***
Они никогда не заговаривали друг с другом, если не считать вошедшего в классику диалога о молоке. Друг Димы и собрат по ремеслу часто знакомился с посетительницами, у него в арсенале был запас фраз и обязательно все кончалось «не оставите ли телефончик»? Но, к счастью, в те дни, когда в кофейню приходила Настя, друг не работал. Иначе бы Диме пришлось разочароваться в прекрасной постоянной посетительнице, если бы она оставила другу номер. А так он тешил себя надеждами, что эта красавица с искренней улыбкой, темно-каштановыми, почти рыжими волосами и карими глазами не повелась бы на такой подкат, что она — идеальная девушка. Знакомиться с ней способами друга означало бы разрушить образ «идеальной девушки». Дима не хотел использовать до пошлости банальные приемы, а ничего другого придумать не мог. Но однажды Дима продолжил диалог о молоке, спросил: — Если у нас нет миндального молока, почему ты всегда ходишь в эту кофейню? Девушка улыбалась и переводила взгляд на зал кафе. — Из-за деревянных чаек, — загадочно отвечала она. Кофейня была простая и скромная: маленькие круглые столики, клетчатые скатерти и занавески. Но с потолка, подвешенные на тонких лесках, свисали вырезанные из дерева чайки. — Они напоминают мне о доме. И Настя рассказывала, что приехала учиться в Санкт-Петербург из приморского городка в Крыму, и что эти чайки напоминают ей родное побережье, море, и такие знакомые крики чаек над водной гладью. — Меня зовут Настя, — в конце сказала она. Так Дима узнал ее имя. А когда она ушла из кафе, он словно все еще слышал ее голос. — Настя… — одними губами произнес парень.***
А Настя тем временем возвращалась в студенческое общежитие, где никогда не было спокойно, звонила братишке, затем ложилась в постель, надевая наушники, чтобы шум из соседней комнаты не мешал, и думала: «Кажется, я солгала. Не только из-за деревянных чаек. Но и из-за… тебя». Она закрывала глаза, улыбалась сама своей мысли — она казалась такой нелепой! Красавец-бариста и она, бедная студентка из никому не известного города?***
Часто Настя приходила в кафе в наушниках. Она вместе с телефоном клала их на стойку, и до Димы доносились едва слышные звуки инструментальной музыки. — Это Эйнауди? — спрашивал он. — Да, — отвечала Настя немного удивленно. — Самое то для суетливого вечера. Еще одним вечером удалось им поговорить об искусстве. — Меня твой вопрос заставляет вспомнить одну картину ван Гога, — говорил Дима. — «Цветущие ветки миндаля»? — тут же добавляла Настя. — Да, одна из его последних картин, которую он… — …которую он написал в честь рождения племянника. Удивленно они смотрели друг другу в глаза, но когда переглядывание до неприличия затягивалось, оба смущенно отводили взгляд. Но чаще они просто молчали. Они молчали, хотя с их схожими вкусами было о чем поговорить. Но иногда молчание говорит больше, чем любые слова.***
— Они… разводятся! — слышался плач на другом конце провода. Настя нервно сжимала в руке телефон, проклиная расстояние за то, что не может сейчас обнять братишку, поддержать. Ее и саму эта новость выбила из колеи. Перед глазами всплывали воспоминания из счастливого детства: вот вместе с папой мама готовит печенье, папа обсыпает ее мукой, потом смеется и чмокает в щеку сначала жену, а потом дочку — ее, Настю. Помнила Новый Год (тогда уже брат появился на свет), в который папа подарил маме мольберт. Мама так мечтала рисовать, но из-за работы и домашних забот у нее не хватало времени. Папа осуществил ее мечту, подарил мольберт, краски, палитру и взял на себя стирку и мытье посуды, чтобы дать жене время на творчество. Первый рисунок мама посвятила папе: он вышел прекрасным, хоть и не совсем профессиональным. Этот рисунок висел в столовой и изображал влюбленную пару на вершине горы, с которой открывался вид на поселение и море. Но… развод? Настя не позволила себе плакать только потому, что нельзя было расстроить еще больше брата — он все еще говорил ей в трубку, как ему плохо, как ему жалко, что родители так часто стали ссориться. А еще брату предстоит сделать выбор — самый ужасный выбор между двумя любимыми людьми.***
Что-то случилось: постоянная посетительница кофейни Настя внезапно перестала спрашивать «А есть ли миндальное молоко?», перестала улыбаться, только задумчиво смотрит на свою чашку, медленно ее опустошая. Но Дима не мог набраться смелости и спросить «все ли в порядке, Настя?», потому что боялся вторгаться в чужую личную жизнь.***
Этот день был по-особому плох. Настю разбудил громкий смех и дым — соседка по комнате болтала по телефону и курила — открытая форточка не спасала. Затевать ссору в который раз не было желания. Прямо на паре позвонил брат. Настя не могла сбросить, поэтому вышла из аудитории — за что позже получила нагоняй от препода и наказание в виде двадцатистраничного реферата от руки. Брат говорил, что один из его одноклассников прознал о разводе родителей и теперь его подкалывает, называя «ненужным и брошенным ребенком». Поэтому братишка подрался, а теперь, весь в синяках и ссадинах, сидит дома и слышит, как из кухни доносятся громкие раздраженные голоса — родители пытаются уладить дела с судом и разделом имущества. Оставалась одна надежда — что маленький ритуал все наладит, что когда Настя снова услышит звон колокольчика над входом в «Берег», увидит улыбку Димы — все станет как прежде… Но ничего не изменилось. На душе было все так же скверно. Настя попросила латте, не упомянув о том, что ее организм не переносит лактозу. Ей было все равно. Все равно — пусть даже если бариста забыл о ее особенности, ей все равно. Какое значение имеет латте, это кафе, какое значение имеет боль? Какая разница? Теплая чашка оказалась в руках. Чайка. На пене напитка, и без того изумительного, был выведен рисунок чайки. Слабая улыбка коснулась лица девушки. Он помнит их первый разговор… Она сделала глоток. Напиток приятно ласкал горло и разлился теплой волной по телу. Как будто сегодня он был особенным. Еще глоток, и от удивления Настя широко распахнула глаза, а рука с чашкой застыли на полпути ко рту. — Вы начали использовать миндальное молоко? — спросила она у баристы Димы, почувствовав различие во вкусе. Один уголок губ парня приподнялся, он смущенно ответил: — Ну… я купил его специально для тебя. Щеки его заалели и Дима, словно совершил какой-то недопустимый поступок, тут же стал оправдываться: — Ты всегда его спрашиваешь, а на этой неделе по-особенному грустная. Я решил… что так тебе станет легче и… Но Дима не успел договорить. Потому что Настя привстала со стула, перегнулась через стойку и нежно поцеловала парня в щеку. А затем моментально отпрянула, закусила губу и вернулась к недопитому латте. — Спасибо, — тихо проговорила она. Закончив с напитком, она не ушла как обычно. Она сидела за стойкой допоздна, когда за окном уже стало темно и только многочисленные фонари и горящие вывески освещали улицу. Она сидела до самого конца смены Димы, и когда он сменил форму баристы кафе на будничную одежду, то вместе с девушкой покинул кофейню «Берег». Они весело переговаривались и шли по улице очень близко друг к другу. Ни к одному из них в эту ночь не закрались мысли о двадцатистраничном реферате, неприятностях дома или на работе.