя идти куда-то глубже в лес, прочь от тропы, но страха не было. Возможно, ему просто все еще хотелось спать, а, возможно, он просто не верил, что прямо сейчас, сию минуту, его действительно будут убивать. Не верил до тех пор, пока две пули, одна за другой, не впились ему в грудь. Боль разлилась, обожгла, заставила подкоситься ноги, опрокинула на землю. Кэртин, прежде чем его сознание заволокла тьма, еще успел подумать, что теперь, пожалуй, он действительно сможет отоспаться. Когда он очнулся, вокруг было все так же темно и тихо, словно он пробыл в отключке всего несколько минут. Первым делом он проверил, может ли шевелиться. Плечо и грудь снова обожгло болью, но руки и ноги все-таки действовали. Кэртин попытался встать, закашлялся, отплевываясь чем-то теплым и вязким с металлическим привкусом, и только сейчас заметил рядом с собой мальчика лет тринадцати. Тот был очень странно одет, имел длинные волосы, при неверном свете луны казавшиеся темно-синими, а на голове у него красовался череп какого-то рогатого животного. Мальчик скривил губы в недоброй усмешке. Кэртину стало страшно. Гораздо страшнее, чем когда Доббс вел его сюда. Мальчик смотрел на него и улыбался: он казался существом совершенно из другого мира. ‒ Ты кто? ‒ прохрипел Кэртин ‒ О, ты можешь видеть меня, ‒ казалось, он удивился. ‒ Откуда ты? ‒ Кэртин решил не обращать внимания на странности. ‒ Помоги мне, - мальчик не сдвинулся с места. ‒ Я здесь живу. И я как раз собирался поужинать тобой. Он по-прежнему улыбался, но в его голосе не было даже намека на юмор. По спине Кэртина пробежал мороз ‒ он поверил, сразу. Мальчишка был либо плодом его воображения, и тогда не было смысла его бояться, либо был настоящим, и тогда не было повода ему не верить. ‒ Тебя послал Доббс? ‒ Ты имеешь в виду того безумного типа, что дрожит возле костра и разговаривает сам с собой? Это он убил тебя? Кэртина покоробило то, как просто мальчик говорил о его смерти, точно он действительно был уже мертв, а все, что он сейчас видит ‒ лишь иллюзия, попытка его души задержаться в земном мире чуть дольше. ‒ Я еще жив! ‒ он протянул руку и вцепился в край странной одежды мальчика. К его удивлению, рука не прошла насквозь: пальцы судорожно сомкнулись на ярко-желтой ткани, сминая ее, оставляя после себя бурые следы. Но разве можно испачкать того, кого не существует? ‒ Да, да, конечно, ‒ мальчик раздраженно отмахнулся, ‒ не бойся, это ненадолго. Впрочем, у тебя есть выбор: ты можешь умереть насовсем, от потери крови например, а можешь стать таким, как я. ‒ Как ты? ‒ Кэртин чувствовал в словах мальчишки правду: чем дольше он здесь лежал, тем меньше оставалось сил, все сильнее хотелось закрыть глаза и провалиться в забытье ‒ заснуть. Он понимал, что если заснет, то уже не проснется ‒ Я ‒ дух. Ёкай. Наш клан живет на этой горе уже не первую сотню лет. ‒ Дух? Клан? ‒ в голове плыл туман, Кэртин не был уверен, не разговаривает ли он сам с собой. ‒ Я тоже стану духом и проживу сто лет? ‒ На самом деле, это не так-то просто. Тебе придется очень сильно захотеть этого, настолько сильно, чтобы желание стало сильнее смерти; тебе придется возненавидеть своего убийцу, захотеть отомстить; ну и тебе придется умереть, так, чтобы боль, ненависть и желание были последним, что ты почувствуешь при жизни. ‒ Но я не ненавижу Доббса... ‒ Дело твое. Надумаешь ‒ на вершине горы стоит дом. Доберешься ‒ станешь одним из нас. Кэртин хотел было возразить, что с двумя огнестрельными ранами он ни за что не взберется на гору, но мальчишка уже исчез. Только обрывок желтой ткани в руке доказывал, что все это не было сном. Кэртин не был уверен, что хочет стать духом, но он совершенно точно не хотел, чтобы Доббс вернулся и обнаружил его здесь. В том, что тот добьет его, сомнений не было. Кэртин зажал в зубах желтый лоскут, подобрал револьвер, брошенный Доббсом, и пополз прочь. Не было разницы, в какую сторону бежать, но на горе стоял дом, в котором он, возможно, сумеет получить помощь. Плечо непрерывно пульсировало болью. Время от времени Кэртина скручивало кашлем, а свистящее дыхание заставляло предположить, что у него повреждено легкое. Он полз, обдирая ногти и кожу на пальцах, оставляя за собой кровавый след, но полз. Неожиданно пришло понимание, что причиной того, что он оказался в столь незавидном положении, является Доббс и никто другой. Это Доббс со своей паранойей обвинял их с Говардом в желании забрать его долю; это он сам попытался присвоить долю Говарда; это Доббс подкрался к нему, спящему, и стрелял в него, собираясь убить. В памяти как-то разом всплыли более ранние происшествия. Например, когда Доббс чуть не пристрелил его только за то, что он нечаянно наткнулся на его тайник. Лучше было Кэртину промолчать про того ядозуба ‒ тогда мертвым был бы Доббс, а не он. Разделили бы его золото с Говардом и давно уже были бы дома, богатые и довольные жизнью. Или после взрыва в шахте: что стоило просто не вытаскивать его из-под завала? Это ведь даже не убийство было бы ‒ просто несчастный случай. Так нет же, совесть не позволила. Что же получается? Кэртин два раза спас ему жизнь, а Доббс ‒ тварь неблагодарная! ‒ отнял его собственную. Все же мальчик-дух был прав: стоило выжить уже только для того, чтобы Доббс не оказался победителем. Он ведь и Говарда может убить не задумываясь. Кэртин сам не заметил, как накрутил себя до такой степени, что действительно возненавидел Доббса. Желание жить крепло с каждым преодоленным метром, а вместе с ним, невесть откуда, прибавлялось сил. Дом на горе перестал казаться недостижимой мечтой… ‒ Кэртин, ты куда? Хотел сбежать от меня? Хотел донести на меня властям? ‒ голос Доббса, дерганный и при этом какой-то шипящий, меньше всего показался похожим на человеческую речь. ‒ Я нашел тебя, пришел по твоему следу... Кэртин обернулся. В сером утреннем свете было отчетливо видно, что песок, камни, примятая им трава ‒ весь проделанный им путь отмечен бурыми пятнами. Ненависть захлестнула с новой силой. Кэртин, преодолевая слабость и боль, поднялся на ноги. Доббс поднял на него свой револьвер. " Ах, ты…" ‒ подумал Кэртин и бросился на бывшего товарища. Раздавшийся выстрел показался ему оглушительным, но он успел заметить, как исказилось от страха лицо Доббса, как сильно дрогнул в его руке револьвер. Первая пуля ушла в песок, вторая угодила в живот, причиняя нестерпимую боль. Двух следующих Кэртин просто не заметил, но когда дуло уперлось ему прямо в лицо, он искривил окровавленные губы в усмешке и пообещал: ‒ Я вернусь за тобой, Доббс. ‒ Так ты все-таки добрался! Останешься в Гьюки-гуми? ‒ А у вас здесь растут персиковые деревья? ‒ Персики? Нет, но нашу гору еще называют "горой сливовых деревьев". ‒ Сливы это тоже совсем неплохо. Когда Говард вернулся, он нашел ослов, мирно пасущихся на небольшой полянке. Проверив поклажу, он убедился, что его доля на месте, в целости и сохранности. Под одним из деревьев спал Доббс, прикрыв лицо шляпой. На первый взгляд все казалось обычным. Кэртина не было видно, но тот вполне мог отойти за водой или по нужде, однако, подойдя поближе, Говард понял, что Доббс мертв. На его лице было написано выражение совершеннейшего ужаса: глаза вылезли из орбит, из перекошенного в крике рта и ноздрей тянулись тусклые желтоватые дорожки. Доббс задохнулся, наглотавшись золотого песка.