Purple amnesia

Мэнди — прогнивающая девочка с отравленной ядовитыми выхлопами и ложью жизнью, окрашенной в фиолетовый. Не такой фиолетовый, как спелая черника или августовская звездная ночь. Не такой, как пятилепестковые цветки сирени или приторное ежевичное мороженое, липкими струйками стекающее по сахарному рожку. У Мэнди фиолетовый такой, как измятая пачка Silk Cut с пометкой 'убивает', разряд неоновой молнии и периферия вздутых фиалковых вен под полупрозрачный пленкой кожи. Такой, как засушенные васильки на заброшенной могиле матери. Такой, как сливовые подтеки синяков, которые Мэнди умело прячет под двумя слоями тональника, и ежедневное окаменевшее безразличие. Как затерянная в бесконечности вселенной погибающая галактика. Со всепоглощающей черной дырой в центре, миллиардом оледеневших звезд и потухшим солнцем. Галактика, которая умирает от недостатка тепла уже тысячи лет. Мэнди высекает искры колесиком фиолетовой зажигалки и ежится от противного скрипа ржавых качелей, когда рядом отчего-то захлебывается смехом Йен. Ему палитра холодных оттенков не подходит вовсе, Милкович почему-то уверена, что его цвет — сочный оранжевый. На него будто бы чихнуло само солнце, рассыпав по всему лицу апельсиновые веснушки, и запуталось лучами в волосах. У него даже улыбка солнечная, и Мэнди кажется, что тепла этой улыбки вполне хватило бы, чтобы согреть всю ее продрогшую лиловую галактику (только бы потом не обжечься). Они сидят на этих качелях уже больше часа, и у Мэнди губы становятся темно-фиолетовыми от холода, но Галлагер все не затыкается: "ты очень красивая, Мэнди", "у нас не получится ничего", "у меня вообще-то встает на мальчиков", "не думай, что я стал бы врать, живя-то в нашем районе." Йен облегченно выдыхает, когда говорит, что он свою тайну доверил только Липу и ей — это, вроде как, должно много значит, думает Мэнди. Но Милкович только смеется в ответ; ей бы сказать, что она не тот человек, которому стоит доверять свои тайны, что у нее давно прогорели все лимиты на доверие. Но вместо этого она протягивает ему свою окоченевшую руку; у Йена очередная солнечная улыбка на ее "могу притворяться твоей девушкой, если хочешь." Мэнди бы найти кого-то, кто разгребет весь этот бардак в голове, заставит бросить курить, проветрит болеющие никотиновые легкие и вылечит от нудной фиолетовой хандры. А Мэнди находит Йена. Фиолетовая девочка и оранжевый мальчик мешаются друг с другом на фоне бетонно-серого Саутсайда, упиваются дешевым пойлом и сумасшествием друг друга, посылают к чертям весь свихнувшейся мир и стареют на еще одну общую сигарету вместе. Вместе. В-м-е-с-т-е. Мэнди мучительно долго растягивает слово, подобно ежевичной жвачке во рту, окрашивающий язык в фиолетовый, растворяется в каждом звуке и дробит себя на кусочки отрывистыми слогами. Гребанное 'вместе' пробирается под муляжную клетку ребер, опухолью оседая в сердце и отравляя все внутренности фиолетовой амнезией. У Мэнди раньше была только никотиново-алкогольная зависимость, а теперь еще и регулярные ломки по рыжему мальчику. Мэнди, черт возьми, не нужна эта болезненная привязанность; ей бы сказал тогда кто, что солнечные мальчики тоже вызывают привыкание. Йен ни черта не смыслит в астрономии, но о космосе говорит очень часто. Крепко сжимает руку Мэнди, вдыхает звездно-кокаиновую пыль и обещает открыть новые вселенные, в которой они будут счастливы. Найти другие планеты, где их не будет душить прокуренное гетто, ежедневно затягивая на шее тугую проволоку. Йен обещает, что станет ее персональным солнцем и растопит все ледяные звезды в ее простуженной галактике. Мэнди всесильно верит, перебирая его трясущиеся пальцы. У Мэнди уже почти корка льда, покрывающая сердце, растаяла. Через пару зим и сотни выкуренных вместе сигарет у мальчика-солнца садятся батарейки, а девочку-галактику сжирает темная материя; их фиолетово-оранжевый превращается в какой-то мутно-болотно-коричневый. Не такой, как размытая дорога в светлое будущее (у них его попросту нет). Как тлеющие в лучах уходящего летнего солнца горные вершины (им на такие даже не вскарабкаться). У них цвет такой, как чьи-то перегоревшие мечты. Как чей-то разрушенный космос и отравленное солнце. Как чей-то слепой конец. У Мэнди вся фиолетовая амнезия проходит разом, а с Йена осыпается слой оранжевой краски, и внутри вместо тепла теперь бесконечный вакуум. Девочки с космосом в голове и солнечные мальчики, оказывается, так беспощадно умеют уничтожать друг друга. Им бы найти кого-то, кто вытащит с вязкого дна и смоет все это мутно-болотно-коричневое отчаяние. А они находят друг друга. От Мэнди ничего не остается практически — льдинки от давнишних звезд и легкие, забитые космической пылью. У галактической девочки не появилось нового солнца, у нее теперь погасший мальчик, разобранный на части точно так же, как и она. Мэнди не понимает, на кой-черт людям, разрушающим друг друга, держаться вместе. Но отчего-то из последних сил цепляется за Йена, когда он протягивает ей свою руки из темноты.