Послесловие к "Незаброшенному лагерю"

      Желая поскорее уйти с продуваемой зимними ветрами улицы, Матвей толкнул большую стеклянную дверь и вошел в здание. Зима в этом году выдалась на удивление холодной, так что приходилось вовсю кутаться в теплые вещи, шарфы, куртки и меховые шапки. Холода Матвей не любил, как, впрочем, и зиму вообще. Весь мир в это время, казалось ему, тускнеет, теряет краски и засыпает до весны. Скучное время года. И холодное…       Но в здании, куда он вошел, было тепло. Батареи отопления вовсю старались согреть несчастных людей, а яркие белые лампы под потолком освещали каждый закуток, настойчиво прогоняя столь ненавистную Матвею сонную безжизненную атмосферу. А сонным и безжизненным здесь было буквально все вокруг. Это была больница.       Стянув с себя куртку и купив в ближайшем автомате синие бахилы, Матвей подошел к окошку регистратуры и обратился к восседавшей по ту сторону толстой тетке:       - Я в сто тринадцатую палату, к Нахимову Вячеславу       Женщина что-то чиркнула у себя на бумажке, затем подняла взгляд на Матвея и пробубнила своими пухлыми губами:       - Не забудьте только бахилы одеть и сдайте верхнюю одежду в гардероб.       - Да-да, конечно, - бросил ей на прощание Матвей и поспешил отойти от окна регистратуры.       Не нравилась она ему. Толстая, вредная, вечно брюзжащая. Сколько раз здесь был Матвей, но ни разу не видел её в ином расположении духа, кроме как в этом состоянии тихой ненависти ко всему живому. Интересно, это на неё так работа влияет, или она по жизни такая? Впрочем, какая разница?       Сдав куртку в гардероб, Матвей заспешил к лестнице. Два пролета спустя, он оказался в длинном сером и безжизненном коридоре. Лампы здесь светили не в пример тусклее, да и людей было раз-два и обчелся. Долго не плутая, Матвей практически сразу нашел нужную палату и, постучавшись непонятно зачем, вошел.       - Ну здарова, Славон! Как жизнь?       Ответом ему было лишь тихое гудение лампы под потолком и монотонно пищащий аппарат.       - И тебе привет, Колян.       Матвей махнул рукой, приветствуя лежащее на дальней койке тело. И опять тишина. Впрочем, Матвей на иное и не надеялся.       Неторопливо подойдя к ближней койке, он взглянул в лицо лежащего. Слава. Точно такой же, как и полгода назад, разве что не шевелится. Грудь тихо вздымается в такт дыханию и размеренному биению сердца. Еще сильнее отросшие волосы беспорядочно лежат на подушке.       - Ну что, всё молчишь? – Усмехнувшись, произнес Матвей.       Да, он все молчал. Как молчал уже последние полгода. Всё это время Слава не приходил в себя после того происшествия в заброшенном лагере.       - Знаешь, - тихо обращаясь к нему, продолжал Матвей – Я ведь каждый раз, когда сюда иду, каждый раз надеюсь, что вот ты встретишь меня, живой и здоровый, скажешь «Привет, Матвей!». Но нет. Ты все молчишь. Всё лежишь. Слюни пускаешь. Хоть бы пальчиком пошевелил, что ли…       Но, разумеется, и пальчиком он пошевелить не мог.       - Да ты и не слышишь меня, наверное. Как ты там живешь-то? Ты ж в лагере остался? Да, я уверен, что ты там... Ты не просто в коме, чувак. Твоя душа до сих пор там. Ты ведь так и не выбрался? Чёрт.       Матвей замолчал и уставился на лежащего Славу. Ничего в нем не менялось. Всё так же лежит, как труп, за тем лишь исключением что дышит. Это, да еще бесконечно пищащий аппарат справа от койки дают окружающим понять, что Слава всё еще жив.       - Я всё пытался понять, - после минутного молчания продолжил Матвей – почему всё так вышло? Почему ты там остался? Это был не сон, нет, - Матвей тряхнул головой, будто прогоняя эту глупую мысль – Я помню всё, что было в том лагере! И Жмур помнит! Это был не сон. Вот только мы со Жмуром вернулись, а вы с Коляном нет.       Матвей оторвал взгляд от друга и посмотрел в дальний конец палаты, где на точно такой же койке лежало еще одно тело, покрупнее, массивнее. Колян. Вот ведь шутка судьбы, усмехался Матвей, что после всего случившегося они вот оказались в одной палате. И теперь до конца своих дней обречены лежать рядом. Злая ирония.       - Спишь, Славон. Интересно, что же ты там видишь? Неужели все оказалось так, как говорил Колян? Неужели ты действительно переживаешь одну и ту же неделю раз за разом? Это страшно, чувак… Мне хочется верить, что ты просто спишь. Хочется верить, что вам с Коляном пиво паленое попалось, отравились, в кому впали, да черт знает что еще. А лагерь мне приснился. Эх… Да вот только… Не я один помню этот лагерь. Жмур тоже. Всё в точности, как было, про Коляна, про Славю… Или групповые галлюцинации? Хех, хотелось бы верить.       Он помолчал несколько секунд, затем продолжил с чуть большей уверенностью:       - Ладно, братан, хватит о лагере. Ты, должно быть, лучше меня знаешь что там да как. – Он еще помолчал несколько секунд – Я вот окончательно в город перебрался. Квартиру снял однокомнатную у старушки одной. Святая женщина! Супы мне готовит бесплатно, заботится постоянно. Говорит, я на сына её покойного похож… В общем, устроился я неплохо. На днях родителей твоих видел. Они все горем убитые, представляешь, полгода прошло, а они никак не могут свыкнуться с мыслью, что ты в коме. Меня недолюбливают. Винят меня во всем. Ну а кого еще? Правильно…       Матвей замолчал и, задумавшись о чем-то, перевел взгляд на аппарат справа от койки. Он, не переставая, пищал, так противно, назойливо и монотонно: «Пип-пип-пип-пип».       - Тебя он не раздражает? – Обратился Матвей к Славону       Но тот не ответил. Разумеется.       - Наверное, хочешь услышать, как у Жмура дела? Хочешь? Шевельни пальцем, если хочешь.       Но тело Славы лежало неподвижно.       - Ну хорошо, убедил, расскажу, - Матвей сделал вид, что делает одолжение – А он всех удивил. Помнишь, тогда, перед отъездом из лагеря, когда мы на бордюре сидели, он сказал, что уедет из деревни, что новую жизнь начнет. Я не думал, что он вернется к этой идее, но вдруг, представь, уехал из деревни! Сюда, в город, к дяде. Он к тебе, кстати, не заходил? Он звонил, спрашивал, где ты лежишь. Впрочем, неважно. Он в школу поступил. Я не уверен, но, кажется, в ту, где ты учишься. То есть, учился… Говорит, что учится на одни пятерки. Молодец, да?       Тело лежало неподвижно       - Ну ты скучный, Славон. Ладно, не хочешь говорить, то хоть слушай… Я тут объявление разместил, что ищу музыкантов. Хочу группу свою собрать. Правда, пока не знаю, что исполнять будем… Ну тут всё зависит от того, кто откликнется на заявление. Но я вообще рок хотел играть. Даже название группы придумал!       Он важно поднял палец вверх, однако отчего-то вдруг передумал и безмолвно выдохнул.       - Не, тупое название. Забей. Что? Сказал «А», говори и «Б»? Ну ладно. Только ты не смейся, хорошо? Хотя, ты всё равно не сможешь… «Красные галстуки»! А? Как тебе? Мы еще в красных галстуках будем постоянно выступать. В пионерских галстуках! Ну, знаешь, я подумал, что это будет крутая фишка… Хотя… К чему лишнее напоминание? Знаешь, я с радостью вспоминаю наше приключение. Да, несмотря на всё, это было… Ну… Чёрт…       Матвей замолчал и положил себе руку на сердце, которое вдруг что-то кольнуло. Да и не «что-то», а грусть. Грусть, которая всегда возникала, когда Матвей думал о тех днях, проведенных им с Мику.       - Знаешь, я скучаю по Мику. Лучше её я никогда еще девушек не встречал. Искренняя, добрая, такая забавная… Черт. Не хватало расплакаться сейчас еще. Знаешь, в такие минуты я, бывает, жалею, что не остался там. Мне очень её не хватает…       И вновь наступило молчание. Матвей скорбно гулял взглядом по палате, пытаясь успокоиться и отвлечься.       - А у тебя здесь… уютненько… да… - чуть дрогнувшим голосом попытался перевести тему разговора он, но у него ничего не получилось – Как же всё изменилось, братан. Вот здесь. – Он ткнул пальцем себе в грудь в районе сердца – Что-то там перещелкнуло. Р-раз! И понимаешь, что ничего уже не будет, как прежде. Хм, я помню, как ты мне сказал это же самое тогда, в последний день… Эх, если бы я знал, что это наша последняя встреча… Столько я не успел тебе сказать, Славон. А теперь… да ты вряд ли меня слышишь. Это я тут… скорее сам себе исповедаюсь…       Он вновь замолчал и перевел взгляд вглубь палаты на дальнюю койку, где лежал Колян. Слегка улыбнувшись каким-то своим мыслям, Матвей подошел к нему.       - И ты лежишь… Ну как, теперь успокоился? Вы как там, помирились, наверное? Ну, за полгода-то… Перевоспитание в пионерском лагере, да, Колян? Интересно, сильно ли ты за эти полгода изменился? Думаю, сильно…       Вновь усмехнувшись Матвей повернулся к койке Славы, однако что-то вдруг зацепило его взгляд. Что-то необычное… Он подошел ближе к столику рядом с койкой, который привлек его внимание. На столике лежала толстая тетрадь с неброской потрепанной обложкой. Откуда это?       Оглянувшись по сторонам, Матвей поднял тетрадь и открыл её. Текст начинался сразу с первой страницы и Матвей, нахмурившись, стал читать:       «- Ну, Славон, за тебя! – произнес Матвей, поднимая в руке уже полупустую бутылку пива.       Еще секунда, и он надолго присосался к горлышку…»       Что это? Матвей еще сильнее нахмурился. Это подчерк Славы! Это точно подчерк Славы! Но… как?       Матвей перелистнул несколько страниц и принялся читать первую попавшуюся строчку:       «…Она будто сошла с картины какого-нибудь художника. Такая… Такая идеальная… Красивее девушек я, наверное, не встречал. В голове промелькнула шальная мысль познакомиться с ней. Я редко первым знакомился с кем-то и уж точно не был знатоком общения с девушками, но она казалась настолько милой и идеальной, что упустить такой шанс было попросту грешно.       - Как тебя зовут? – первым спросил я       - Меня Славя зовут. Точнее, полное имя Славяна, но все меня Славей зовут. И ты тоже зови…»       Не может быть! Этого точно не может быть! Матвей принялся остервенело перелистывать страницы и беспорядочно бегать глазами по тексту:       «…Я махнул Матвею рукой, и он помчался в сторону музыкального кружка. Жмур неуверенно помялся пару минут и поднял на меня глаза, будто ожидая приказа…»       «…Еще раз оглядев зал, я заметил Славю, расставляющую книги на одном из стеллажей…»       Широко распахнутыми глазами Матвей читал случайные строки и не мог поверить. Сердце его гулко стучало в груди, норовя вот-вот выпрыгнуть.       «- Гнилой базар, Колян, – произнес Матвей, дождавшись, когда тот закончит свою речь – Предъява серьезная, а доказательств у тебя нет.       Колян сжал зубы так, что было слышно, как они скрипят. Казалось, он едва сдерживает гнев…»       Да, сомнений быть не могло, в этой тетрадке подробно описаны те семь дней, проведенных Матвеем и другими в лагере. И написаны они подчерком Славы! И от его лица! Но… как? Как это возможно?!       «…С этими словами он отвел нож в сторону и вдруг резко вогнал его по самую рукоять в горло Слави. На секунду в комнате воцарилось абсолютное молчание. Из уголка рта Слави тонкой струйкой потекла кровь, капая на расстегнутую рубашку. Демонстративно медленно Колян вытащил из её шеи нож. В горле Слави в последний раз гулко булькнула кровь, и она начала медленно заваливаться на бок…»       Этого. Просто. Не. Может. Быть.       Матвей оторвал взгляд от тетради и посмотрел на лежащего Славу       - Это что такое? Как это? Славон, ты меня слышишь! Очнись!       Но бесполезно. Тело Славы всё так же лежало на койке в беспробудном бесконечном сне. И только стоящий рядом аппарат всё пищал, будто отвечая вместо него:       - Пип-пип-пип.       Дрожащими руками Матвей перелистнул тетрадь на самую последнюю страницу и принялся жадно вчитываться в текст:       «…Я провел в этом лагере, по моим подсчетам, уже больше полугода. Хотя сложно рассуждать о времени, когда оно перестает существовать, так как здесь навечно повисло на небосклоне палящее солнце, в полях зеленелась трава и поспевала рожь, а деревья никогда не сбрасывали вечнозеленую листву. Это было воистину бесконечное лето…»       Сердце Матвея замерло, а во рту пересохло. Это было… просто невероятно… Это написано уже после возвращения Матвея и Жмура в наш мир. Это написано… спустя полгода? Значит, совсем недавно? Или только что? Но кем?       Была ли эта тетрадь на столе, когда Матвей входил? Чёрт, он никак не мог вспомнить! Была или нет? Когда она здесь появилась?       Матвей вновь посмотрел на Славу и на этот глупый аппарат       - Пип-пип-пип.       Он вновь уставился на последние страницы и принялся сбивчиво читать:       «…Как я уже говорил выше, я много времени провел в размышлениях и попытках выбраться отсюда. И с каждым разом все больше убеждался, что выхода отсюда нет. Но единственное, чего я ни разу не пробовал, и чего я ни разу не позволял себе – это самоубийство…»       Матвей весь похолодел.       - Пип-пип-пип.       «…Петля всё так же безмолвно и требовательно покачивается под потолком... Я поежился от внезапно появившегося холода, и вновь взялся за карандаш…»       Странно, но здесь следы от карандаша казались какими-то… свежими? Матвей провел пальцем по бумаге. Действительно, палец оставил за собой размытый след, будто текст был написан только что. Даже крошка от грифеля карандаша сохранилась на бумаге…       «…У каждой истории есть начало и конец.       У каждой истории есть своя канва, синопсис, содержание, ключевые моменты, прологи и эпилоги…»       - Пип-пип-пип.       «…И нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращал внимания.       У каждой истории есть начало и конец…»       - Пип-пип-пип.       «…Почти у каждой…»       - Пип-пип-пи-и-и-и-и-и-и-и.       Похолодев нутром, Матвей перевел взгляд на лежащего Славу. Что-то изменилось…       Он перестал дышать…       - Слава! Славон! Ты меня слышишь?!       «Пи-и-и-и-и-и-и-и»       Матвей схватил его руку и отстраненно отметил, что она стала стремительно холодеть. Все было кончено. И это было ясно.       - Значит… - прошептал Матвей, с трудом сдерживая подступающие слезы – Значит вот какой конец твоей истории? Вот чем всё обернулось… Мне… жаль…       Он отпустил его руку и, прижимая тетрадь к груди, серьезно произнес:       - Покойся с миром, Слава. Покойся с миром…       Из палаты Матвей вышел весь духовно истощен. Внутри было пусто, и лишь одна мысль гуляла по его голове: «Славы больше нет». Теперь навсегда…       Матвей перевел взгляд на тетрадь, которую всё это время держал в руках. Вот она, правда. Вот эта история…       - Её должны услышать, - сказал, ни к кому не обращаясь, Матвей – Её должны услышать… Мир должен знать эту историю… Ведь всё это правда.       И теперь Матвей знал это наверняка.       Забрав свои вещи из гардероба, Матвей вышел на улицу и с наслаждением вдохнул свежий воздух. Голова немного прояснилась.       И тут в кармане зазвонил телефон. Тихо чертыхнувшись, Матвей достал его и уставился на экран. Неизвестный номер. Странно…       - Алло? – произнес он в трубку       - Здравствуйте, я по объявлению! - донесся из трубки звонкий девичий голосок.       - А, по поводу объявления… Да… Секунду…       Матвей вздохнул и, стараясь отвлечься от только что пережитого в палате больницы, собрался с духом.       - Так… на каком инструменте вы играете?       - Ой, ну… на гитаре, на пианино, на саксофоне, на губной гармошке, да вообще много на чем. И петь еще могу.       - Ух ты, впечатляет! – улыбнулся Матвей – В жанре Рок играете?       - Не пробовала, но, думаю, получится!       - Отлично! Тогда нам стоит как-нибудь встретиться и все обсудить более подробно. Вас как зовут?       - Мику       Матвея как молнией ударило. Он чуть не выронил из рук трубку и на минуту потерял дар речи.       - Алло, вы здесь? – встревожился голос из трубки – Меня слышно? Алло?       Матвей не мог поверить своим ушам. Медленно, боясь спугнуть её, будто она была призраком, он прошептал:       - Мику…