Черная Лилия

      У нее худые узкие плечи, и это все, что Занзас навскидку может о ней припомнить. Белые, маленькие, худенькие плечи-крылышки, чуть сутулые, почти прозрачные. Еще она совершенно точно была связана с цветами, совершенно точно черными, совершенно точно дурацкими, но не орхидеями. Были еще какие-то цветы, похожие, но Занзас все время забывал название.       Наверное, это безумие — приходить на прием, чтобы посмотреть на женские плечи и попытаться найти те самые. Почти как искать Золушку по тапку. Там у принца, по крайней мере, был автор, в интересах которого Золушку лучше было бы найти поскорее, и законы жанра, по которым блядская Золушка не найтись не могла. У Занзаса не было ни автора, ни законов жанра, и не сказать, чтобы это очень облегчало задачу.       Зато, видимо, в качестве компенсации Занзасу отключили закон подлости, поэтому плечи он видит, за плечами, под границей платья, видит завиток татуировки, и из его памяти звено за звеном выходит цепь.       Плечи. Тату. Лилии. Черная Лилия. Ненормальные бабы. Юни.       Ее зовут Юни Черная Лилия, и это так же верно, как и то, что Занзас сейчас не свернет ей шею. Не сегодня.       Занзас хватает ее за локоть только потому, что локоть (впрочем, тоже не очень-то крепкий на вид) кажется надежнее, чем плечи. Плечи Занзас точно не хочет портить.       — Юни, — Занзас кивает сам себе. Он совершенно точно уверен, что плечи зовут Юни, и все, что к этим плечам прилагается, тоже.       Юни почти изящно ржет в кулачок и щурится так, что светловатые частые ресницы спутываются. У Занзаса тоже были длинные ресницы, поэтому он почти помнит, что с ними сложно, но он еще в детстве спалил их во время экспериментов с Яростью, поэтому за правильность ощущений не ручается.       На балконе холодно, и Занзас все думает, не отдать ли ей свой пиджак. Пиджак тяжелый, и ему кажется, что стоит его накинуть — и ее плечи сломаются, как хрусткий наст. Юни сутулится и молчит, Занзас стоит рядом с ней — плечом к плечу — и смотрит вниз, на то, как чей-то упившийся вдрызг секретарь одиноко купается в фонтане. Юни ерошит постриженные под Матильду из «Леона» волосы и хмурит черные брови вразлет. Занзас думает, что она их чем-то подмалевывает, но ознакомиться со всякими женскими причиндалами ему шанса никогда не выпадало, поэтому сказать точно он не берется.       — Дай я об тебя погреюсь?       Занзас кивает почти машинально — он уже привык, что из-за Ярости он всегда горячечный, и им пользуются, как батареей. Каваллоне Дино, дурацкий блондинистый упырь и, чтоб его, отличный мужик, тоже этим развлекался в свое время. Пока жив был, конечно.       Юни подгребает к нему поближе, прижимает к боку ледяные ладошки, и Занзас лениво, медленно морщится, разглядывая сад и думая о своем — плечи вернулись, статус-кво восстановлен, и совершенно неважно, что еще происходит.       Юни копошится где-то у него под боком, двигает за локоть, пристраивается поудобнее — и, наконец, прижимается к нему всем телом, закутываясь сверху полой пиджака. Она такая мелкая, что пиджак сгодился бы ей за пальто. И морда у нее такая пакостливая, что Матильду она сыграла бы гораздо лучше Натали Портман. Занзас вздыхает и, обнаружив, что обнимает ее за плечи одной рукой, покрепче прижимает к себе.       Они познакомились, смешно сказать, «на работе». Занзасу надо было съездить в Германию «поддержать контакт» с местным подразделением кретинов, но с диспетчерами он не то чтобы не умел, но катастрофически не любил работать, так что Савада предложил взять местную девицу-одиночницу, из тех, которых Бельфегор, склабясь, называл «на общественных началах», типа Бьянки, или китайской девочки, или сасагавовской сестры, или сколько там еще было юнитов в савадовском гареме. Собственно, Занзас мельком глянул укороченное досье, махнул рукой и, забив в телефон временный контакт, ушел распечатывать себе билет на самолет.       Девчонка была странная. Встретила его в аэропорту, почему-то заграбастала чемодан, причем так ловко, что Занзас не сразу опомнился, и с энтузиазмом погнала вперед, к такси.       Девчонку звали Юни Черная Лилия, стреляла она весьма посредственно, зато говнилась даже круче, чем этот савадовский весь из себя раскрутой Гокудера-хрен-знает-кто-Хаято, и, по мнению Занзаса, это был скилл, достойный победы в шоу талантов на какой-нибудь «Мисс Дюссельдорф-2021».       Юни мистическим образом умудрялась не заебывать, живя с ним на одной кровати, навязчиво заставляла Занзаса чувствовать себя Леоном вплоть до состояния поиска горшка с цветком, носила стрижку-говно, которая могла бы сойти за нормальное каре, не будь тонюсенького хвоста на затылке, и Занзас все пытался понять, в чем подвох — до тех пор, пока на третий день Юни, ловко поделив хвост пополам, не подобрала остальные волосы и не перетянула их двумя прядками, как лентой. Волосы у нее были матово-черные, жесткие, густые, почти азиатские, так что держались намертво.       А еще были плечи. Это было какое-то наваждение: Юни редко носила одежду хотя бы без рукавов, не то что вообще открытую, но Занзас каким-то образом все равно нашел у нее эти плечи и влип в них как-то совершенно мистически.       Юни полна сюрпризов, как чертов Фродо: с виду мелкая и понятная, херово стреляет, виртуозно трясет мудями и удивительным образом становится первой связной Занзаса со времен самой Колыбели, с которой он даже не думает переспать. С которой он вообще не думает о том, что в командировке можно с кем-то переспать.       В ходе «поддерживания контактов» Юни периодически моталась с ним туда-сюда, и в какую-то ночь ей оцарапали пулей правую грудь, поперек, на дюйм выше соска, очевидно, что случайно, но кровищи было столько, что Занзас даже подумал: одна грудь у нее действительно так и вытечет, сдуваясь, как бурдюк из-под воды. Пытаться перебинтовать наискосок только одну было как минимум глупо, так что он перетянул ей обе поперек, толстым слоем, сверху еще положил несколько оборотов эластичного бинта и велел отоспаться. Юни легла поперек его живота, и Занзас только стащил ее немного в сторону за ноги, чтобы она перестала болезненно упираться подбородком ему под ребра, а локтем — в пах. Черные волосы рассыпались обугленной соломой, покрыв лицо и шею, по-хорошему следовало заставить ее лечь на спину, но Занзас отмахнулся: с учетом импровизированного таймскипа из-за Колыбели они с ней были ровесниками, так что не маленькая, сочла бы нужным — перевернулась бы.       Занзас уснул, лениво глядя, как течет лунный свет у нее по спине, по слепо-белым бинтам с желтоватыми полосками эластичной сетки, а потом — по бледным плечам и нескольким завиткам татуировки, торчащей из-под повязки. Пока бинтовал, Занзас нарочно старался ее обходить, чтобы рассмотреть, пока есть случай; на левой лопатке у Юни была черная лилия, краснеющая к центру, будто кровоточащая, и до Занзаса только к концу перевязки дошло: раньше и правда кровила, в самой сердцевине цветка был толстый темный шрам от пулевого, как выжила — черт ее разберет. Под рассвет приснилось предостережение, что так уже было с чертовыми волосами чертового Каваллоне, Занзас проснулся с этим ощущением, продержал минут пятнадцать, а потом выпустил, забыл — еще бы, плечи, волосы, волосы-плечи, крипота какая-то.       Накануне отъезда Юни навалила ему каких-то мюсли в миску с молоком и укатилась что-то срочно улаживать, так что Занзас пошел в торговый квартал, предоставленный сам себе и ведомый идиотской упрямой сентиментальностью, знакомой еще со школы, когда он за неделю до Колыбели, едва стало понятно, что нужно хватать Скуало за шкварник и делать ноги из интерната прямо завтра, сунул Каваллоне под матрас пакет вишневых леденцов и свой самый безвкусный галстук в мелкий белый горох. Такая фигня всегда продается во всяких сувенирных, и необходимое Занзас нашел сразу же. Когда стало понятно, что Юни не успевает заехать за ним, Занзас оставил презент на подушке: маленькие ножницы с панорамой города, стянутые двумя тканными резинками для волос, белой и черной, с контрастной надписью «I <3 Dusseldorf».       Он не уверен, что Каваллоне догадался посмотреть под матрасом, до тех пор, пока не видит его в гробу. В том самом галстуке.       Он не уверен, что Юни вообще заглянула в спальню, когда меняла квартиру, до тех пор, пока не видит ее на этом приеме: волосы короче, хвоста нет. Она копается в сумке, чтобы найти носовой платок, и на пол выпадает одна из тех самых резинок для волос.       — Занзас, а пообещай мне?       — Что? — Занзас все-таки медленно снимает пиджак; секретарь в фонтане докупался до отключки и теперь плавает кверху пузом.       — Если вдруг меня нужно будет убирать, то будь там, хорошо? — Юни не заглядывает ему в лицо, у нее совершенно обычный голос, она даже не вцепляется в него крепче, и Занзас пожимает плечами:       — Ну обещаю, дальше что? Мне начинать под тебя копать, раз такие вопросы пошли? — Юни ржет, и тема закрывается.       Занзас везет ее в особняк. Юни ходит босиком по его здоровенному столу, пляшет на раскиданных бумагах, похоже, и правда пьяная, а потом они сидят рядом, привалившись к передней панели, и Юни пальцем размешивает виски с содовой, смотря куда-то вдаль. Занзас нащупывает в кармане коробочку, поддает Пламени — Бестер, паршивец, и так должен ошиваться где-то тут, но за день разлуки почти наверняка начал просвечивать — и коротко свистит. Бестер показывается из-за дивана, качая тяжелой лобастой головой, и идет к хозяину, потягиваясь на ходу, отклячив костистый зад. Занзас отпихивает его сонные попытки подлизаться, и Бестер переключается на Юни.       Это ужасающий стратегический просчет, понимает Занзас через десять минут, но уже поздно: Юни, мелкая мерзавка, победно придерживая на плечах его пиджак на манер мантии, уже выезжает из кабинета верхом на Бестере, идущем легкой рысцой. Занзас поднимается с места и почему-то идет за ней, хотя бояться точно нечего: Бестер башковитый, причем с интуицией до тошнотворного Небесной, если ему что-то не понравится, сможет сам на месте прибить.       Они долго пьют, разговаривают ни о чем, все так же зная друг о друге только всякое ни-че-го, и в конце концов Занзас предлагает ее подбросить, но Юни отказывается: ей хочется пройтись, тем более, метро недалеко. «Недалеко» — это километрах в пяти-шести, но Занзас только безропотно ищет ей какой-то шнурок, чтобы можно было связать туфли и перекинуть через плечо, и смотрит, как она бодро шагает по обочине; в темноте белым пятном светятся ее плечи.       Через месяц от Савада энд К инк. действительно приходит приказ об устранении, и Занзас берется за него сам. Он проверяет последние наводки и, решив нехитрый ребус, находит Юни в Маниле. Она пьет кока-колу и болтает ногами в фонтане, когда Занзас садится рядом. Ему не дает покоя одна мысль: ребус был нехитрый, но для его решения нужно было быть с ними в Дюссельдорфе, когда они изображали Матильду и Леона, Занзас бинтовал Юни, а та подсовывала ему на завтрак, обед и ужин какие-то местные мюсли. Юни давала шанс себя найти, но давала только ему.       Юни знает, зачем он здесь, вдруг понимает Занзас целую неделю спустя, когда они уже собираются из Шанхая в Корею. Что делать с этим сокровенным знанием теперь совершенно непонятно, так что Занзас просто продолжает складывать рубашку.       — Почему ты не сбегаешь от меня? — спрашивает Занзас. Они в Сан-Марино (Сан-Марино!), Юни валяется на полу с Бестером в обнимку и смотрит на него из-под отросших волос совершенно честно:       — А зачем бы мне? Я и так вижу, что ты держишь слово.       Занзас не находится, что ответить. Он выходит на балкон, под дождь, от злости направляя все Пламя в руки, чтобы не вспыхнуть факелом, и Бестер в комнате схлопывается, возвращаясь в коробочку. Юни валится на пол.       Они в Египте. Маршрут у них интересный, но понятный: не суйся туда, где у Вонголы хорошо развита сеть, бегай по слепым пятнам, делай вид, что все окей, и тогда, возможно, тебя не поймают. Занзасу снова звонит Скуало, и он хочет выйти от Юни на балкон, но там самая жара, да и зачем? Поэтому он предостерегающе смотрит на нее и, одними губами сказав: «Ни звука», — снимает трубку. Юни для достоверности набирает воздуха и зажимает рот ладошками. Бестер, посмотрев на них, начинает лениво урчать, заглушая даже шум с улицы, и белые плечи Юни коротко трясутся от неслышного смешка.       — Занзас, блядь! — вопит Скуало из трубки.       — Сам ты блядь, — огрызается Занзас с искренней злостью. Скуало пыхтит, как паровоз, и, кажется, пытается взять себя в руки.       Скуало долго рассказывает ему, какой Занзас мудак, что не выходит на связь, когда положено, что не делает нормальные отчеты, что мотается неизвестно где и так далее, Занзас уже начинает уставать от его вопля, как вдруг Скуало прерывается и говорит вкрадчиво, тихо, с подозрением, так, что Юни перестает быть его слышно:       — А с чего бы это, интересно, Занзас? Что ты там такого нашел? — Юни смотрит на него с любопытством, без тени страха, и Занзас устало вздыхает:       — Здесь я пока ничего не нашел. Я не уверен, что она еще в Египте, а не в каком-нибудь Марокко или где там у нас еще никого нет, — внимательность Скуало просачивается из трубки, опутывает Занзаса, притягивает ближе через километры. — Прекрати страдать херней и дай мне работать.       Скуало молчит, и это плохой знак.       — Нет, Занзас, — глухо шипит он, и Занзасу в его тоне почему-то отчетливо слышится болезненное понимание, — это ты прекрати страдать херней. Так уже было, помнишь? Дино Каваллоне. Каваллоне и его волосы. Так что если ты вляпался в нее точно так же, как тогда, то лучше скажи мне сейчас. Я еще могу справиться с этой ебаной ситуацией.       Занзас молчит, и, наверное, в этом его ошибка.       — Занзас? — напряженно повторяет Скуало, и Занзас встряхивается:       — Нет. И хватит уже поминать мне Каваллоне при каждом удобном случае, — зло говорит он, и Скуало вешает трубку.       — Занзас, — неловко окликает Юни из-за Бестера. — Может, он прав? Может, и правда пора заканчивать?       — К черту, — зло выдыхает Занзас. Юни качает головой.       Они летят в Турцию. Там в трансфере их должен встретить какой-то туманник Юни, поменяться с ними билетами и личинами и спровадить дальше, в Болгарию.       Туманника зовут Генкиши, он здоровый и на вид какой-то чересчур… честный и верный, что ли. Занзас делится с Юни этим соображением, пока заряжает Пламенем банку-обманку — как будто анализ мочи сдает, честное слово. Юни только пожимает плечами.       Генкиши возвращается, накидывает иллюзию, прощается с Юни, и Занзас вдруг видит, как он в нее влюблен — не в плечи даже или глаза, а действительно в саму Юни, — и неожиданно проникается к бедолаге симпатией.       — Может, не стоило, — морщится он, смотря Генкиши в след. — У меня нет гарантий, что его не грохнут, когда все вскроется.       — Не грохнут, — рассеянно отвечает Юни. — Он из моих, из Джильо Неро. Вонголе пока не нужны проблемы с Арией, а он все-таки не ушел, как я. Но все равно не стоило.       — Почему? — спрашивает Занзас через некоторое время, и Юни вздыхает.       — Потому что ты все больше ко мне привязываешься.       «Ерунда», — думает Занзас, но не уверен, что это правда.       Скуало находит их в Сейдисфьордюре через три недели, и все происходит так быстро, что Занзас не успевает ничего сделать — только понять, что у него нет права вмешиваться.       Юни подбегает к нему, пока Скуало отряхивает с влажных волос снег, всучает свою кружку кофе, целует в щеку и возвращается к Скуало, сияя улыбкой и раскидывая руки в стороны:       — Спасибо за все, Занзас! — она подныривает прямо Скуало в руки, и тот морщится, поворачивая ее к себе боком:       — Ну зачем еще и комедию ломать? — ворчит он, одним движением приставляя ей к виску пистолет и спуская курок. Занзас отворачивается.       Через десять минут Юни валяется на полу, густо облитая Пламенем Дождя, чтобы не пачкать пол пока еще вытекающей кровью и чтобы можно было везти ее назад — сраный Савада просил труп в доказательство. Скуало стоит посреди комнаты и матерится, но даже не в Занзаса, а будто обратно в себя, кругами, как на американских горках. Занзас рассеянно кивает и ждет, когда его отпустит.       Скуало медленно затихает.       — Занзас, мать твою, — глухо говорит он, садясь рядом. — Ну вот какого хрена опять? Теперь вообще непонятно, что с тобой делать. Савада не в курсе всей этой херни, но так же тоже нельзя.       — Отправь меня со своим доморощенным самураем познавать путь истины, пусть сделает мне дзен, — огрызается Занзас, и Скуало задумчиво чешет щеку:       — Да хер тебя знает, может, и отправлю, Ямамото толковый, мозги неплохо вправляет… Но сначала пообещай мне, что если поймешь, что залип, то сразу мне скажешь. Чтобы не было вот такой херни. — Он обводит рукой полутемную комнату и переливающуюся голубым мертвую Юни на полу. — Я же все равно пойму, не слепой, в конце-то концов, только может быть поздно уже.       Занзас хмуро кивает. Скуало это не устраивает.       — Зажигай Пламя, — жестко требует он. — Сейчас же.       Занзас кривится, понимая, что он не в том положении, чтобы сопротивляться. Скуало поджигает Кольцо и подставляет руку под чужой огонь.       — Клянешься, что скажешь мне, если опять в кого-то так влипнешь?       — Клянусь, — мрачно кивает Занзас.       Скуало действительно отправляет его со своим недосамураем куда-то в горы, Ямамото много треплется не по делу, искрится счастьем и иногда шибает Пламенем во все стороны от переизбытка эмоций, и Занзас довольно быстро понимает, почему все считают, что у Ямамото отлично выходит промывать мозги — у него это просто врожденное.       А еще у Ямамото честные понимающие глаза, и Занзас не хочет думать, что Пламя внутри ворочается из-за той клятвы в Исландии в темной квартире над теплым трупом Юни.       — Эй, Занзас! — вопит Ямамото где-то впереди, энергично встряхивая рюкзак. — Гляди! Сейчас солнце встанет, иди быстрее, отсюда ух, как видно!       По крайней мере, думает Занзас, ускоряя шаг, Ямамото пока не собирается умирать.